"Ждать? Что ты, девочка, я не стану ждать и двух минут, мне уже двадцать восемь лет, а знаешь ли ты, как тяжело ждать в этом возрасте? Умоляю тебя, не надо ничего менять в наших планах, надеюсь, мы покончим с этим до нашего возвращения в Париж. Постарайся сделать это завтра, самое позднее – послезавтра, а то мне уже не терпится отсчитать тебе четверть пенсиона, а затем передать право на владение всем остальным".
Я всеми силами старалась скрыть ужас, который внушала мне эта неистовая тяга к преступлению, и вновь вступила в свою роль. На следующее утро мои страхи улеглись, и я не испытывала к этому негодяю ничего, кроме отвращения.
Мое положение было крайне затруднительным: если я не приведу приговор в исполнение, маркиз скоро заметит, что его обманывают; если я предупрежу госпожу де Брессак, то какие бы действия она ни предприняла, в любом случае молодой человек обнаружит обман и, возможно, решится на более верные средства, которые рано или поздно погубят его мать; я же рискую стать жертвой мести сына. Еще оставалась стезя правосудия, но ни за что на свете я бы не согласилась вновь на нее ступить. Итак, я приняла решение, чего бы мне это ни стоило, предупредить графиню. Из всех возможных вариантов я выбрала этот, он показался мне самым приемлемым, и я поспешила претворить его в жизнь.
"Сударыня, – сказала я госпоже де Брессак на следующий день после встречи с маркизом, – я должна рассказать вам нечто чрезвычайно важное, что может вас сильно взволновать. Но прежде вы должны дать мне слово чести, что никогда не обнаружите перед вашим сыном свою осведомленность о его замыслах. Уверена, вы примете разумное решение, сударыня, но соблаговолите обещать мне, что выполните мое условие, иначе я буду молчать".
Госпожа де Брессак, думая, что речь идет об очередном сумасбродстве сына, с легкостью дала клятву, которую я потребовала, и тогда я открыла ей все. Узнав страшную правду, несчастная мать залилась слезами.
"Негодяй, – воскликнула она, – видел ли он от меня что-нибудь, кроме добра? Если я и пыталась помешать его бесстыдствам или исправить его нрав, то разве не желание видеть его спокойным и счастливым побуждало меня проявлять строгость? А разве не моим заботам обязан он наследством, которое только что выпало на его долю? Я скрывала это от него из деликатности. О чудовище! Софи, докажи мне, что это не сон, сделай, чтобы я больше не сомневалась в мерзости его черных замыслов. Мне необходимо убедиться в этом своими глазами, чтобы окончательно заглушить в моем сердце остатки чувств, дарованных самой природой".
Тогда я показала графине пакетик с ядом, которым снабдил меня маркиз. Мы дали небольшую дозу собаке и тщательно ее спрятали – через два часа несчастное животное скончалось в ужасающих конвульсиях. У графини не осталось никаких сомнений, и она тотчас решила действовать. Она отобрала у меня оставшийся яд и тут же направила курьера к своему родственнику герцогу де Сонзевалю с письмом, в котором просила его тайно переговорить с министром о коварном злодействе, жертвой коего она должна была стать, а также добиться королевского указа о заточении без суда и следствия для своего сына. Она умоляла герцога незамедлительно приехать в сопровождении жандармов, чтобы как можно скорее избавиться от чудовища, замыслившего посягнуть на ее жизнь... Но на Небесах было предначертано, чтобы это отвратительное преступление свершилось, и оскорбленная добродетель уступила натиску злодейства.
Несчастная собака, на которой мы испытали яд, выдала нас маркизу. Он слышал, как она выла, и, зная, что она любимица графини, поинтересовался, что с собакой и где она сейчас. Те, к кому он обратился, ничего не смогли ему ответить. С этой минуты он начал что-то подозревать. Он не произнес ни слова, но я заметила, что он встревожен, возбужден и весь день не находил себе места. Я сообщила об этом графине, но все, что можно было сделать, – это поторопить курьера и скрыть истинную цель его миссии. Графиня старалась убедить сына, что спешно посылает в Париж гонца к герцогу де Сонзевалю с просьбой заняться вопросами дядюшкиного наследства, иначе могут появиться другие претенденты, и тогда начнутся бесконечные судебные разбирательства. Она добавила, что попросила герцога приехать в замок и привезти нужные бумаги. В случае необходимости ей и молодому маркизу придется самим съездить в Париж. Но маркиз был слишком хорошим физиономистом, чтобы не заметить смятения на лице матери и моего замешательства. Он сделал вид, что объяснения матери его устраивают, а сам тайно перешел в наступление. Под предлогом прогулки со своими фаворитами он удаляется из замка и подстерегает курьера в том месте, которое тот неизбежно должен проехать; и этот человек, более преданный маркизу, чем его матери, без всяких осложнений отдает ему письмо. Маркиз, убедившись в моем предательстве, вручает курьеру сто луидоров и приказывает никогда больше не появляться в замке, сам же возвращается, полный неистовой злобы. Однако ведет себя сдержанно, как обычно, ласково меня приветствует, напоминая, что все должно произойти завтра, что важно все завершить до приезда герцога, и спокойно отправляется спать, не подавая виду, что обо всем осведомлен.
Впоследствии маркиз мне сообщит о том, как было совершено это злосчастное убийство. Госпожа, следуя привычке, на следующее утро выпила свой шоколад, и, поскольку он проходил через мои руки, я была уверена, что в нем не было никаких примесей. В десять утра маркиз зашел на кухню, где был один старший повар, и приказал ему сбегать в сад и нарвать персиков. Повар отпирался, говоря, что не может оставить без присмотра кастрюли. Маркиз настоятельно требовал удовлетворить свою прихоть: он хотел тотчас же поесть персиков, обещал последить за плитой. Повар вышел из кухни, маркиз осмотрел то, что готовилось на обед, и подбросил в любимое блюдо графини отраву. За обедом госпожа съела роковое блюдо – и преступление, которое я не в силах была предотвратить, свершилось.
Но все это произойдет позже, а сейчас вернемся назад, чтобы узнать, как жестоко я была наказана за то, что не пожелала участвовать в ужасном злодействе и пыталась разоблачить его.
Когда мы встали из-за стола, маркиз заговорил со мной с подчеркнутой холодностью:
"Нам нужно поговорить, Софи; я нашел более верное средство для осуществления моих планов, хотелось бы обсудить детали. Но я опасаюсь слишком часто бывать у тебя в комнате, я боюсь, что это все заметят. Лучше мы с тобой прогуляемся, и по дороге я изложу свои соображения. Жди меня ровно в пять часов у выхода из парка".
Тогда я была еще настолько доверчива и простодушна, что ни тени сомнения не закралось в мое сердце; казалось, ничто не предвещало ужасной расплаты, которая меня ожидала. Я была твердо уверена в сохранении нашего с графиней уговора в секрете и никак не предполагала, что маркиз сумеет его раскрыть. Но все же у меня были дурные предчувствия. Один из наших трагических поэтов утверждал, что клятвопреступление служит добродетели, если наказывает злодеяние; тем не менее, нарушение клятвы всегда претит душе чувствительной, которая вынуждена прибегнуть к его помощи, поэтому роль, которую я на себя взяла, несколько смущала меня. Однако воспоминания о гнусных замыслах маркиза и его жестокости быстро разогнали мои сомнения.
Маркиз подошел ко мне и заговорил в своей обычной шутливо-светской манере. Мы прогуливались по лесу, он смеялся и острил, как в лучшие времена. Когда я пыталась прояснить предмет нашего разговора и узнать, для чего он меня пригласил, маркиз попросил не торопить события: пока мы еще не в безопасном месте и нас могут обнаружить. Незаметно мы оказались у того самого кустарника и толстого дуба, где произошла наша первая встреча. Я невольно содрогнулась, ощутив неотвратимость моей несчастливой судьбы. Можете представить мой страх, когда у рокового дуба, где я уже получила один жестокий урок, разглядела троих юных фаворитов маркиза. Увидев нас, они вскочили, побросав на траву веревки, хлысты и всякие приспособления, отчего меня охватил еще больший ужас. Тут маркиз, не стесняясь в выражениях, обратился ко мне со всей возможной грубостью.
"Смотри, дрянь, – он говорил тихо, чтобы никто, кроме меня, не мог его услышать, – узнаешь ли ты этот кустарник, из которого я тебя вытащил, словно дикого зверя, и даровал тебе жизнь, хотя ты ее не заслуживаешь? Видишь дерево, к которому я грозился снова привести тебя, если ты когда-нибудь дашь мне повод раскаяться в моей доброте? Как ты посмела предать, почему не оказала мне услугу, о которой я просил, почему предпочла меня моей матери, или, может, ты считала, что служишь добродетели, ставя на карту честь и свободу того, кому обязана жизнью? Почему из двух преступлений, на которые толкала тебя жизнь, ты выбрала самое гнусное? Ты должна была отказать мне в том, о чем я просил тебя, а не давать мнимое согласие, дабы совершить предательство".
И маркиз рассказал, как перехватил депешу у гонца, а также о догадках и подозрениях, которые его к этому побудили.