Про тайные планы Аким Петрович сказал с явной насмешкой, и Евдокия – о, чудо! – улыбнулась. А Айви, наоборот, загрустила. Ее грусть Федор чувствовал как свою собственную и утешал себя тем, что уж ночи у них точно никто не отнимет.
* * *
Из дому вышли, когда ночь сделалась непроглядной. Но в этой почти кромешной темноте Евдокия замечательно ориентировалась. Она шла к берегу спорым шагом, и Федор едва за ней поспевал, беспрестанно опасаясь наткнуться на что-нибудь неразличимое во мраке. Но к воде вышли без происшествий. Отмахнувшись от помощи Федора, Евдокия сама столкнула в воду лодку, взялась за весла.
– Тетушка, – сказал он и решительно забрал весла, – это не женская работа.
– Много ты знаешь о женской работе, – буркнула она, но пересела, уступая Федору место.
Плыли в полном молчании, в тишине, их окружающей, были отчетливо слышны скрип уключин, плеск воды и отдаленное уханье какой-то птицы. Когда нос лодки уткнулся в берег, Евдокия спрыгнула первой, но вперед не пошла, дождалась, пока Федор вытащит лодку из воды.
– Не боитесь, что украдут? – спросил он, аккуратно укладывая весла на дно.
– Не украдут. – В темноте Федору показалось, что Евдокия пожала плечами. – Побоятся.
Кого побоятся, Федор не стал спрашивать, похоже, боялись в этих краях только одного – Желтоглазого.
– Теперь держись меня, не отставай, – велела Евдокия. – Не хватало мне еще тебя ночью по лесу искать.
Даже в темноте лес выделялся черной стеной, шумел ветками, поскрипывал стволами, порыкивал ночным зверьем. Евдокия смело шагнула под его своды. Шли по едва различимой тропе, женщина впереди, Федор следом. Двигались довольно долго, ему показалось, что минут двадцать. За все это время Евдокия не произнесла ни слова, будто шла одна. Наконец лес начал редеть, а потом и вовсе уперся в пашню. Здесь, на открытом месте, было светлее. Федору даже показалось, что впереди он видит редкие огни.
– Город уже близко? – спросил он.
– Близко, – ответила Евдокия, не сбавляя шага, и он только сейчас понял, что не знает названия города, не удосужился поинтересоваться.
– А как он называется?
Евдокия остановилась, посмотрела на него с удивлением.
– Чернокаменск, – сказала после недолгих раздумий, а потом добавила: – Все время забываю, что ты чужак. Про Пермь ты тоже ничего не знаешь?
– Меня этапировали через Пермь.
– В таком знании мало проку. Значит, слушай, расскажу, что тебе нужно знать на первое время про Тимофея, брата моего, твоего… отца. Про Пермь тоже расскажу, что помню. Была я там только однажды, да и то очень давно. Не подумали мы об этом с Акимом Петровичем, так что лучше бы тебе отмалчиваться, не болтать лишнего.
– Да я вроде бы не из болтливых, – буркнул Федор.
– Вот и хорошо, а теперь замолчи и слушай…
Евдокия закончила говорить, только когда они подошли к добротному деревянному дому с резными наличниками. За забором залаяла собака, но услышала голос хозяйки и притихла. Евдокия отворила калитку, первой шагнула во двор, Федор двинулся следом. Под ноги ему тут же выкатилась лохматая рыжая псина, запрыгала вокруг, замела кудлатым хвостом.
– Отойди, Рыжик, не мешай. – Евдокия оттолкнула псину, но не грубо, а ласково, бросила Федору: – Не бойся, без надобности он не кусается, только вот брехливый очень.
В подтверждение ее слов Рыжик тявкнул, но приглушенно, деликатно.
Через широкий двор женщина прошла к крыльцу, загремела замком, распахнула дверь, сказала совсем неласково:
– Ну, заходи, племянничек.
Он зашел в сени, подождал, пока тетушка зажжет свечу, огляделся. Разглядывать особо было нечего – сени как сени. И передняя комната была самой обычной, добрую половину ее занимала большая печь, у занавешенного расшитыми занавесками окна стояли стол и широкая лавка. В красном углу перед иконой горела лампада. Евдокия зажгла стоящую на столе керосиновую лампу, и света в комнате сразу прибавилось.
– Пойдем. – Она поманила Федора за собой, взяла со стола керосинку, толкнула еще одну дверь.
Вторая комната была не в пример просторнее первой. Света от керосинки не хватало, чтобы осветить ее полностью. Федор успел разглядеть диван с высокой спинкой, круглый стол и стоящий в простенке между двумя окнами шифоньер. Евдокия тем временем отдернула занавеску, делившую помещение на две части. За занавеской оказались две кровати с горкой лежащих одна на другой подушек.
– Эта твоя. – Евдокия кивнула на одну из кроватей и, не говоря больше ни слова, вышла из комнаты. Керосинку прихватила с собой, поэтому раздеваться и укладываться пришлось в темноте.
Вот только сон не шел, как Федор ни пытался уснуть. Он лежал, уставившись в потолок, наблюдая, как неспешно рассасывается ночная тьма, уступая место рассветным сумеркам. Кровать была слишком мягкой, подушка слишком высокой. За долгие месяцы мытарств он отвык от того, что раньше считал совершенно обыденным. Будь на то его воля, он бы улегся спать прямо на полу. Вот только одобрит ли такое самоуправство тетушка?
Федор встал, когда запели первые петухи, а за закрытой дверью послышались шаги Евдокии. Он, как умел аккуратно, заправил кровать и даже попытался соорудить башню из подушек. Башня получилась кривоватая и неказистая.
Появление гостя хозяйка встретила хмурым взглядом, на вежливое приветствие ответила коротким кивком. Она хлопотала у печи, и весь вид ее говорил о том, что Федор ей мешает. Чтобы не мешать, он вышел во двор. Бдительный Рыжик тихо рыкнул, наверное, напоминая, что он сторожевой пес и службу свою несет исправно, а потом завилял хвостом, ткнулся мокрым носом в протянутую ладонь и дальше уже не отставал ни на шаг, присматривал и за гостем, и за хозяйством. А хозяйство у Евдокии было немалое. По двору прохаживались куры, из-за закрытых дверей сарая слышалось недовольное мычание и тихое всхрапывание. Под навесом для разной хозяйственной утвари на старом верстаке сидел полосатый кот. Вид у него был боевой и залихватский. Его единственный желтый глаз не выпускал из виду ни Федора, ни Рыжика, ни затесавшуюся в куриную стаю вороватую галку. Галка интересовала его чуть больше, и интерес носил явно гастрономический характер. Федор кота понимал, ему и самому хотелось есть.
Из дома с подойником в руке вышла Евдокия, с той же бдительностью, что и кот, обвела взглядом двор и скрылась в сарае. Через мгновение мычание из недовольного сделалось радостно-нетерпеливым, и кот сменил дислокацию, переместился поближе к сараю. А Федор занялся утренним туалетом. Остывшая за ночь вода приятно бодрила, возвращала ясность мыслям. Когда Евдокия вышла из сарая, он был чист, готов к будущему и по-прежнему голоден.
Евдокия поставила доверху наполненный подойник на крыльцо, железной кружкой зачерпнула из него молока, плеснула в стоящую здесь же плошку, пополнила кружку снова и протянула Федору:
– Пей, племянничек.
Он и забыл, когда в последний раз пил такое сладкое, такое вкусное молоко. А может, и не пил никогда. Кружка опустела за пару глотков, и Евдокия наполнила ее снова, проворчала:
– Следующий раз возьму кувшин, а то кое у кого пузо, что ненасытная прорва.
Получилось не особо ласково, но даже в этой неласковости Федору почудилось обещание. И это было так прекрасно, что он улыбнулся. Одноглазый кот тоже улыбался и урчал громко, как паровой двигатель. Рыжик махал хвостом и пританцовывал перед хозяйкой на задних лапах, и, кажется, даже бестолковые куры смотрели на нее с обожанием. В своем маленьком царстве Евдокия была царицей и силу своей власти ощущала в полной мере.
– Все голодные. Эх вы, черти, – сказала она в своей любимой манере и даже махнула на кур рукой, а потом велела Федору: – Ступай в дом, некогда мне тут с тобой возиться. Будем завтракать.
На стол она накрыла быстро, от помощи отмахнулась, сказала что-то, что Федор не расслышал, шикнула на прокравшегося в дом кота. Кот нисколько не испугался, наоборот, запрыгнул к Федору на колени, снова заурчал.
Завтракали перловой кашей, такой вкусной, что Федор не удержался, попросил добавки. И молока выпил еще две кружки, и большой кусок хлеба съел, а наевшись, понял, что Евдокия не поставила для себя даже тарелки.
– А как же вы? – спросил он с запоздалым чувством вины.
– Я уже поела. Так поздно, дорогой мой, завтракают только баре.
Это был камень в его огород. Сколько их там уже валялось, этих камней! Одним больше, одним меньше.
– В контору пойдем сегодня. – Евдокия принялась убирать со стола. – Ты мне теперь хоть и племянник, но за постой все равно будешь платить. Мне еще один захребетник не нужен.
Одноглазый кот согласно мяукнул. Уж себя-то он захребетником точно не считал. Да и относилась к нему хозяйка не в пример лучше, чем к новообретенному племяннику.
– Утром заходила Лещиниха, – сказала Евдокия.
– Кто такая Лещиниха?
– Та еще змеюка. – В голосе Евдокии ему почудилось злорадство. – Я сказала ей, что ты контуженный. Получил по башке в драке.
– Зачем? – удивился Федор.
– Затем, что ты ничего не знаешь о нашей жизни, ты чужак! – Она отвернулась от печи, уперла кулаки в бока. – Если станут расспрашивать, что ты расскажешь?
Она была права, и крыть Федору было нечем, он даже отвечать не стал.
– А с контуженного какой спрос? Ты многого не помнишь, и вообще немного того.
– Чего – того? – Хорошее настроение враз испортилось. Начинать новую жизнь под личиной деревенского дурачка Федору ох как не хотелось. Да и что это будет за жизнь!
– Чего скис? – усмехнулась Евдокия. – Я ведь не сказала Лещинихе, что ты идиот, так… слегка припадочный.
– Припадочный?..