"Что же со мной происходит? – думала Мадлен. – Какая странная реакция с моей стороны..." Однако она прекрасно знала, чем объяснялась подобная реакция. Мадлен немало повидала в жизни, но впервые видела такого мужчину. "При одном лишь взгляде на него в голову лезут грешные мысли", – промелькнуло у нее.
Обнаженный до пояса, он стоял в дальнем конце участка, спиной к Мадлен, стоял, широко расставив ноги, и, казалось, играючи орудовал огромным топором, вырубая чересчур разросшийся кустарник. Он был высок и великолепно сложен – широкие мускулистые плечи, сильные руки со вздувшимися мышцами и узкие бедра; а длинные мощные ноги обтягивали плотные черные брюки. Хотя было довольно холодно, так что изо рта вырывался пар, его плечи и спина, освещенные ярким солнцем, поблескивали от пота, и, казалось, он совершенно не замечал холода.
Глядя на него, Мадлен думала: "Сэр Райли назвал его крупным, хотя правильнее сказать – рослый, широкоплечий, могучий... Ведь крупным можно назвать любого полного мужчину, если он не очень маленького роста". К тому же Мадлен не дала бы этому мужчине тридцати девяти лет. Да и на ученого он не очень-то походил, по крайней мере со спины.
Мадлен подняла руку, чтобы убрать под капюшон выбившийся локон, и в этот момент Блэквуд замер, так и не обрубив очередную ветку, – очевидно, почувствовал, что за спиной у него кто-то стоит.
Наконец он отбросил топор и выпрямился. Затем чуть повернул голову – теперь Мадлен видела его профиль – и крикнул:
– Я ждал вас!
Голос у него был довольно приятный, но чувствовалось: он не доволен ее опозданием. Приблизившись к нему, Мадлен поздоровалась:
– Добрый день, месье Блэквуд. – Она старалась держать себя в руках, но не сумела справиться с волнением, и голос ее дрогнул.
Тут Блэквуд повернулся, и Мадлен наконец-то увидела лицо своего напарника. Причем ее сразу же поразили его глаза – светло-карие, окаймленные густыми ресницами. "Такое ощущение, что они видят меня насквозь", – невольно подумала Мадлен. Она смотрела на него, не в силах отвести взгляд. И чувствовала, что у нее перехватывает дыхание.
Блэквуда нельзя было назвать красивым. Слишком уж резкие черты лица. Чисто выбритые щеки и подбородок. С правой стороны четко очерченного рта – довольно широкий белый шрам. Волосы густые и темные, почти черные, волнами ниспадавшие на плечи. А на могучих плечах по-прежнему поблескивал пот. В общем, настоящий воин, мужественный, суровый, неукротимый.
Мадлен вдруг сделалось не по себе. И вовсе не потому, что облик Блэквуда внушал ей какие-то опасения. Просто она почувствовала, что он абсолютно равнодушен к ее красоте. А к этому Мадлен не привыкла. Да, он был равнодушен... Потому что смотрел лишь в ее глаза и не рассматривал ее так, как мужчины обычно рассматривают красивых женщин. Взгляд у него был тяжелый, мрачноватый, пристальный. И Мадлен под этим взглядом невольно поежилась.
Какое-то время оба молчали. Наконец Блэквуд отвел глаза и, взглянув на солнце, уже клонившееся к западу, произнес:
– Я ждал вас к полудню.
Мадлен пришлось сделать над собой усилие, чтобы не вспылить.
– Поезд сегодня отправился с опозданием, и я не успела на первый экипаж до Уинтер-Гарден. Приехала только что. – Она облизала губы. – Очаровательный городок...
"О Господи, что я говорю?! – спохватилась Мадлен. – Ведь я приехала сюда вовсе не для отдыха. Может, взгляд этого человека так на меня действует?"
Он молча кивнул и потянулся к белой хлопковой рубашке, висевшей на ветке дерева. Одевшись, снова взглянул на Мадлен и вдруг сказал:
– У вас сильный акцент.
Мадлен с трудом удержалась от улыбки – ее напарник констатировал очевидное.
– Но если не принимать во внимание акцент, то мой английский безукоризненный.
– Да, верно. – Он посмотрел на ее губы. – В сочетании с вашей внешностью довольно соблазнительно.
Мадлен неловко переступила с ноги на ногу. Она не знала, как реагировать на это не слишком деликатное замечание, причем высказанное совершенно равнодушным тоном.
Подбоченившись, Блэквуд взглянул ей прямо в глаза и заявил:
– И мы можем воспользоваться этим обстоятельством. Мадлен захлопала глазами. Она и на сей раз не знала, как отреагировать. Блэквуд, хотя и высказался по поводу внешности, по-прежнему оставался равнодушным к ее красоте. Но раздражало ли ее подобное равнодушие? На этот вопрос она не могла ответить.
Немного помедлив, Мадлен сказала:
– Не могли бы вы, месье Блэквуд...
– Томас. Она кивнула:
– Томас, не могли бы вы внести в дом мои дорожные сундуки. Их всего два. К сожалению, кучер не смог подъехать поближе к коттеджу, и пришлось оставить их на дороге.
Блэквуд поджал губы и едва заметно нахмурился. Было очевидно, что он колеблется. "Может, ему неприятна моя просьба? – подумала Мадлен. – Но почему, собственно? Ведь он крепкий, сильный мужчина..." Действительно, что ему стоило занести в дом два небольших сундучка? Но Блэквуд явно не желал это делать.
Он наклонился и поднял топор. Затем, размахнувшись, вонзил его в землю у своих ног и утвердительно кивнул:
– Хорошо, я их принесу. А потом, когда зайдем в дом, поговорим.
Мадлен попыталась улыбнуться.
– Благодарю вас, Томас.
Яркое солнце согревало щеки, однако тепло это было обманчивым. По-прежнему дул холодный ветер, и Мадлен, поправив у горла капюшон, подумала: "Да... В Англии зимы слишком суровые, даже здесь, в Уинтер-Гарден".
Томас наконец направился к дому, и Мадлен сразу поняла, почему он так долго колебался, когда она попросила его принести сундуки. Ее напарник сильно хромал.
Мадлен смутилась, и это, наверное, отразилось на ее лице, потому что Томас, покосившись на нее, едва заметно усмехнулся. А может, он ожидал подобной реакции?
Хромал Блэквуд на правую ногу – при ходьбе он явно берег ее; однако Мадлен почти сразу же заметила, что и левая плохо его слушалась. Причем было очевидно, что хромает он уже давно, во всяком случае, не первый год.
Сделав шаг к своему напарнику, Мадлен пробормотала:
– Томас...
Он остановился и, не глядя на нее, прошептал:
– Все в порядке, Мадлен.
Немного помедлив, Блэквуд снова зашагал к дому. Мадлен, по-прежнему стоя у кустов, смотрела ему вслед, пока он не скрылся за углом.
Когда Томас наконец исчез из поля ее зрения, Мадлен тяжко вздохнула и нахмурилась. Она злилась на себя – из-за того, что, по ее мнению, допустила бестактность, злилась на сэра Райли, не пожелавшего сообщить о том, что ее новый напарник – калека. Да-да, конечно же, он обязан был сообщить об этом!
Собравшись с духом, Мадлен подобрала юбки и решительно направилась к дому. "Томас, похоже, решил не дожидаться меня, – думала она, шагая по траве. – Что ж, его дело..." У крыльца Мадлен остановилась и, скрестив на груди руки, стала ждать возвращения своего напарника.
Через несколько минут она услышала шаги и хруст гравия, а затем увидела Томаса, вышедшего из-за росших вдоль дороги деревьев. Он нес сундуки, поставив их один на другой. Нес с такой легкостью, словно они совершенно ничего не весили, – невероятная сила!
Мадлен старалась не смотреть на Томаса, но все же смотрела, она ничего не могла с собой поделать. Открыв калитку, он ступил на выложенную плитами дорожку и сказал:
– Вы не откроете дверь?
"О Господи, да что это со мной сегодня?! – мысленно воскликнула Мадлен. – Ведь нужно было давно ее открыть. Еще подумает, что напарница туповата. Решит, что я ни на что не годна. А мне же еще предстоит наладить с ним отношения..."
Подхватив свой саквояж, Мадлен бросилась к двери и потянула за ручку. Дверь легко поддалась, и Мадлен поспешно отступила в сторону, пропуская Томаса.
Войдя следом за ним, она осмотрелась. Дом оказался более просторным, чем можно было подумать, глядя на него с дороги. Миновав небольшой холл, в котором не было ничего, кроме медной вешалки, Мадлен прошла в гостиную. В центре ее, напротив камина, стоял темно-зеленый диван, а рядом с ним – стул с высокой спинкой (единственный в комнате). Тут же стояла скамейка для ног. На стенах, оклеенных обоями с цветочным орнаментом, не было ни картин, ни каких-либо иных украшений. Большую часть стены справа от входа занимали окна, довольно высокие. Дощатые полы были не покрыты, лишь у дивана лежал коричневый овальный коврик, на котором стоял низенький чайный столик, украшенный искусной резьбой. Между диваном и стулом располагался еще один столик – с шахматной доской и необыкновенно красивыми фигурками, выточенными из коричневого и розового мрамора. Лишь эти шахматы, несколько горшков с цветами и три-четыре книги свидетельствовали о том, что дом обитаем.
Мадлен обернулась к двери, но Томас еще не появился. Миновав холл, он сразу же повернул налево, прошел по короткому коридорчику и исчез в комнате, в которой, как догадалась Мадлен, предстояло жить ей. Она заметила узенькую лестницу на второй этаж, а под ней, в конце холла, – дверь, ведущую на кухню. Мадлен решила дождаться Томаса, чтобы он пригласил ее пройти в комнату. При этом она прекрасно понимала: никакого приглашения не требуется, поскольку этот коттедж – их общий с Томасом дом. Он оказался намного меньше, чем ее марсельский дом (к тому же в Марселе она жила одна). Прислуги здесь, судя по всему, не было, во всяком случае, Мадлен никого не заметила. Впрочем, она и не нуждалась в прислуге. В Марселе у нее была только одна горничная – неутомимая и расторопная Мари-Камилла, которая готовила, занималась уборкой и даже приводила в порядок гардероб хозяйки. Обычно Мари-Камилла путешествовала вместе с Мадлен, правда, в инструкции, полученной от сэра Райли, особо оговаривалось: в Уинтер-Гарден Мадлен должна управляться самостоятельно.