Он не сводил с нее насмешливых, испытующих черных глаз, не размыкал стальное кольцо рук, прижимал ее к себе с прежней силой, а Джессика погибала от счастья.
– Я пить хочу…
Арман рассмеялся, отпустил ее и вылез из машины. Перепуганная собственными реакциями, Джессика последовала за ним, злясь на то, что этот человек может так легко превратить ее в желеобразное создание без костей и мозгов.
Ну его совсем. Надо найти Матильду.
Это удалось, хоть и не без труда. Достойная хозяйка нетипичного сада, похожего на рай, яростно спорила с пожилым, приземистым и кривоногим человеком, который даже в процессе спора не вынимал изо рта отвратно смердящей трубки.
– …А я тебе говорю, Анри, что весь твой табак – ерунда и сплошной мусор! Настой из капустных листьев и помидорной ботвы, вот, что тебе нужно! Блошка этого не переносит…
– Значит, это вообще не блошка, потому блошку такой хре… ерундой не взять. Ты, ваша светлость, справочники-то почитай, что я тебе давал! Перед войной написаны, не ваша нынешняя хре…
– Уж блошку-то я и без тебя распознаю, и без справочников! А вот лучше дал бы мне черенок той розочки, желтенькой такой… О, Джес! Какая радость! Какой праздник! Познакомься, это Анри Леруа, мельник, вообще-то у него уже нет никакой мельницы, зато лучшие розы – после моих.
– Что-о-о? Твое высочество, да у тебя ж против моих всего сортов десять!
– А вот этого не хочешь?!
С веселым ужасом Джессика смотрела на то, как знатная баронесса необыкновенно умело состроила кукиш кривоногому Анри, после чего перепалка было возобновилась, но тут какая-то рыжая девчушка подскочила и увела бывшего мельника плясать.
Матильда отдышалась и обняла Джессику за плечи.
– Я их обожаю. Здесь, в деревне, что ни человек, то легенда. Анри воевал в Сопротивлении. Участвовал в секретных операциях. А потом переехал сюда, на родину, и вот уже тридцать лет разводит цветы. Продает, конечно, но если у него просто попросить, отдаст, не задумываясь…
– Вы всех-всех знаете?
– Конечно, милая! Я ведь тоже здешняя уроженка. Рено всегда были богаты и знатны, а Дю Шателе – победнее, но упрямы. Мне было шестнадцать, когда я влюбилась в отца Армана, а он уже был помолвлен с матерью Амели… Я тогда поклялась, что выйду за него. Никто не слушал, только тетушка Кло. Собственно, она и помогла… А мать Амели вышла замуж за еще одного нашего соседа и прожила с ним душа в душу…
– Матильда…
– Что, милая?
– Как… они ко мне относятся?
– Хорошо.
– Это точно?
– Видишь ли, ты добра и красива, умна и тактична, неужели ты считаешь этих людей дураками, неспособными увидеть это и понять?
– Нет, но…
– Они все любят Армана, переживают за него, желают ему счастья. Ты им нравишься, это видно по глазам. А теперь извини, я обещала полечку местному аптекарю. У него подагра, так что это ненадолго. Выпей, это молодое вино нового урожая.
Матильда стремительно ринулась в людской водоворот, а Джессика осталась на месте. Вернувшийся Анри смахнул пот со лба и принялся усердно ухаживать за "молодой мазель", то и дело подливая ей в стакан душистое вино и сидр и без умолку рассказывая о том, что ПРАВИЛЬНО готовить сидр могут только в его доме, да еще старая Клотильда, да только она, старая ведьма, дай ей Бог здоровья, никому не рассказывает, корицу-то сыпать в сироп, либо прямо в чан…
Через четверть часа Арман пробился к Джессике и был встречен ее жизнерадостным смехом. Он с веселым изумлением уставился на румяную и веселую "тетю Жессику", которая сидела на краю стола и болтала ногами.
– Рыжая, а ты в курсе, что сидр – горячительный напиток?
– Нет! У меня прошла голова! Вот только стол качается.
– Боюсь, это не стол… Может, пора отвезти Элизу домой? Заодно и ты проветришься. Решено, идем прощаться.
– Со всеми?!
– Конечно!
Он снова обнял Джессику за талию и повел сквозь толпу, раскланиваясь и улыбаясь со всеми направо и налево. Девушка тоже кивала и улыбалась, но мысли ее были далеко. Вернее, никаких мыслей у нее не было.
Была только теплота, разлитая в груди, было ощущение безбрежного счастья, потому что ее обнимали эти руки, была неимоверная легкость в ногах, которые несли ее по мягкой траве в бархатную ночь…
Элли будет счастлива в этом прекрасном краю, среди этих замечательных людей.
А она… она этого уже не увидит. Она станет чужой для своей племянницы. В крайнем случае – надоедливой старой тетушкой, донимающей бесконечными вопросами о школе и планах на будущее.
И будут вежливые холодные поцелуи в щеку, но никогда, никогда в жизни златокудрое чудо не врежется в нее с разгона и не зароется чумазым лицом в белую блузку, и не будет больше того безбрежного счастья пополам со страшным горем, в которых она прожила эти четыре месяца.
Джессика застонала в голос, и Арман в тревоге посмотрел на нее.
– Что-то не так?
– Я… я…
– Детка, ты устала! Поезжайте с Арманом и малышкой, тебе надо выспаться. Господь да благословит тебя, девочка. Я жалею, что ты не моя дочь, но знаешь… как чудесно, что ты вошла в нашу жизнь! – Матильда звонко чмокнула Джессику в щеку и умчалась на очередную полечку, а Джессика продолжила ковыряться в собственной душевной ране.
Вошла в их жизни! Как вошла, так и вышла, так надо было сказать.
– Ты сильно устала?
– Это хорошая усталость. Знаешь, меня никогда в жизни столько не целовали и не обнимали, не говоря уж о комплиментах.
– Ну в детстве-то…
– Да нет… Мать… обожала Монику, а папа не слишком хорошо умел выражать свою любовь… Амели тоже здесь? Не знала.
– А как же. Праздники она не пропускает никогда. Ничего, присмотрит за мамой.
Джессика мрачно смотрела в окно, исподтишка бросая ревнивые взгляды на Амели, отплясывающую в отсветах пламени костра. Конечно, как же ей, в своем платье за два фунта, тягаться с легконогой богиней в тончайшем произведении искусства из натурального шелка?
Они отъехали не слишком далеко, как вдруг Арман резко остановил машину и вышел из нее. Удивленная Джессика высунулась в окно и окликнула его, но молодой человек не обернулся. Он сжал виски ладонями и тихонько застонал. Тогда напуганная Джессика выбралась из машины, в несколько шагов догнала его и прикоснулась к плечу.
В мгновение ока она оказалась лежащей на мягком мху, в густой траве, задохнулась от аромата вереска, выгнулась в руках Армана, словно лук в руках умелого лучника…
Он с рычанием приник к ее губам, и вся тяжесть его горячего, жадного тела прижала Джессику к земле.
– Я не могу, зеленоглазая моя! Ничего не могу с собой поделать. Когда я рядом с тобой, мне все время хочется любить тебя!
– Ты не можешь…
– Могу, еще как могу! Но только, когда ты будешь готова!
И новый поцелуй, бешеный, бесстыдный, раздирающий губы и душу.
– Оставь меня, Арман! Выпусти…
– Если бы я мог так легко это сделать!
– Я не позволю тебе…
– Джессика! Забудь ты все на свете! Раздели со мной удовольствие. Верни мне страсть. Люби меня!
– Я не…
– Просто люби, красивая! Просто не выпускай из плена…
Его руки были бесстыдными и нежными, губы мягкими и яростными, тело горячим и желанным… Джессика извивалась в его объятиях, уже не вполне твердо понимая, вырывается она, или старается прижаться к Арману потеснее…
– Пожалуйста, Арман… Не надо… против моей воли не надо…
Он застонал, а потом обжег бешеным, безумным и веселым взглядом.
– Я не причиню тебе боли. Только нежность. Ты узнаешь, что удовольствие бывает огромным, как небо.
– Арман…
И не стало ничего на свете. Исчезли звезды, луна, травы, цветы, люди, костры, песни, небо.
Исчезла Джессика Лидделл. Арман Рено исчез несомненно.
Осталось только чистое, незамутненное мыслями и сомнениями наслаждение, цунами страсти, тайфун любви, которым было, в сущности, наплевать, какое тысячелетие на дворе. Внутри того существа, которое когда-то было Джессикой, вспыхнул огонь, залил золотом вены, расплавил кости и жилы, высвободил нечто, так долго дремавшее под скучной оболочкой нетронутого тела и забушевал на губах того, кто совсем недавно назывался бароном Рено…
И два вихря, сплетясь в один, взмыли в темную глубину прошлого и будущего, разорвали завесу времени, и лица архангелов на небесах оказались так близко, что Джессика почти сразу узнала их.
Потому что у всех них было лицо Армана.
Она лежала, нагая, прекрасная, разметавшись по сырой траве, словно отблеск луны в темноте, словно слиток серебра, словно облачко, в которое превращаются на заре феи.
Арман сидел рядом, обхватив голову руками. Он был измучен, обессилен и лишен даже последнего своего прибежища – холодного душа.
Минуты – века? секунды? – назад он довел это безупречное создание до великолепного, полного и несомненного оргазма, он ласкал самую желанную женщину на свете, не имея возможности обладать ею по-настоящему. Теперь он расплачивался.
Все тело стонало, болело и вопило: "Возьми ее! Она же будет счастлива!".
Тихий голос Джессики вырвал Армана из тоскливой задумчивости.
– Это было волшебно. Прекрасно. Божественно. Арман… спасибо!
– Всегда пожалуйста…
В его голосе прозвучала такая тоска, что она вздрогнула, метнулась к нему и припала к плечу.
– Арман, я могла бы… правда, я не умею, но… я могла бы…
– Нет!
– Арман…
– Нет, я сказал! Поехали спать. Одевайся.