Соня ушла. А Сюзан стояла, и в ее ушах звучали старые, хорошо знакомые слова, которые сопровождали ее всю жизнь: "Никто не похож на вас". Теперь они прозвучали и в этих стенах. Она уже не защищалась от них. Они уже не могли устрашить ее. Они были правдой. С минуту она еще постояла в нерешительности, затем надела шляпу и вышла на улицу.
- Привет, мисс Гейлорд! - кричали дети. Это был первый действительно жаркий день, и из открытого уличного гидранта била струя воды, под которой прыгало около дюжины полуголых мальчишек. Полицейский по прозвищу Большой Билл, стоявший неподалеку, отдал ей честь.
- Наконец-то, в кои-то веки, они снова будут чистыми, - ухмылялся он.
- Мне хотелось бы быть среди них, - засмеялась она. Все дети этого квартала были ее приятелями. Друзей у нее было много, но она была по-прежнему одинока, как дерево, стоящее в поле.
Вернувшись домой, Сюзан позвала:
- Блейк! - Ответа не было.
Но вечером ей не пришлось рассказывать ему о своей забывчивости, так как он об этом и не заговаривал. Весь вечер он был молчалив, немного почитал, но вообще-то ничего не делал. Видя, как он неспокоен, Сюзан участливо спросила у него:
- Ты очень будешь тосковать по Соне, Блейк?
Он искоса посмотрел на нее:
- Я? Я вообще о ней не думал.
- А почему ты такой печальный?
- Даже и не знаю, эта чертова меланхолия уже целый день изводит меня. У меня такое чувство, что я уже никогда не смогу работать.
- Сможешь, - сказала она. - Сколько раз у тебя уже было такое настроение, и ты снова начинал.
- Я никогда еще не чувствовал такой пустоты.
Он бросился на диван и лег навзничь с закрытыми глазами. Лицо у него было застывшим и напряженным. Сюзан была поражена его красотой, которая, однако, ее уже не волновала. Мрамор не смог бы точно передать его истинное выражение - может быть, слоновая кость? Блейк открыл глаза.
- Иди ко мне, - приказал он. Сюзан присела к нему, и он, положив голову ей на колени, обеими руками обнял ее. Она чувствовала, что в ее объятиях он беззвучно плачет.
- Ну, милый, ну, - успокаивала она его, даже не огорчаясь от его плача. Она не знала, чего ему не хватает, да и он, пожалуй, не знал, иначе он не скрывал бы этого от нее. Он плакал от какой-то беспричинной меланхолии, а она крепко обнимала его и терпеливо ждала, пока он снова не придет в себя. Она уже не нуждалась в нем, но он был ей дорог. Если бы он мог вернуться к ней, может быть, между ними возникла бы новая любовь, которую не определяла бы тоска по страсти.
* * *
Он определенно к ней вернется. Все лето она упорно продолжала работу, планировала выставку, подготавливала вернисаж к началу осени, ждала Блейка.
- Октябрь - это лучший месяц для начинающих, - рассказывал ей Джозеф Харт. Она зашла к нему однажды в его старый дом, сложенный из коричневого песчаника, так как Дэвид Барнс просил ее об этом.
- Я рассказывал о вас этому старику, - сказал он. - Он хочет познакомиться с вами. Вам надо бы туда сходить - это большая удача, ведь он очень редко желает кого-либо видеть.
Но когда Сюзан вошла в гостиную в доме Джозефа Харта, то тот сделал вид, что и не знает о ее существовании.
- Я никогда не слышал о вас, - сказал он отрывисто, когда она представилась. Его дом был чем-то, вроде музея живописи и скульптуры.
Сначала для нее все было словно в тумане. Темные лица смотрели на нее со старых фламандских картин в позолоченных рамах, соседствующих с бледными современными американскими пейзажами. Затем внезапно она заметила диких лошадей Майкла. Это было длинное горизонтальное полотно, хорошо освещенное. Девять серебристо-белых лошадей летели в лунном сиянии по темной ночной пустыне вслед за маленьким черным конем - их вожаком.
- Я ваши вещи вообще не знаю, - говорил Джозеф Харт.
- Это вполне естественно, - ответила Сюзан, - но скоро узнаете их.
- Если вы делаете этакие современные финтифлюшки, то нет. На такие я вообще не смотрю, - заносчиво ответил он. Все торговцы произведениями искусства и директоры галерей говорили ей: "Если вам удастся склонить на свою сторону старого Джозефа Харта…"
- Вы смотрите туда, на этих лошадей? - спросил он.
- Да, - ответила она.
- Это Майкл Берри. Самый неуравновешенный художник на свете. Иногда он делает вот такие вещи: чистый свет, чистая форма, чистая красота. А потом вдруг пишет целую серию вещей под настроение - обнаженных женщин, валяющихся на скалах - отвратительные штуковины.
Сюзан не ответила. Она все еще смотрела на лошадей, в диком беге несущихся по пустыне.
- Вы с чем работаете? - спросил он. - Надеюсь, не с глиной?
- С мрамором, - ответила она и добавила: - Я также сделала одну бронзовую вещь.
- Где она? - спросил он.
- В больнице Хэлфреда.
- Эта ваша?
- Да. Это была моя первая настоящая работа.
Харт взял отставленный им ранее стакан вина и молча отпил.
- Жаль, что вы - женщина, - сказал он в конце концов.
- Сейчас уже это не играет роли.
- Вы увидите, что играет, - настаивал он на своем. - Вы не займете самые лучшие места, разве что вы действительно будете лучше всех.
- Я работаю не ради этого, - сказала Сюзан.
Он не ответил, но вытащил из кармана визитку и что-то написал на ней.
- Занесите это мистеру Джелвику по этому адресу, - распорядился он, - и скажите ему, что вас послал я.
- Благодарю вас, - сказала Сюзан, но Харт повернулся к ней спиной и уже не обращал на нее внимания.
Она долго стояла там одна и смотрела на картину Майкла.
"Мне надо сказать Майклу, что я видела его лошадей, - думала Сюзан. - Я должна ему сказать, что они - само совершенство".
О Джозефе Харте она забыла.
* * *
Это была небольшая, совершенно обычная галерея. Сюзан переправила туда все свои статуи; "Коленопреклоненная" в последнее мгновение прибыла из Парижа.
Она распаковала ее с Блейком.
- Ага, отверженная! - выкрикнул Блейк, срывая с нее тряпки и бумагу. Сюзан смотрела на нее критическим взглядом.
- Я не удивляюсь, что она не понравилась им. Я уже вижу, почему. Она действительно не столь хороша. Мне кажется, что я в Париже не сделала ничего хорошего. Я тогда в действительности не знала, чего хочу.
- Ну так выбросим ее? - спросил Блейк.
- Нет, оставь ее здесь. В конце концов, это ведь моя работа.
Они снова восстановили с Блейком дружеские отношения. Он ни разу не потребовал от нее ничего большего. Иногда с ним было весьма затруднительно говорить, и тогда Сюзан принуждала себя болтать о чем угодно, так как бремя взаимного молчания было невыносимо, хотя она страстно желала молчания, преисполненного душевного спокойствия. Но когда они не разговаривали, то между ними сгущалась предгрозовая тишина, а не тишина душевного спокойствия.
- Я думаю, что я еще пошлю к нам в провинцию за одной старой статуей Джейн, которую я когда-то сделала, - сказала она неожиданно. - Мне кажется, она неплоха.
- Эта старая баба! - с умилением сказал Блейк. Он рассматривал статую негритянки. - Пододвиньте ее на несколько сантиметров вправо, - приказал он вспотевшим грузчикам, и они приподняли статую.
- Нет, Блейк, - жестом остановила их Сюзан. - Это положение было бы для нее слишком драматичным. На мои вещи свет должен падать совершенно прямо и просто, а не под углом.
- Ну, что же, мрамор - это твое дело, милая, - сказал он весело.
Когда все было в порядке, они медленно прошлись с Блейком между статуями.
- Если критики тебя измочалят, ты не должна впадать в уныние, - сказал он дружеским тоном.
- О чем ты? - сказала она ошеломленно. Ей вообще не пришло в голову думать о том, что скажут критики. Все, сделанное ею, было завершено и, значит, находилось по другую сторону похвалы и упреков.
Статуя Джейн прибыла в последний день. Сюзан была одна в галерее и сама распаковывала ее. Это была работа ее тогда еще неопытных рук, но все же это была Джейн, испуганно поднявшая глаза и вытирающая руки о фартук. Сюзан распорядилась поставить ее у входа, немного в стороне от остальных, в тихий угол, куда, наверняка, отошла бы и сама Джейн.
Расплатившись с грузчиками, она осмотрела все свои работы от Джейн и до последней вещи, которую сделала, - скульптуры горняка-уэльсца из Западной Вирджинии. Она нашла его совершенно случайно. Он приехал в Нью-Йорк в качестве делегата на профсоюзную конференцию. Сюзан забрела туда, даже не зная почему, если не считать того, что она хотела видеть людей. А он там выступал. После конференции она подошла к нему и предложила попозировать ей. Он пришел в ателье; с огромными руками, положенными на колени, и сильно ссутулившись, он неловко сидел на стуле.
- Я уже не могу выпрямиться, барышня, - говорил он. - Я слишком долго ходил под землей, согнувшись.
По ее мнению, эта вещь была лучшей из того, что она когда-либо делала. Она представляла себе, как он ползет под землей. Его глаза, лишенные солнечного света, казались слепыми - такими она их и сделала. Да, вещь, которую она делала последней, была всегда лучше предыдущей. Сюзан явно прогрессировала. И это было всего лишь начало!
За день до открытия выставки она привела Джона и Марсию, чтобы дети посмотрели на ее работы. Они как раз приехали домой на осенние праздники. Она ничего им не говорила; немножко стыдилась, боясь показаться им непонятной. Она шла между ними, стараясь уловить их реакцию. Она страстно желала их признания и искала его, хотя сама все им объясняла.