Шансене даже вздрогнул от неожиданности. Потом с изумлением уставился на нее. Уж не лишилась ли она рассудка?
- Я сказала, к несчастью, - пояснила молодая дама, - ибо мы с господином д’Отремоном были свидетелями, как дикари предавались праздничным увеселениям, которые - увы! - не оставляли никаких сомнений относительно повода для подобного веселья!.. Надеюсь, господин де Шансене, - несколько натянуто продолжила она, - теперь вы и сами убедились, что наша экспедиция была занятием далеко небесполезным, не так ли? Мы смогли узнать или догадаться о многих вещах! Вы ведь полагали, будто индейцы готовятся к атаке, и все это лишь на том основании, что слышали барабанный бой. Так вот, на самом деле эти барабаны призывали их отпраздновать некое важное событие…
Она поочередно обвела взглядом троих мужчин. И почувствовала, как внутри у нее все точно похолодело. Ей пришлось сделать над собой неимоверное усилие, чтобы продолжить свою речь, а едва снова заговорив, подумала - да, она играет комедию, но комедию необходимую и, во всяком случае, весьма полезную.
- Прошу простить меня, мадам, - вмешался тут Шансене, - но я не вполне понимаю, что вы хотите этим сказать. Неужели вы и вправду полагаете, будто дикари вовсе не готовились к нападению, а всего лишь праздновали какое-то радостное для них событие?
- Именно так! - четко отчеканивая каждый слог, сухо ответила она. - У нас с господином д’Отремоном есть основания подозревать, что им удалось уничтожить фрегат "Бон-Портская Дева" и всех, кто на нем оставался!..
Бельграно вышел из своей апатии и испустил громкое "ах!" в унисон с восклицанием примерно такого же толка, вырвавшимся из уст Шансене. Правда, тот сразу же добавил:
- Этого не может быть!..
- Хотела бы я знать, что дает вам основания для такой уверенности? - поинтересовалась Мари, тая в глубине души слабую надежду, что доводы, которые приведет моряк, смогут окончательно развеять ее страхи.
Шансене с улыбкой пожал плечами.
- Говорю же вам, этого не может быть! - повторил он. - Фрегат отлично вооружен. Люди, что остались на его на борту, отважны и тоже достаточно хорошо вооружены, чтобы без труда справиться с отрядами и посильнее тех, с какими им здесь пришлось бы иметь дело… Нет-нет, мадам, этого не может быть… Уверяю вас, это совершенно невозможно!..
- Ах, как бы мне хотелось вам верить! - воскликнула Мари.
Тут Отремон, который до сего момента держался в тени, сидя в углу хижины, вдруг выступил вперед. Его собственные подозрения теперь только укрепились. Он уже считал Дюпарке покойником. И смерил Шансене с головы до ног презрительным взглядом.
- Позвольте, сударь! - обратился он к нему. - По какому праву позволяете вы себе судить о вещах, какие мы видели собственными глазами?!
- Уничтоженный фрегат и убитых людей? - с недоверием переспросил моряк, твердо выдержав его взгляд.
Жильбер глазами дал ему понять, что следовало бы пощадить чувства Мари.
- Мы видели, сударь, как вели себя дикари. Они были вне себя от радости. И устроили самую настоящую оргию прямо у нас на глазах! И видели бы вы эту оргию! Да их просто распирало от радости, будто они только что одержали какую-то крупную победу!
- Но если бы на фрегат и вправду напали, оттуда непременно бы стреляли! - снова возразил Шансене. - Ведь остров не так уж велик! И какое расстояние ни отделяло бы нас от "Бон-Портской Девы", мы все равно услыхали бы пушки. Нет-нет! Ни за что не поверю, чтобы индейцы на своих утлых пирогах смогли без единого выстрела завладеть таким мощно вооруженным фрегатом!
- А если он сел на мель? Или разбился о рифы? Мне показалось, у Пьера Дюбюка был не очень-то уверенный вид, когда решили плыть к Каренажской бухте! Достаточно ли хорошо он знал этот берег?
- В этом случае они бы непременно стреляли, уверяю вас, так бы они и сделали, хотя бы для того, чтобы оповестить нас о постигшей их беде! Пусть бы даже "Бон-Портская Дева" сразу пошла ко дну со всеми людьми и снаряжением - что, впрочем, случается один раз на тысячу, - все равно они успели бы дать нам знать пушечным залпом!
Мари чувствовала, как в ней возрождается надежда. Теперь она уже попеняла себе, что с таким высокомерием обходилась с человеком, столь тонко разбирающимся в морских и военных делах. Но тут в разговор снова вступил Жильбер.
- А предположим, сударь, - заметил он, - что при каких-то обстоятельствах генералу пришла в голову мысль вступить с дикарями в переговоры. Чего не можем сделать мы, вполне может себе позволить он. Ведь у него-то есть толмач, Дюбюк. Так вот, предположим, люди на фрегате приняли решение бросить якорь и высадиться на берег. Они вполне могли встретиться с дикарями и даже поговорить с ними. Вот в этот-то момент и перестали бить барабаны… Что же произошло потом? Я знаю об этом не больше вашего, но вполне могу предположить какую-нибудь коварную уловку со стороны дикарей. Усыпив бдительность генерала и его людей, они могли воспользоваться случаем и, застигнув их врасплох, перебить всех до одного! Эту-то победу они и праздновали с такой радостью. Вот почему мы потом снова услыхали их барабан!..
Объяснение было настолько ясным и убедительным, что Мари почувствовала, как у нее подкашиваются ноги, а сердце разрывается от нестерпимой боли. Увы, Жильбер был, несомненно, прав! Никогда не могла бы она предположить столь тонкой проницательности в этом, казалось бы, таком незрелом еще уме.
Шансене был в явном смятении. Он долго хранил молчание. Перед глазами у него будто живой стоял Мерри Рул де Гурсела. Человек, которого он, ясное дело, изрядно недолюбливал! Слишком ловкий, слишком себе на уме, чтобы выдавать свои истинные чувства. И к тому же слишком уж льстиво лебезивший перед генералом с Мари, чтобы втайне не лелеять каких-то своих честолюбивых планов. Разве не готов этот тип, едва представится подходящий случай, тут же кинуться на добычу? И не окажется ли он первым благодаря тому влиянию и власти, какую умудрился уже прибрать к рукам - без ведома самого генерала, который, похоже, и понятия не имеет, как сильны позиции Рула на острове?..
Но думал он и о колонистах, которые не простили резни в парадной зале форта, что устроили тогда против сторонников Бофора, о плантаторах, что были на стороне Дюпарке, пока тот находился в плену, а ныне тоскуют по Лапьерьеру, с которым, как им теперь кажется, было бы легче договориться к своей собственной выгоде… У него с языка готовы были сорваться их имена: Пленвиль, Босолей… и сколько еще других!
И Шансене тоже вдруг со всей ясностью представил себе, какая анархия захлестнет остров, если погибнет Дюпарке!..
Тем временем Мари тоже погрузилась в невеселые размышления. Она уже справилась со своей болью. И теперь думала только о своем ребенке, который ждет ее и который уже стал сиротою, почти не узнав своего отца. Она заранее знала, какая тяжелая ответственность ложится отныне на ее плечи.
- Итак, господа! - обратилась к ним она. - Надо на что-то решиться! Пора принять какие-то решения… Что вы можете предложить?
Старый моряк вскинул голову, глянул ей прямо в лицо и проговорил:
- Нам следует отправиться на поиски "Бон-Портской Девы". Мы должны протянуть руку помощи тем, кто остался в живых, если таковые еще есть. Надо вырвать из рук индейцев пленников - если они еще живы.
- Я точно такого же мнения, сударь, - согласилась Мари. - Мы возвратимся на судно, как только займется день, и без всякого промедления поднимем якорь, чтобы повторить вдоль берега путь, который должен был проделать фрегат… А пока, господа, можете быть свободны и немного отдохнуть.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Колонизация Гренады
Ничто так глубоко не почиталось у караибов, как свобода личности. Если кому-то приходила охота высказаться - что, впрочем, случалось весьма редко, - все выслушивали его с величайшим вниманием, по крайней мере внешне, не прерывая, не переча и не отвечая иначе как каким-то странным жужжанием, которое дикари умели издавать, даже не раскрывая рта. Это было, конечно, свидетельством одобрения и полнейшего согласия, которым они с той же легкостью удостаивали и следующего оратора - пусть даже он и высказывал прямо противоположное суждение.
Когда индейцы начинали чувствовать приближение голода, некоторые отправлялись на охоту, другие - на рыбную ловлю. Вместе с тем они сочли бы величайшей бестактностью предлагать присутствующим, пусть бы это оказались и их собственные сыновья, последовать их примеру или составить им компанию. Просто сочли бы непозволительным посягательством на их свободу и независимость. Гости приходили, чтобы вкушать пищу, а вовсе не для того, чтобы ее добывать.
Дикари обычно говорили: "Я пошел на рыбалку", и те, у кого была охота последовать за ними, сразу восклицали: "И мы с тобой". Повсюду - как внутри каждого селения, так и в отношениях между селениями - царило самое радушнейшее гостеприимство. Какой-нибудь караиб с Сент-Люсии, который, проделав неблизкий путь на своей пироге, оказался, скажем, на Мартинике, мог войти в хижину любого аборигена и оставаться там, сколько его душе угодно, никак не объясняя мотивов своего пребывания на острове. Все, что принадлежало одному, было в распоряжении всех. Что, впрочем, ничуть не мешало им быть отпетыми лгунами, ворами, лицемерами и по причине полного отсутствия памяти напрочь забывать назавтра все, что они посулили накануне.
Вот с такими-то людьми и вел переговоры Дюпарке.
Едва взошло солнце, как генерал велел сгрузить с "Бон-Портской Девы" полсотни бочек рома, с помощью которых надеялся купить у вождя Кэруани половину острова Гренада.