Резу же с улыбкой продолжала свои коварные атаки. Она замедлила ритм своего танца и делала то же, что и другие женщины, уже выбравшие себе мужчину: все ее движения ограничивались теперь лишь мерными, плавными покачиваниями, при этом она все ниже и ниже приседала на корточки, пока наконец не рухнула на землю, изображая плотское наслаждение. Все тело ее призывно трепетало, содрогалось, излучая похоть и сладострастие.
Глаза были закрыты. Мари увидала, как Кенка вдруг застыл на месте, мгновенно прекратив танец. Теперь и она тоже зажмурилась…
Когда же она снова открыла глаза, негр уже держал Резу на руках. Иные пары продолжали, не переводя дыхания, плясать, однако многие мужчины и женщины уже с диким исступлением совокуплялись перед мертвым ужом, вокруг умолкнувшего барабана. Барак тем временем все больше и больше погружался во мрак. Одна за другой гасли просмоленные ветки. И вскоре там воцарилась полная темнота.
При виде Кенка с Резу на руках Мари почувствовала, что вот-вот лишится чувств. Она отвернулась, опустилась на траву. Ее охватило глубокое безразличие ко всему на свете, колдовские чары песнопений и черная магия обряда превратили ее в безвольную, беззащитную жертву.
Словно во сне услыхала она, как кто-то толкнул дверь барака, она с трудом распахнулась, скрипя плохо смазанными кожаными петельными крюками. Мари повернула голову и увидела Кенка. Он по-прежнему нес на руках Резу, ее обмякшее тело казалось почти безжизненным, податливым, готовым отдаться любовным ласкам мужчины. Одному Богу известно, куда он собирался ее унести. Не видя Мари, он направился прямо в ее сторону и неизбежно наткнулся бы на нее в кромешной ночной мгле.
Когда он подошел к ней почти вплотную, она едва слышно, одними губами прошептала его имя: "Кенка!.."
Однако в голосе ее не было и тени былого гнева. Вся она теперь словно расслабилась, размякла, как воск, лишилась последних сил, и шепот этот напоминал скорее какой-то последний, безнадежный зов. Но это не помешало негру узнать голос, обычно внушавший ему такой почтительный ужас. Он повернул голову в ее сторону. Должно быть, он разглядел во тьме силуэт присевшей на землю Мари. Какое-то мгновение он колебался. Окинул взглядом добычу, которая уже была у него на руках, потом стал вглядываться во тьму, ища глазами молодую госпожу. Кенка делал свой выбор. Мари сидела не шелохнувшись: с перехваченным от волнения горлом, вся в тревожном ожидании, не в силах произнести ни звука. Она увидела, как ослепительно сверкнули в лунном свете белки его глаз. До боли сжала кулаки и, понимая, что Кенка все еще так и не выбрал между нею и этой черной рабыней, почувствовала, как сердце ее на какое-то мгновенье пронзил укол ревности.
В ту же самую секунду негр выпустил из рук Резу. Нельзя сказать, чтобы он уронил ее, просто как-то небрежно положил, почти кинул на землю, Мари же, по-прежнему опьяненная танцами, запахом тафии и ритмами большого барабана, сидела все в той же безвольной позе.
Она видела, как к ней все ближе и ближе подходил ее негр, мощный, с сильными, вздувшимися мускулами, неотразимый своей мужской силой.
И он тоже был сильно пьян. Возможно, даже ослеплен! Ведь не мог же он не знать, какие страшные кары ожидали рабов, которые осмеливались насиловать своих хозяек. Но, конечно, он, как и остальные, находился под хмельным воздействием всего этого оргаического празднества, он, державший в своих руках священную мертвую змею…
Мари почувствовала, как ее крепко обхватили мощные руки. И только в тот момент осознала наконец всю глубину пропасти, что отделяет ее от этого мужчины, в котором весь день, с утра до вечера, видит лишь рабочую скотину и который теперь, под покровом ночи, был для нее не более чем самцом, животным.
Но было уже поздно. В плену его рук, его объятий и своего собственного вожделения, она пыталась посмотреть ему в лицо, но глаза Кенка даже не глядели в ее сторону. Он овладел ею так же, как овладел бы любой черной женщиной из барака.
Мари чувствовала себя измученной, истерзанной, но удовлетворенной, когда ее раб оставил ее и снова вернулся к Резу, которая безропотно и покорно дожидалась, когда наступит ее черед.
Из барака все еще доносились сладострастные песнопения, которые смешивались с похотливыми криками и смехом, когда Мари, разбуженная ночной прохладой, умиротворенная, уже не мучимая более тем лихорадочным, тревожным томлением, завернулась в свое одеяние и вернулась в спальню.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Лейтенант Мерри Рул де Гурсела
От отвращения к себе Мари всю ночь не могла сомкнуть глаз. Вернувшись в спальню, она зажгла свечи и принялась разглядывать себя в зеркале. Ей было так мучительно стыдно за плотское наслаждение, испытанное в объятиях собственного раба, что она с трудом сдерживала рыдания.
Солнце едва взошло, а она уже выскочила из постели. Как и всякое утро на этих широтах, несмотря на ранний час, было светло, как в разгар дня. Она подбежала к окну. Дверь барака была распахнута, сорвана с петель.
Глядя на то место, где произошло ее падение, откуда она позвала Кенка, она подумала: "Вон там… Вон там я не устояла, поддавшись чарам этого чудовищного колдовства!.."
Остались ли там, на земле, следы ее ночного приключения? Узнает ли когда-нибудь хоть один человек, как низко она пала?
Но густая трава, что росла вокруг барака, была лишь слегка примята. Она вспомнила Резу, ее безропотность, ее покорность.
Судя по всему, негры еще спали. Во всяком случае, из барака не доносилось ни единого звука. Наповал сраженные выпитым ромом и любовными играми, негры нуждались в отдыхе.
Мари взяла в руки свое дезабилье и принялась рассматривать его при свете дня. Пот негра оставил на нем какие-то темно-бурые разводы, ничем не выводимые пятна, пот был таким едким, что еще немного, и он насквозь прожег бы ткань ее легкого одеяния. "Должно быть, - продумала она про себя, - такие же пятна, пусть и невидимые глазу, остались и на мне самой, обожгли тело таким же манером, как и этот тонкий муслин". И, еще раз взглянув на эти грязные пятна, резким движением отбросила одеяние прочь.
И только тут она вспомнила про пистолеты, которые, когда ее охватила слабость, положила на землю, о которых потом совсем забыла, спеша поскорее возвратиться домой.
Она дотошнейшим взглядом оглядела траву, но там ничего не было. Мари оцепенела от невыразимого ужаса. А что, если это оружие попало в руки к неграм? Если они взяли его себе, где-нибудь припрятали? Ведь рано или поздно они смогут им воспользоваться! Она понимала, какая страшная опасность нависла бы тогда над ней самой, над Жюли.
Словно в лихорадке, она бросилась к двери, сбежала вниз по лестнице, выскочила во двор и понеслась к бараку.
"Это случилось вот здесь!.." - без конца повторяла она. Но там не было ничего, кроме позорно примятой травы, еще хранившей следы двух сплетшихся тел.
Никаких пистолетов не было и в помине.
Мари подумала, а не ошиблась ли она местом, и принялась искать повсюду вокруг барака.
Усыпленные ночной оргией, негры громко храпели. Было уже совсем светло, а они и не думали выходить на работу, однако в тот момент это ничуть не озаботило Мари. Ей во что бы то ни стало надо было отыскать пистолеты… пистолеты Дюпарке…
Все больше и больше поддаваясь панике, она уже совсем утратила способность трезво смотреть на вещи, явно преувеличивая серьезность происшедшего.
Вернулась к выломанной двери барака и, превозмогая страх, рискнула заглянуть внутрь. В исступлении разгула негры даже не попытались замести следы недавней оргии. Большой барабан "ассотор" все стоял на прежнем месте, рядом с окоченевшим телом мертвой змеи. Повсюду валялись тыквенные сосуды, из которых они пили тафию. Валявшиеся посреди барака, прямо на голой земле, негры по-прежнему не выпускали из объятий подруг своих ночных любовных забав. И те и другие дрыхли, громко храпя и широко разинув рты.
В бараке стояла омерзительная вонь от пота, кислого дыхания и всевозможных отбросов. Несмотря на охватившее ее отвращение, одержимая навязчивой идеей во что бы то ни стало отыскать пропавшие пистолеты, она сделала еще один шаг в глубь барака и, сама не зная зачем, встряхнула одного из спящих негров. Но тот лишь перевернулся на другой бок. Она пнула его ногою, негр что-то пробурчал во сне. Однако этого шума оказалось достаточно, чтобы разбудить еще пару-тройку негров, они вскочили словно ужаленные и, сидя на земляном полу, глазами, красными после возлияний и мертвецкого сна, изумленно уставились на разбудившую их госпожу.
Мари пожалела, что не прихватила с собой кнута. Ах, как бы она сейчас щелкнула им! С каким бы удовольствием отхлестала, исполосовала до крови этих черных тварей! Это было бы ее местью, ее расплатой за унижение, за оскорбление, которое нанес ей этот проклятый Кенка, эта вьючная скотина, чью тяжесть она испытала на своем теле!
В ней вдруг вспыхнула яростная жажда отмщения, неукротимая ненависть к этому мерзкому самцу. Пистолеты! Ах, будь у нее сейчас в руках хоть один из них, она бы без всяких колебаний разнесла ему башку! Ну ничего, погоди у меня, ты еще свое получишь! Он ей за все заплатит сполна! Днем раньше, днем позже, она все равно отомстит ему за свое унижение!
Внезапно она поймала себя на мысли: "Вот погоди, стоит мне только пожаловаться Лефору…" - будто пытаясь застращать этим Кенка и будто Лефор по-прежнему был где-то здесь, совсем неподалеку…
В полном замешательстве, вконец выбитая из колеи, задыхаясь от еле сдерживаемых рыданий, она решила было покинуть этот гнусный барак, но, уже добравшись до двери, оказалась лицом к лицу с огромным негром. Это был Кенка. Она задрожала всем телом и почувствовала, как стыд, смешавшись с необузданным гневом, залил ее лицо жарким румянцем. Щеки горели, будто их опалило огнем.