Излюбленными фигурами Серебряного века стали Плясун и Танцовщица. Даже душа была названа "Вечной танцовщицей" – так озаглавил свою "хореографическую мистерию" режиссер и драматург Николай Евреинов. Героиней другой пьесы Евреинова стала танцовщица-босоножка – "актриса милосердия", агент придуманной им "театротерапии". Танцовщица спасает от самоубийства Студента, признающегося: "Вы окрылили меня… Вы – одна из причин моей "воли к жизни"". На обилие танцевальных глаголов в литературе Серебряного века обратила внимание киновед Оксана Булгакова: литературные персонажи не просто двигаются, а "стремительно летят", экстатически "кидаются", танцуют "шаманский" или "заклинательный" танец, а нервы "пляшут чечетку". У художников авангарда "летают" даже буквы, им скучно сидеть в строчке: "Мы вырываем букву из строки и даем ей возможность свободного движения". Метафоры танца, вихря, кругового движения населяют ахматовскую "Поэму без героя", действие которой происходит в 1913 году. "В рефрене танца – предчувствие войн и революций… Какая музыка, какой танец или же какое молчание возвестит о близящихся великих волнениях?" – писал поэт, джазист и танцовщик Валентин Парнах. А Владимир Маяковский призывал "Бешеной пляской землю овить, / Скучную, как банка консервов".
Утопия экстатической пляски пришлась тогда как нельзя более ко двору. Интеллектуалы перечитывали трактат Лукиана "Об искусстве танца", где говорилось, что плясун "должен знать… все, что есть и что будет и было доселе", быть одновременно Гомером и Гесиодом. Согласно Лукиану, даже Сократ, несмотря на свои преклонные годы, видел в пляске одну из важнейших наук. Вспомнили о роли пляски в древних культах, об античной хорее – песне-пляске, которую исполняет на орхестре хор. Символисты мечтали о "дивных процессиях и церемониях будущего", о "соборном театре", где будет уничтожена рампа – разделение на актеров и зрителей. Прообраз такого театра – где утвердится хоровое, соборное начало и хор поглотит солистов – энтузиасты увидели даже в "Половецких плясках" М. Фокина из оперы Бородина "Князь Игорь". Театр – предвкушал Луначарский – выльется на улицы в виде грандиозных процессий, манифестаций и празднеств, и произведенные "коллективной душой" пролетариата "монументальные фигуры-символы" закружатся в "великом танце жизни под еще неслыханную музыку". Вячеслав Иванов видел землю покрытой античными "орхестрами", на которых творится сверхличное, всенародное и всечеловеческое действо. Чтобы "ставить хоры на площадях" и развивать "самобытные формы духовного коллективизма", после революции он пошел работать в Театральный отдел Наркомпроса. "Возврат к пляске" провозглашался задачей "наших революционных дней".
Семантически "пляска" – слово, которого, насколько мне известно, нет в других европейских языках, – отличается от "танца" акцентом на эмоциональности, "естественности" и свободе. Пляска, "дикая" и "экстатическая", противостоит танцу – этому цивилизованному и регламентированному правилами искусству. До самозабвения кружится в "вакхической" пляске Маня Ельцова, героиня нашумевшего романа Анастасии Вербицкой "Ключи счастья": "Нет! Это нельзя назвать танцем. Как будто накопившаяся энергия ищет разрядиться в этих безумных жестах, в этом диком хаосе движений". Пляска и танец противостоят друг другу как свободное проявление чувств и самоконтроль. Говорят, что у потерявшего самообладание человека "пляшут нервы" или что от радости "пляшет душа". Торжествуя над запретами официальной репрессивной культуры, "пляшут" цыгане, скоморохи, "пляшет" канатоходец в небе над ярмаркой. Свободная от условностей и ограничений, пляска подчинена лишь музыке, которая сама – эмоциональная стихия. Пляску нельзя "исполнить", ей можно только отдаться как страсти или экстазу – "пуститься в пляс". Если танец, в особенности бальный, представляет собой, по Лотману, сочетание порядка и свободы, то в пляске второй гораздо больше, чем первого.
Пляска и танец – классовые антиподы: "танцуют" на балах, "пляшет" народ. Народная пляска – игрище, ее не "танцуют", а "ходят" в парах или "водят" хороводы. Танец же, по мнению деревенских стариков, – "занятие легкомысленное, даже предосудительное". "Танцуют" в деревне только занесенную из города кадриль и преимущественно в городском платье. Пляска демократична, "всенародна… всечеловечна, чего нельзя сказать о танце". Классический пример противопоставления народной пляски и аристократического танца дает в "Войне и мире" Лев Толстой. В знаменитом эпизоде Наташа Ростова, обученная только бальным танцам, неожиданно для всех пляшет русскую под дядюшкину гитару, при полном одобрении крестьян. "Инстинкт пляски заложен в природе всех живых существ, населяющих землю", – утверждал один из первых отечественных историков танца.