Бледные щеки жены вспыхнули от сильного чувства необыкновенной чести, когда Артур вывел ее на первое место в зале; но мистер Пойзер, в котором лишний стакан воскресил юношеское доверие к его приятной наружности и чрезвычайной ловкости в танцах, очень гордо последовал за ними, втайне лаская себя надеждою, что мисс Лидия никогда в жизни не имела кавалера, который мог бы приподнять ее с полу так ловко, как он. Для того чтоб уравновесить почести, которые следовало оказать обоим приходам, мисс Ирвайн танцевала с Лукой Бриттоном, самым многоземельным брокстонским фермером, а мистер Равен пригласил мистрис Бриттон. Мистер Ирвайн, усадив свою сестру Анну, ушел в галерею аббатства, как условился с Артуром прежде, посмотреть, как веселились поселяне. Между тем все менее значительные пары заняли свои места: Хетти вел неизбежный мистер Крег, а Мери Бердж – Адам; затем раздались звуки музыки, и славный контрданс, лучший из всех танцев, начался.
Жаль, что пол не был выстлан досками, на таком полу мерное топанье толстых башмаков было бы лучше всякого барабана. Веселое топанье, милостивое киванье головой, грациозное подавание рук – где можем мы увидеть все это теперь? Каким приятным разнообразием было бы для нас, если б мы видели иногда вместо голых шей и громадных кринолин, пытливых взоров, исследующих костюмы, и томных мужчин в лакированных сапогах, двусмысленно улыбающихся, если б мы, вместо всего этого, могли опять увидеть эту простую пляску скромно одетых матрон, на несколько минут откинувших в сторону заботы о доме и о сырне, только воспоминающих свою молодость, но не старающихся казаться молодыми, не чувствующих ревности к молодым девушкам, окружающим их, но гордящихся ими, праздничное веселье дюжих мужей, строящих милые комплименты своим женам, как, бывало, во время их сватовства, парней и девушек, немного смущенных и застенчивых с своими танцорами и танцорками и не знающих, с чего начать разговор…
Только одно обстоятельство могло мешать удовольствию, которое находил в этом танце Мартин Пойзер: он все время находился в близком соприкосновении с Лукой Бриттоном, этим неопрятным фермером. Он хотел уже придать своему взору некоторую леденящую холодность, когда подавал руку фермеру, но так как вместо оскорбительного Луки против него была мисс Ирвайн, то он боялся, что заморозит не ту особу, которую хотел. Таким образом, он предоставил своему лицу выражать веселье, неохлажденное никакими нравственными суждениями.
Как забилось сердце Хетти, когда Артур приблизился к ней! Он почти вовсе не смотрел на нее сегодня; теперь он должен был взять ее за руку. Пожмет ли он ей руку? посмотрит ли он на нее? Ей казалось, она непременно заплачет, если он не подаст никакого признака чувства. Но вот он подошел к ней… он взял ее за руку… да, он пожал ей руку. Хетти побледнела, когда посмотрела на него одно мгновение и встретила его взор, прежде чем танец успел унести его от нее. Это бледное лицо произвело на Артура действие, походившее на начало неопределенной боли, действие, которое не оставляло его, между тем как он должен был танцевать, улыбаться и шутить по-прежнему. Лицо Хетти будет непременно иметь такое выражение, когда он сообщит ей то, что должен был сообщить, а он никогда не будет в состоянии вынести это выражение, он снова будет безрассудным и снова увлечется. А в действительности выражение лица Хетти вовсе не имело того значения, которое он придавал ему: оно было только признаком происходившей в ней борьбы между желанием, чтоб он обратил внимание на нее, и опасением, что она не будет в состоянии скрыть это желание от других. Но лицо Хетти выражало более того, что она чувствовала. Есть лица, получающие от природы мысль и высокое и трогательное выражение, которые не принадлежат к простой человеческой душе, порхающей за ними, но которые говорят о радостях и печалях прошедших поколений; есть глаза, говорящие о глубокой любви, которая, без всякого сомнения, была и находится где-нибудь, только не при этих глазах, может быть, при бледных глазах, не выражающих ничего, подобно тому, как народный язык может быть напоен поэзией, совершенно непонятной устам, говорящим на нем. Это выражение лица Хетти возбудило в Артуре тягостную боязнь, которая, однако ж, заключала в себе какую-то страшную тайную радость, радость о том, что она любила его слишком сильно. Ему предстоял тяжкий труд: в эту минуту он чувствовал, что отдал бы три года своей юности, если б мог быть так счастлив, чтоб предаться без угрызений совести своей страсти к Хетти.
Эти несвязные мысли бродили в его уме, когда он шел с мистрис Пойзер, которая запыхалась от усталости и втайне думала, что ни судья, ни суд присяжных не заставят ее протанцевать еще один танец, и просил ее отдохнуть в столовой, где был приготовлен ужин, к которому гости могла подходить, когда им было угодно.
– Я просила Хетти не забыть, что ей придется танцевать с вами, сэр, – сказала добрая, простодушная женщина. – Она ведь такая ветреница, что, пожалуй, даст слово на все танцы. Таким образом, сказала ей, чтоб она не обещала слишком многим.
– Благодарю вас, мистрис Пойзер, – сказал Артур несовершенно спокойно. – Теперь сядьте в это покойное кресло, а Мильз подаст вам, чего вам захочется лучшего.
И он торопливо отошел от нее, чтоб найти себе другую пожилую даму: сначала он должен был отдать подобающую честь замужним женщинам, а потом уже и обратиться к молодым. Итак, контрдансы, топанье, милостивое киванье и грациозное подавание рук пошли себе веселою чередою.
Наконец дошла очередь и до четвертого танца, которого не мог дождаться сильный, важный Адам, будто был восемнадцатилетний юноша-белоручка. Все мы очень похожи друг на друга, когда любим в первый раз. Адаму едва ли случалось коснуться руки Хетти иначе, как при беглом приветствии; до настоящего случая он танцевал с нею только однажды. Его взоры беспрестанно преследовало ее в этот вечер против его воли, и он еще более был упоен любовью. Она, казалось ему, держала себя так мило, так скромно, вовсе не кокетничала сегодня, улыбалась менее обыкновенного, даже дышала какой-то сладостною грустью. "Да благословит ее Бог! – думал он. – Я сделал бы жизнь ее счастливою, если б только могла сделать ее счастливою твердая рука, которая бы работала для нее, и сердце, которое любило бы ее".
Затем им невольно овладевали очаровательные мечты о том, что вот он приходит домой с работы и прижимает Хетти к сердцу; он чувствует, что ее щека нежно касается его щеки… Адам совершенно забыл, где находился, и ему было бы все равно, если б музыка и топанье ногами превратились в шум дождя и рев ветра.
Но теперь третий танец кончился, и Адам мог подойти к Хетти и просить ее руку. Она стояла на другом конце залы близ лестницы, перешептываясь с Молли, которая только что передала спящую Тотти ей на руки, а сама побежала за шалями и шляпками, которые находились на площадке. Мистрис Пойзер взяла с собою двух мальчиков в столовую, чтоб дать им пирога прежде отправления их домой в телеге с дедушкой. Молли должна была следовать за ними как можно скорее пешком.
– Позвольте мне подержать ее, – сказал Адам, когда Молли направилась к лестнице. – Дети так тяжелы, когда спят.
Хетти обрадовалась помощи, потому что держать Тотти на руках, и держать стоя, было ей вовсе неприятно. Но эта вторичная передача имела то несчастное действие, что разбудила Тотти, которая не уступала другим детям ее лет в капризах, если ее будили не вовремя. В то время как Хетти передавала ее на руки Адама и еще не успела выдернуть свои руки, Тотти открыла глаза и немедленно ударила левым кулаком по руке Адама, правой же рукою схватила за шнурок с коричневыми бусами вокруг шеи Хетти. Медальон выскочил из-за ее платья, шнурок тотчас же оборвался, и беспомощная Хетти увидела, что бусы и медальон рассыпались далеко по полу.
– Мой медальон, мой медальон! – сказала она громким, испуганным шепотом, обращаясь к Адаму. – О бусах не беспокойтесь.
Адам уж заметил, куда упал медальон – последний привлек его взор, лишь только выскочил из-за платья. Медальон упал на деревянное возвышение, где сидели музыканты, а не на каменный пол; а когда Адам поднял его, то увидел стекло и под ним темный и светлый локоны. Он упал этою стороною кверху, и стекло не разбилось. Адам перевернул его в руке и увидел золотую эмалированную спинку.
– Ему не сделалось ничего, – сказал он, подавая медальон Хетти, которая не была в состоянии взять вещь, потому что обеими руками держала Тотти.
– О! это все равно, я вовсе не забочусь об этом, – сказала Хетти, которая была бледна и теперь покраснела.
– Все равно? – спросил Адам серьезно. – А мне показалось, что вы очень испугались насчет его. Я подержу эту вещь, пока вам можно будет взять ее, – прибавил он спокойно, закрывая медальон рукою и тем желая доказать ей, что не хотел еще раз взглянуть на него.
Между тем Молли возвратилась с шляпкой и шалью, и лишь только взяла она Тотти, как Адам передал медальон в руки Хетти. Она взяла его с видом равнодушия и положила в карман. В душе же своей она была раздосадована на Адама и недовольна им, потому что он видел медальон; тем не менее она решилась теперь не обнаруживать никаких признаков волнения.
– Посмотрите, – сказала она, – все уж становятся на места. Пойдемте.