- Пожалуйста, не обижайтесь! - выкрикнула она. Найдя кошелек, она вынула банкноту. - Вот вам, пообедайте хорошенько.
- Мне прийти убраться, мадам?
- Да, сказала Сюзан, - завтра. Здесь на полу будет много мусора.
Она долго смотрела на рисунки. Затем взяла их и разорвала. Она уже наизусть знала все линии этого чернокожего тела; в рисунках она не нуждалась, они сдерживали бы ее, приковывая только к Делии. Сюзан видела много больше, чем Делию. Она начнет сразу же работать с мрамором, и в нем она будет искать не только Делию, но и образ чернокожего существа, призванного из Африки, чтобы влить толику своей черной крови в жилы белой Америки.
Именно тогда она начала работу над гигантской черной статуей, которая в один прекрасный день дождется огромной славы, над статуей сидящей негритянки с расставленными ногами и руками, поддерживающими разбухшие, болящие груди. С момента первого удара молотком по резцу, приставленному к мрамору, она дала ей название "Черная Америка".
…Сюзан с досадой вздохнула. Наступила ночь. В помещении стемнело, и сгустившаяся тьма забрала из ее рук еще более темное твердое тело. Контуры мрамора Сюзан уже не видела. Она могла их только нащупать. Если бы ночь еще подождала и не разрушала в Сюзан эту поднявшуюся волну сильной уверенности обладания образом!.. Сюзан постояла еще мгновение, старательно фиксируя вызываемый из камня образ. Затем сняла рабочий халат, надела пальто и шляпу и, слегка покачиваясь от какого-то легкого дурмана, вышла на улицу. Она чувствовала необыкновенную легкость, хотя руки и болели. Эта особенная загадочная легкость… она была слаще всего на свете, она была слаще любви. Она была вызвана созиданием.
* * *
В этом есть нечто странное: когда на нее смотрит Блейк или же старый мистер Киннэрд, она не может делать ничего. Но ей совсем не мешает присутствие посторонних людей. Однажды утром к ней в окно заглянули дети, а когда она вышла на улицу, то обнаружила, что туда они добрались по узкому карнизу, и теперь висят, уцепившись пальцами за раму окна.
- Вы можете войти ко мне, если хотите, - позвала она их.
Подталкивая друг друга и громко сопя, мальчики застыли на пороге.
- Ну, вы посмотрите, а я буду работать дальше, - сказала Сюзан. Они стояли и таращились на нее. Голова негритянки уже высвободилась из мраморного блока, начинали вырисовываться сильные плечи.
- Ребята, - выкрикнул хрипловатый голосок, - вот это черномазая что надо!
- Это пойдет на могилу, - сказал второй. - Я один раз был на кладбище, и таких ангелов там было полно, и все сделаны из камня.
- Черномазый не может быть ангелом! - презрительно прошептал еще кто-то. - Ангелы белые. Я их видел в рождественской программе в Радио-Сити!
Внимание этих мальчишек было привлечено всего лишь на несколько минут. "Пошли, пошли, - шептали они, - тут ничего нету". И, как один, они исчезли. Они нисколько не мешали. Их взгляды, столь живые и любопытные, не привели ее в отчаяние. Сюзан начала напевать: "Ах, это будет - слава мне!" Старое, знакомое, глубокое удовлетворение пронизывало ее, словно постепенно усиливающийся дождь, пропитывающий землю до самых глубоких корней жаждущего дерева. Она не понимала природы его происхождения и даже не удивлялась ему. Ей было достаточно, что это было так. Она уже не изучала свой внутренний мир.
* * *
Сюзан хотелось поделиться с Блейком своей радостью. И она находила это естественным: когда двое любят друг друга, радость одного должна быть радостью другого. Но как раз в эти дни Блейк был в бешенстве, так как выставку его модернистских работ высмеял один из директоров музея.
- Но, милый, - сказала Сюзан, удивленная его раздражением. - Ведь она же понравилась многим критикам! - На следующее утро после открытия выставки он сидел, обложившись газетами, а за завтраком зачитывал все, что о нем написали. Без смущения, принимая, как должное, он читал умные изящные словосочетания: "исключительная, пронзительная легкость", "абсолютное владение абстракцией", "несомненно, авангард наших модернистов". А потом старый Джозеф Харт написал в "Таймс". Она пришла домой в прекрасном настроении, но Блейк бесновался.
- Я мог бы подать на него в суд! - кричал он. - Как он мог позволить себе сказать о моих статуях, что они мелкие? Элегантные? - конечно, они элегантны! Такими они и должны быть. Придурок старый! Ему хотелось бы, чтобы мы копировали Микеланджело и античность. Он не осознает, что они были модернистами в свою собственную эпоху - только ее ты можешь знать в совершенстве.
- Дорогой, из-за какого-то одного старика!..
- Да, такого осла еще поискать! Но что хуже всего - у него влияние. "Таймс" не должна была его печатать! - Губы Блейка были сжаты в линию, брови нервно подергивались. Не в состоянии сидеть спокойно, он расхаживал по комнате.
- Мне придется судиться с ним - он оскорбил мое достоинство, - бубнил он.
- Не сходи с ума, Блейк! Неужели тебе это так важно?
- Я ведь знаю, что я прав! - кричал он.
Она думала, что Блейк об этом никогда не забудет. Всю неделю он был хмур, потерял аппетит и интерес к работе. А затем в один прекрасный день, когда ее ожидание стало невыносимым, она получила письмо из Парижа. Салон отверг ее "Коленопреклоненную".
- Пусть катятся к черту, как это они могли позволить себе подобное? - заявил Блейк, злорадно улыбнувшись.
- Видимо, она не достаточно хороша для них, - сказала Сюзан спокойно и сложила письмо. Она отреклась от "Коленопреклоненной", которую начинала делать, когда влюбилась в Блейка.
- Неужели тебя это не огорчает? - с интересом спросил он.
- Конечно, огорчает, но меня уже ничто не может остановить. К тому же, - добавила она, - у меня складывается впечатление, что я уже рассталась с "Коленопреклоненной".
- Ну, - сказал он, - по всей вероятности, тут замешана еще и политика. Ты иностранка, а французы отнюдь не космополиты. И кроме того, ты женщина, Сюзан. Тебе не стоит ожидать…
- Чего? - невозмутимо спросила она.
- Точного такого же отношения, как к мужчине, - договорил он и впервые за последние несколько дней засмеялся. - Не обращай внимания на это, Сюзан, - сказал он необычайно нежно. С удивлением она отметила, что его что-то обрадовало. Она даже не старалась понять, что.
* * *
Наступила весна, и Сюзан поняла, что никогда прежде ей не удавалось полностью прочувствовать весну. В сельской местности она проявлялась постепенно. Снег таял, превращаясь в несущиеся мутные потоки, зеленели веточки вербы, из-под мертвой прошлогодней листвы побивались свежие побеги, и капризные мартовские ветры гоняли зиму с места на место. Но здесь, в Нью-Йорке, в один прекрасный день зима сменилась весной. Сюзан ежедневно ходила в ателье, и ей уже были известны имена многих обитателей того квартала. Управляющего домом, мужчину с грязным лицом, звали Динни Кинг; его жена миссис Кинг однажды зашла навестить Сюзан, держа в каждой руке по ребенку. Она уселась на стул и долго смотрела в пустоту, пока Сюзан работала. Уже уходя, она высказалась: "Да, говорю я Динни, хорошо, что у вас есть время на такие штучки. Я бы со своими заботами такое не одолела бы".
Сюзан уже знала Ларри, Питера и Джеймса; Смайки изредка разговаривал с ней и называл ей имена других детей, указывая на них маленьким грязным пальчиком.
- Вон те - Конниганы, у которых отец помер. Их зовут Минти и Джим. Джимми был в исправительном доме. А вон тот - это Иззи - мы с ним играем не каждый день, а только когда хотим, понимаешь?
- А его это не обижает? - спросила Сюзан.
- Ему надо радоваться и этому, - сказал презрительно Смайки. Когда Смайки был один, он всегда был невероятно заносчив.
Она узнавала о жизни этих людей по выкрикам, раздающимся из окон, по глухим ударам и плачу, по докторам и священникам, приходившим и уходившим. Однажды утром она увидела лежавшую на тротуаре женщину со странно раскинутыми руками и ногами; полицейский криками отгонял толпу.
- Это старая миссис Брукс с последнего этажа, - проинформировал ее оказавшийся рядом Микки Кинг. - Она всегда говорила, что в один прекрасный день выпрыгнет сверху, ну вот так и сделала. Мой папа шибко на нее обозлился, ну а что теперь с нее возьмешь, она же мертвая!
Был такой прекрасный день, весенний и ликующий, что эта седоволосая старая женщина его попросту не вынесла.
- Могла бы я чем-нибудь помочь? - просила Сюзан у полицейского.
- Увы, нет, мадам, разве что, если бы увели этих чертенят. Это выглядит, прямо как спектакль, сыгранный только для них.
- Пойдемте все со мной, - сказала она, - я угощу вас мороженым.
Она вывела их из толпы, пересчитала и заплатила официанту за мороженое для всех. Когда она вернулась, тротуар уже был чист. Полицейский продолжал свой обход, и люди ходили туда-сюда и наступали на место, где недавно лежало тело несчастной миссис Брукс.
Спрятанная в суете этого квартала, Сюзан, не прерываясь, продолжала работу, не спеша, но и не откладывая ее, методично погружаясь в мрамор. Утром она выходила из дома на весеннее солнце, а возвращалась из ателье светлым весенним вечером. Иногда внезапный порыв ветра, ударявший в окно, заставлял ее на минутку поднять голову, так как все звуки улицы исчезали в шуме дождя вплоть до того момента, как появлялось солнце. Дети, дождавшиеся его появления, выскакивали из домов и с веселыми криками отправлялись в путешествия по ручьям и исчезающим лужам.
День за днем она без устали отсекала и стесывала мраморную твердь, в иные моменты откалывая большие куски, а иногда прикасаясь к мрамору мягко, словно кистью рисуя линию губ и век, или же рельеф колена и щиколотки. В самом начале лета она завершила свою "Черную Америку".