Я изумленно глянула на его довольное лицо и вдруг поняла, что ему доставляет удовольствие развитие этой интриги, что его самолюбию льстит, что возле него находится таинственная прекрасная гейша, о которой никто ничего не знает. А я-то недоумевала, какой ему смысл рекламировать меня и вывозить на вечеринки. Он ведь, в отличие от хозяек чайных домов, не получал с клиентов за это деньги. Оказывается, я стала для него элементом имиджа. А для делового человека очень важно лишний раз привлечь к себе внимание состоятельных людей. Господин Ито и сам был далеко не бедный, но с моей помощью он намного легче сходился с нужными людьми.
Когда мы через час спустились в огромную гостиную на первом этаже, в ней было полно гостей. Я мелкими шажочками, опираясь на руку господина Ито, подошла к Павлу Николаевичу и, быстро глянув на него подведенными глазами, тут же потупилась, прикрыв раскрытым веером нижнюю часть лица. Мне безумно нравилась эта игра. Набеленное лицо, красные, четко прорисованные губы, глаза, совершенно меняющие свою форму из-за черной обводящей их линии, высокая прическа, открывающая шею, нарядное кимоно, стянутое поясами-оби – разве это была я? Нет, это была уже совершенно другая девушка – изысканная, утонченная, возвышенная Аямэ, лишенная каких бы то ни было забот, мирских тревог и проблем. И мне в ее образе было, несомненно, легче забывать хотя бы на время о своей боли.
– Аямэ, милая! – обрадовано произнес Павел Николаевич, бросаясь ко мне. – Как я рад тебя вновь увидеть!
Он отстранил господина Ито, но тот только улыбнулся, легко выпуская мою руку, и вывел меня на середину гостиной. Потом церемонно представил своим гостям. Некоторых я уже знала по предыдущим приемам, на которых бывала с господином Ито. Мужчины, как всегда, сразу сгруппировались вокруг меня, а женщины, наоборот, отошли подальше. Затем все шло по плану. Я лавировала между гостями, всем улыбалась, поддерживала беседу, пела, играла на сямисэне. Время летело незаметно. Поздно ночью многие уехали. А ко мне в комнату пришел господин Ито, и до утра мы "умащивали птичку в гнезде". Проснулись все поздно. Господин Ито спустился к обеду, а я осталась в своей комнате. Не хотелось вновь наносить грим.
Ближе к вечеру гости стали разъезжаться. Я уже собрала вещи в сумку, и тут вошел господин Ито.
– Вот что, Таня…, – начал он странным тоном и внимательно вгляделся в мое лицо.
Я села в кресло и приготовилась слушать.
– Я сейчас уеду, – продолжил он, – но ты останешься. Это личная просьба Павла Николаевича.
"Вот, значит, как!" – подумала я, и отчего-то стало неприятно.
Уж очень это попахивало сутенерством. Видимо, эти тревожные мысли отразились на моем лице, потому что господин Ито вдруг быстро заходил по комнате и взволнованно заговорил:
– Только не подумай, что кто-то к чему-то тебя принуждает. Пообщаешься с Павлом Николаевичем, он очень хочет провести с тобою время наедине. А там все только по твоему желанию. Ты совершенно свободна и вольна в своем выборе мужчин, как самая настоящая гейша. Я так и сказал Павлу Николаевичу. Его шофер отвезет тебя обратно, когда пожелаешь.
Я сидела, опустив глаза. Его слова меня успокоили. И я решила принять предложение.
Около восьми вечера в мою комнату постучали. Я была уже загримирована и одета.
– Вас просят спуститься, – сказали мне из-за двери.
Я встала, еще раз посмотрела на себя в большое зеркало ванной, и, немного волнуясь, отправилась в гостиную. Когда я с трудом спустилась по лестнице на неудобных деревянных гэта, то с удивлением обнаружила, что гостиная изменилась до неузнаваемости. Несколько позолоченных канделябров с зажженными красными свечами стояли по углам прямо на полу. Мебель была убрана. На ковре возле камина возвышалось кресло с узкой заостренной спинкой в виде резной деревянной короны с позолоченными зубцами. По бокам стояли огромные вазы из синего стекла, расписанные золотыми цветами. В них белели букеты крупных лилий, источающие сильный сладкий аромат. Возле кресла на полу сидел Павел Николаевич, одетый во все черное. Я остановилась в недоумении, не зная, чтобы все это значило.
– Проходите, Аямэ, – сказал он, не вставая, и обращаясь ко мне почему-то на "вы". – Присаживайтесь сюда.
Он показал рукой на кресло. Я просеменила к нему и села, выпрямив спину и положив веер на широкий резной подлокотник.
– Вы выглядите фантастически, – прошептал он в восхищении. – Меня с ума сводит это снежное холодное лицо-маска. А что означает ваше имя?
– Цветок, – ответила я.
– О! А какой?
– Просто цветок, – сказала я, вглядываясь в его светлые широко раскрытые глаза и подумав, что он не вполне адекватен.
– Я обожаю белые лилии! – восторженно заявил Павел Николаевич. – А есть у японцев женское имя, которое обозначает лилию?
– Юри, – ответила я.
– Чудесно и довольно жестко! Что-то мужское. Юри! А можно я буду называть вас госпожа Юри?
И только тут до меня стало доходить. Ну, конечно, Павел Николаевич был мазохистом. И ему нужна была госпожа.
"Но почему он не обратится в какой-нибудь салон? – удивилась я про себя. – Хотя, наверное, настоящих профи в этом деле в Москве днем с огнем не сыскать. К тому же он занимает высокий пост. Огласка ему совсем не нужна".
Мне сразу стало комфортно. Я вспомнила, как мы ходили в бар такого направления в Токио. А после я попросила мою преподавательницу Сайюри дать мне специальную лекцию по садо-мазо. Я попыталась вспомнить основные приемы обращения между садистом и мазохистом. Их было немало, и правила оставались неизменными на протяжении вот уже многих столетий. Кстати, как раз многие высокопоставленные чиновники в Японии страдали этой формой отклонения, по утверждению Сайюри. Что, в принципе, было понятно. Ведь японцы стремились к гармонии во всем, и этот перекос в сторону постоянного давления на подчиненных вынуждал к обратному действию.
Пока я обдумывала ситуацию и прикидывала, смогу ли стать настоящей госпожой, Павел Николаевич терпеливо ждал. В принципе, меня это привлекало и забавляло еще в Токио, и я решила попробовать.
– Сидеть и ждать, раб, – холодно произнесла я и с удовольствием заметила, как сильно вздрогнул Павел Николаевич.
– Слушаюсь, госпожа Юри, – прошептал он и сел, скрестив ноги и закрыв глаза.
"Отлично", – подумала я, сняла гэта и босиком вернулась в свою комнату.
Там я неторопливо разделась, но грим смывать не стала, только распустила волосы и тщательно их расчесала.
"Хорошо, что на улице похолодало и я надела для поездки высокие черные сапоги на шпильке", – подумала я, доставая их из шкафа.
Потом натянула черные чулки, в которых приехала, и надела сапоги.
"Жаль, что боди у меня с собой только красное, – подумала я, оглядывая себя в зеркале. – Здесь бы больше подошло черное. Но кто ж знал!"
Я завязала волосы в высокий хвост и перекрасила губы, зрительно их увеличив. Отступив на несколько шагов, придирчиво осмотрела свое отражение. Красное атласное боди туго обтягивало мою тоненькую фигурку и подчеркивало грудь, ноги в черных чулках и в сапогах на высокой шпильке выглядели длинными и стройными, белое лицо-маска с торчащим над ним хвостом черных волос, с большими, четко прорисованными глазами и крупным алым ртом казалось искусственным и застывшим.
"Нужно сохранить это выражение и не менять его во время общения, – решила я. – Госпожа в стиле заводной куклы, без чувств и эмоций, холодная и безразличная. Это, должно быть, по-настоящему страшно".
Я взяла кожаный ремень от своих брюк.
Павел Николаевич ждал меня все в той же позе. Я обошла его неподвижное тело, села на стул и спокойно сказала:
– Открой глаза, раб.
Он вздрогнул и посмотрел на меня. Я увидела, как расширились зрачки его светлых глаз и дрожь пробежала по телу. Он, судя по его виду, буквально не верил своим глазам.
– Чего ты так непочтительно пялишься на свою госпожу, раб? – строго спросила я.
– Простите, госпожа Юри, – прошептал он и опустил голову.
– Раздевайся, – сказала я.
Но не смогла добавить никакое ругательство, хотя помнила, что обращения типа "червяк", "мразь", "придурок" и кое-какие похуже очень нравятся мазохистам и возбуждают их.
Павел Николаевич мгновенно снял с себя все, и даже трусы, и остановился передо мной дрожащий и жалкий. Но "нефритовый стебель" уже начал набухать.
– На колени! – более резко приказала я, входя во вкус.
Он рухнул, как подкошенный, и пополз к моим ногам.
– Пососи каблук, а я позабавлюсь, – сказала я и подняла правую ногу.
Павел Николаевич начал так смешно чмокать, облизывая и посасывая каблук, что я не выдержала и расхохоталась, забыв об имидже куклы. Но сразу приняла невозмутимый вид.
– Хватит, раб! – резко бросила я и выдернула каблук из его рта. – Вставай на четвереньки!
Он тут же принял указанную позу. Его полное белое тело выглядело немного дряблым, ягодицы мелко тряслись. Но "нефритовый стебель" уже был наготове. Я встала с кресла, вытащила из вазы цветок лилии, коснулась его, как указкой, и строго спросила:
– А это еще что такое?! Кто разрешал? О чем это вожделеет мой презренный раб? А?! Я тебя спрашиваю, слизняк!
– Простите, госпожа Юри! – всерьез заплакал он. – Но вы так прекрасны!
Я молча начал хлестать его лилией по ягодицам, но она быстро сломалась. Тогда я выхватила из вазы несколько штук и стала лупить ими по его телу. Увидев разводы, показавшиеся мне красными, я испугалась. Но потом поняла, что это размазалась яркая пыльца цветов.
– Вот тебе, мразь! – приговаривала я, наблюдая, как трясется его тело и с него падают белые продолговатые лепестки. – Получай, скотина!