– Вы, я полагаю, не думали, что приз выиграет такая молоденькая, тетушка? – сказал Артур. – Но можете ли вы найти чего-нибудь другого для девушки и оставить это угрюмое платье для старухи?
– Я накупила только полезных и прочных вещей, – сказала мисс Лидия, поправляя свои кружева. – Я вовсе не думала поощрять любви к нарядам в молодых женщинах этого звания. У меня есть ярко-красный салоп, но он назначен для старухи, которая выиграет.
Речь мисс Лидии вызвала несколько насмешливое выражение на лице мистрис Ирвайн, когда она посмотрела на Артура, между тем как Бесси взошла в палатку и несколько раз быстро присела.
– Это Бесси Кренедж, матушка, – сказал мистер Ирвайн добродушно, – Чада Кренеджа дочь. Помните вы Чада Кренеджа, кузнеца?
– Как же, помню, – сказала мистрис Ирвайн. – Ну, Бесси, вот твой приз: прекрасные теплые вещи для зимы. Я уверена, что тебе немалого труда стоило выиграть их в этот жаркий день.
Бесси надула губы, увидев безобразное, тяжелое платье, казавшееся также весьма теплым и неприятным в этот июльский день; без неудовольствия нельзя было даже и нести эту большую, невзрачную вещь. Она снова присела несколько раз, не поднимая глаз, и с усиливающимся дрожанием в уголках около рта вышла из палатки.
– Бедняжка! – сказал Артур. – Она, кажется, обманулась в своих ожиданиях. Я желал бы, чтоб она получила что-нибудь другое, более по вкусу.
– Она на вид очень дерзкая молодая девушка, – заметила мисс Лидия, – уж таким-то я вовсе не намерена покровительствовать.
Артур безмолвно решил, что он попозже сделает Бесси денежный подарок, чтоб она могла купить себе то, что ей более нравится. Но она, не зная предстоявшего ей утешения, сошла с открытого места, где ее можно было видеть из палатки, и, бросив ненавистную ношу под дерево, принялась плакать, при беспрестанном поддразнивании маленьких мальчишек. В этом положении увидела ее рассудительная замужняя двоюродная сестра, которая, не теряя времени, передала трудного ребенка на попечение мужа и подошла к плакавшей.
– Что случилось с тобой? – спросила Бесси женщина, поднимая пакет и тщательно рассматривая его. – Ведь не о том ты, я думаю, плачешь, что задохлась от жара, бегая таким сумасшедшим образом. Вот зато дали тебе несколько кусков хорошего камлоту и байки; по справедливости-то следовало дать это тем, у кого хватило ума удерживаться от подобных глупостей. Ты можешь подарить мне кусок этого камлота ребенку на рубашку. Ты ведь всегда была такая добренькая, Бесси, уж это можно про тебя сказать.
– Возьми хоть все, мне этого добра не нужно, – сказала Бесс брюзгливо, принимаясь отирать слезы и оправляясь.
– Ну, хорошо, уж я, пожалуй, возьму, если тебе так хочется избавиться от этого, – сказала бескорыстная кузина, быстро отходя от нее с узлом из опасения, чтоб Бесс не переменила своего мнения.
Но веселая девушка была одарена благословенною эластичностью духа, которая охраняла ее от грызущей печали; и так как теперь наступила великая пора для бега ослов, то ее разочарование совершенно исчезло в приятных усилиях, с которыми она старалась разгорячить последнего осла шипением, между тем как мальчишки употребляли в дело палки. Но вся сила ослиного ума заключается в том, что он принимает ход обратный тому, какого настоятельно требуют доводы; впрочем, если рассмотреть ближе, это требует такой же нравственной силы, как и прямой порядок; и осел, о котором идет речь, доказал, что обладает нравственною понятливостью, остановившись, как мертвый, именно в то время, когда удары достигли самой сильной степени. Беспредельны были крики толпы, совершенно светел смех Билля Доунза, каменнопильщика и счастливого владетеля превосходной скотины, стоявшей хладнокровно и на окоченелых ногах среди своего торжества.
Для мужчин Артур сам приготовил призы, и Билль был осчастливлен блестящим карманным ножом, который был снабжен столькими клинками и буравчиками, что с ним человеку не страшно было попасть на пустынный остров. Лишь только он возвратился из палатки с призом в руке, как увидели, что Жилистый Бен намеревался позабавить общество, прежде чем господа уйдут обедать, экспромтом и даровым представлением, именно матросскою пляской, главная идея которой была заимствована у других, но танцор намеревался развить ее таким особенным и сложным образом, что никто не мог отказать ему в похвале за оригинальность. Жилистый Бен гордился своим искусством в танцевании (это дарование производило большое впечатление каждый годовой праздник), и эту гордость следовало только слегка возвысить лишним количеством хорошего эля для убеждения Бена в том, что господа будут очень поражены именно его подвигами в матросской пляске. Это намерение решительно поддерживал в нем Джошуа Ранн, заметивший, что справедливость требовала сделать что-нибудь приятное для молодого сквайра взамен того, что он сделал для них. Подобное мнение в такой важной личности покажется вам не столько удивительным, когда вы узнаете, что Бен просил мастера Ранна аккомпанировать ему на скрипке, и Джошуа был вполне уверен, что хотя в танце, может быть, не будет ничего особенного, зато уж музыка вознаградит публику.
Адам Бид, находившийся в одной из больших палаток, где был развит этот план, сказал Бену, что лучше он не делал бы из себя дурака. Но такое заключение сразу заставило Бена решиться на исполнение своей мысли: уж он ни за что не отказался бы от того, над чем Адам Бид задирал кверху нос.
– Что это, что это? – спросил старый мистер Донниторн. – Это вы, что ли, устроили, Артур? Наш дьячок идет со скрипкой, а за ним проворный парень с цветком в петле.
– Нет, – отвечал Артур, – я ничего не знаю об этом. Клянусь Юпитером, он начинает танцевать! Это один из плотников… я забыл его имя в эту минуту.
– Это Бен Кренедж, Жилистый Бен, как его прозывают, – сказал мистер Ирвайн, – кажется, довольно пустой малый. Анна, моя милая, кажется, это царапанье на скрипке расстраивает ваши нервы, вы очень ослабнете. Дайте я сведу вас в комнаты, вы там можете отдохнуть до обеда.
Мисс Анна встала очень охотно, и добрый брат увел ее, между тем как Джошуа после предварительного царапанья разразился песнью "Белая кокарда", из которой намеревался перейти к разнообразным мелодиям посредством целого ряда переходов, которые, благодаря своему хорошему слуху, он исполнял действительно с некоторым искусством. Как был бы он огорчен, если б узнал, что общее внимание было слишком поглощено пляской Бена, для того чтоб кто-либо слушал его музыку.
Случалось ли вам когда-нибудь видеть, как пляшет настоящий английский простолюдин один? Вы, может быть, видели простолюдина в балете, улыбающегося, как фарфоровый пастушок, грациозно выворачивающего ноги и вкрадчиво двигающего головою. Это столько же похоже на действительность, как "Вальс птиц" ручного органа походит на настоящее пение птиц. Жилистый Бен ни разу не улыбнулся; он был так серьезен как танцующая обезьяна, так серьезен, словно экспериментальный философ, желавший узнавать на собственной своей особе количестве сотрясений и разнообразие угловатостей, которые могут быть даны человеческим членам.
Желая загладить обильный хохот, раздававшийся в полосатой палатке, Артур беспрестанно хлопал в ладони и кричал браво. Но Бену удивлялся один человек, глаза которого следовали за его движениями с горячею важностью, не уступавшей важности Бена. То был Мартин Пойзер, сидевший на скамейке и державший между ногами Томми.
– Как ты думаешь об этом? – спросил он свою жену. – Он пляшет по музыке так верно, словно часы. Я также большой был мастер плясать, когда был полегче, но никогда не мог потрафить с такою точностью, как этот.
– А по моему мнению, о членах не стоит и говорить, – возразила мистрис Пойзер. – У него довольно пусто в верхней части тела, иначе он никогда не мог бы плясать и бить ногами таким образом, как будто бешеная стрекоза, тогда как господа смотрят на него. Я вижу, они просто помирают со смеху.
– Ну, что ж, тем лучше, это, значит, забавляет их, – сказал мистер Пойзер, который неохотно становился на раздражающую точку зрения. – Но они, кажется, идут обедать. Мы пройдемся немножко – не правда ли? – и посмотрим, что делает Адам Бид. Он должен присматривать за напитками и другим угощением: он вряд ли много веселится.