В заботах прошли месяцы. Посольства следовали за посольствами. Казалось, все успокоилось в душе Гаруна. Но сие лишь казалось визирю до тех пор, пока дворец не почтил своим визитом сам первый советник магараджи Райпур.
То был простой визит вежливости – правители обменялись грамотами, где подтверждали свои добрые чувства, заверяя, что никогда не обременят себя и свои страны войной друг против друга. Да и затруднительно сие было бы сделать, ибо лежали между странами тысячи фарсахов пустыни, кои куда лучше любых намерений любого из государей охраняли страны от посягательств жадных соседей.
Посольство покинуло дворец, и только тогда визирь заметил непривычную в последнее время задумчивость владыки.
– Дошло до нас, визирь, что в далеких восточных землях, во владениях магараджи Райджива, видели тигра, белого, как снега высоких вершин… – проговорил он, задумчиво глядя в синеющие небеса.
– …И теперь ты, о великий, мечтаешь видеть этого зверя украшением своего зверинца, – почти утверждающе договорил Абу-Аллам.
– Да, это так. Однако, думаем мы, наш час самим отправляться на такую охоту еще не пришел…
– О нет, мой повелитель. Сие будет не охота, ибо охотник привезет тебе шкуру или чучело, быть может, еще клыки. Тебе же нужен зверь, а значит, за ним следует послать не охотника, а…
– О да, мудрый визирь… За ним следует послать нашего купца, хитрого и везучего. Ибо лишь он сможет доставить пред наши очи самоё животное, не повредив ни одного уса на его морде…
– Да, мой халиф, именно так.
И Абу-Аллам кивнул.
– Так пошли же за Синдбадом, мудрый наш советник. Никто другой, нам кажется, не выполнит нашего поручения лучше этого везучего и немногословного хитреца!
Ветерок шевелил шелка на окне, голос муэдзина призывал к дневной молитве. В покоях наступила тишина, прерываемая лишь голосами молящихся. И с последними словами молитвы распахнулись парадные двери, впустив купца Синдбада в покои.
– Входи же, удачливый Мореход! Раздели с нами наслаждение от сладкого шербета.
Синдбад коротко кивнул и опустился на подушки.
– Нас радует твое спокойствие, Синдбад, – проговорил халиф. – Ты знаешь, что сейчас, следуя нашей воле, должен будешь надолго распрощаться с семьей и домом. Однако ты невозмутим. Отчего так?
– Ибо я знаю, о мой халиф, что есть истинные ценности для любого человека. И еще оттого, что моя прекрасная супруга Лейла уверила меня, что твое поручение будет не столь опасным, как кажется на первый взгляд.
– Ну что ж, мудрый купец. Тогда выслушай же наше не столь опасное поручение. И приступай к его осуществлению так, будто от этого зависит сама твоя жизнь. Знай же: в далеких восходных землях, во владениях магараджи Райджива, видели тигра, белого, как снега высоких вершин. Аллах этой ночью позволил нам узнать, что наше желание иметь такого диковинного зверя можешь выполнить только ты. Путь будет нелегким, а возвращение – нескорым. Сможешь ты доставить в наши покои это необыкновенное существо?
– Да, мой повелитель, – Синдбад спокойно поклонился новой прихоти своего господина. – Я привезу тебе это диковинное существо.
По пути к выходу из дворца купца нагнал мудрый Абу-Аллам.
– Через два дня в страну магараджи Райджива отправляется караван. Присоединись к нему. Дары всесильному магарадже я пришлю вечером. Помни: индийского владыку не интересуют драгоценности, ему наскучило золото, его не пленяют юные девы. Только тайны могут заставить его радостно улыбнуться. Только рассказы о необыкновенных приключениях могут стать платой за то, чем он владеет.
Синдбад кивнул.
– О да, мудрейший. Я замечал не единожды, что богатым уже нет дела до презренного металла, как они называют золото. Что лишь неведомым обеспокоены их души, лишь тайн жаждут они. И сие вполне объяснимо, ибо каждого манит к себе то, чего у него недостает. Жди же нашего возвращения, мудрый визирь.
Визирь ответил поклоном на поклон Синдбада, подумав, что не он, а халиф будет ждать нетерпеливо возвращения каравана, послав наблюдателя за городскую стену. Однако халиф погрузился в ежедневные заботы, теперь уже почти не уединяясь в тайных покоях. Душа его, должно быть, более не просила тишины и темноты. Быть может, беседы в диване, встречи посольств, распоряжения, по мудрости не имеющие себе равных, врачевали ее куда лучше, чем беспрестанное возвращение к воспоминаниям о том, что никогда не повторится.
Сие, однако, было лишь предположение визиря, подкрепленное немногочисленными с недавних пор наблюдениями. Истекло почти два месяца, и мальчишка-посыльный, и в самом деле отправленный главою стражников наблюдать за прибытием караванов, прибежал с известием, что возвращается Синдбад-Мореход, удачливый купец и странник.
И вот наконец в воротах дворцового сада показался сам купец. За ним шествовали нубийцы – верная охрана халифа. Четверо суровых мамлюков, должно быть, в глубине души негодуя на поручение, которое, на их взгляд, унижало, внесли на плечах клетку с драгоценным зверем.
Прекрасная тигрица, белая как снег, с яркими черными полосами, осмотрела всех, кто собрался у клетки. Она несколько раз широко зевнула, показав ряд страшных клыков, и заворчала. Так мог бы рычать любой зверь, однако визирю показалось, что она пытается понять, кто перед ней, и кинется с презрением именно на глупца, испугавшегося ее клыков и когтей.
Халиф был доволен. Говоря точнее, халиф не верил своему счастью. Он ходил вокруг клетки, разглядывал драгоценный дар магараджи и не мог найти слов для выражения своего восторга. Улыбался и всеведущий визирь, ибо он был доволен тем, что Синдбад воротился без ущерба и с успехом.
– Скажи мне, Синдбад, а она дикая? – О, сейчас голос халифа был голосом самого обычного мальчишки, которому разрешили погладить строптивую соседскую кошку. – Ее обязательно держать в клетке?
– Не ведаю, мой повелитель. – Синдбад пожал плечами.
Визирю показалось, что купец знает куда больше, чем говорит. Однако Абу-Аллам решил пока оставить свои подозрения при себе. Быть может, он несправедлив к Синдбаду и пытается найти врагов даже среди верных друзей.
– Давай попробуем, – продолжил тем временем Мореход. – За весь путь моя пленница ни разу не повела себя, как дикое животное. Наверное, у магараджи были замечательные дрессировщики.
Он подошел к клетке и что-то вполголоса сказал. Визирь насторожился, но промолчал и на этот раз. Тигрица, не мигая, несколько мгновений смотрела на Синдбада, а потом лизнула его руку.
– Аллах всесильный, да она совсем ручная… – прошептал халиф.
Синдбад открыл замок и распахнул дверцу. Медленным царственным шагом красавица тигрица покинула тесную клетку. Она вышла и, остановившись, стала осматриваться.
– Синдбад, а нам можно к ней подойти?
Тот взял халифа за руку и, пробормотав про себя "да хранит меня Аллах милосердный", подвел его к тигрице. Она повела себя, как котенок: боднула его, лобастой головой поддев руку.
– Повелитель, она просит, чтобы ты почесал ее…
Халиф несколько раз робко провел рукой по голове своей пленницы. Басовитое урчание, раздавшееся в ответ, лучше любых слов показало, что тигрица признала своего нового повелителя.
Вот так Синдбад-Мореход исполнил еще одно поручение владыки Багдада.
Прошел год, даровав каждому из правоверных и радости, и горести. На год стали старше жители прекрасного Багдада, на год взрослее их дети. Не задело время лишь халифа багдадского Гарун-аль-Рашида. Теперь повелитель страны куда реже уединялся, предпочитая, как обычный человек, вымещать свое дурное настроение на нерадивых подданных. По секрету следует признать, что для этого у него всегда был не один повод.
Исчез, отягощенный секретным поручением, визирь Абу-Аллам. Тайны уже не так манили к себе халифа, почти излечившегося от душевной боли. Даже Ананке, судьба, не тревожила Гарун-аль-Рашида своим бестелесным появлением. Мир менялся.
Как-то на закате Гарун наконец смог распахнуть дверь в покои, которые некогда отвел для своей будущей жены. Здесь все было, как прежде: плотные занавеси на окнах, задернутые, дабы не дать выцвести покрывалам и коврам, притирания и душистые мази во флаконах у драгоценного венецианского зеркала. Целая стопка книг, ибо она, его Джамиля, была подлинной книжницей, и потому томик в толстой коже мог порадовать ее не меньше, чем драгоценная брошь или подвеска.
Все осталось таким же, как было тогда. Лишь тонкий слой пыли покрывал столики и кушетки, книги и зеркало, шкатулки и флаконы.
– О, моя далекая мечта, – едва слышно проговорил Гарун, надеясь, что Джамиля, где бы они ни была сейчас, все же расслышит его голос. – Чувствую, что приходит пора нам прощаться. Ты всегда была моей единственной… Ты была моей мечтой. Ты осталась ею и сейчас. Однако жизнь берет свое. Думаю, вскоре я запечатаю твои покои навсегда, как навсегда заточу в своем сердце дни, когда ты была со мной. И да поможет мне в этом Аллах всесильный и всевидящий!
Гарун, конечно, не рассчитывал услышать ответ. Он присел на кушетку, покрытую пятнистой барсовой шкурой, и взял в руки томик стихов. О нет, это он думал, что стихи, ибо обложка гласила "Эликсир любви". Так, воистину, могли называться только стихи.
Однако строки на тщательно выделанном пергаменте слагались в легенды, более чем сухо повествующие о волшебном напитке, который дарует пригубившему его радость видеть все богатство жизни, не бояться ее изъянов и с радостью встречать каждый новый день. Ибо любовь к жизни куда более всеобъемлюща, чем любовь к женщине или мужчине. Именно любовь ко всему миру, к каждому дню и часу ведет по жизни того, кто находит в себе силы наслаждаться каждым мигом существования.