- Вы необыкновенная женщина, - с чувством произнес я, кладя руку на ее промежность, - оставим все церемонии, ведь мы с вами достаточно знаем друг друга, чтобы обойтись без предисловий. Скажите только, мой ангел, вы рады, что я снова нашел вас? Под неусыпным оком принцессы мы не могли обнаружить все свои чувства, а теперь ничто не мешает нам…
- Хорошо, друг мой; а эта дама, что сопровождает вас - могу я узнать, кто она такая?
- Это моя жена.
И я поспешил рассказать моей новой подруге все, что произошло в Лондоне, что случилось с семейством Берлингтонов и что единственная из них, оставшаяся в живых, лежит теперь больная в соседней комнате этой гостиницы. Эмма, будучи в душе дьяволицей, оценила по достоинству мою шутку и когда вдоволь насмеялась, спросила, не хочу ли я представить ее моей нежной супруге.
- Вы, конечно, не собираетесь таскать ее за собой всю жизнь, - заметила она. - Лучше оставить ее здесь. Я больше подхожу вам, чем эта монашенка. И я не потребую от вас никаких клятв перед священником: я всегда презирала церковные церемонии. Хотя я, между прочим, благородного происхождения, но считаю себя пропащей женщиной из-за своей распущенности и своей связи с Софией, так что вы будете иметь пылкую любовницу и надежного друга. Как у вас с финансами?
- В самом лучшем виде. Я очень богат.
- Жаль. У меня есть сто тысяч крон, которые я хотела предложить вам, рассчитывая подчинить вас своей власти, что было бы мне очень приятно.
- Осмелюсь заметить, Эмма, что я тронут вашим благородством, но не таким путем вы можете привязать меня к себе; моя душа не терпит зависимости от женщин: я должен властвовать над ними или вообще с ними не связываться.
- Ну что ж, очень хорошо, я буду вашей шлюхой, мне нравится и эта роль. Сколько вы будете платить мне?
- Сколько вы получали от Софии?
- Сто французских луидоров в месяц.
- Я положу вам такое же жалованье, но будете ли вы верной мне и послушной?
- Как рабыня.
- Рабство предполагает отсутствие всех залогов свободы и средств повредить господину. Поэтому отдайте мне свои деньги.
- Вот они. - И Эмма протянула мне шкатулку.
- Признайся, мой ангел, - заметил я, открыв крышку, - что ты украла эти деньги: получая сто луидоров в месяц, ты не могла скопить такую сумму, тем более в твоем возрасте.
- Неужели ты считаешь, что я ушла от своей Мессалины, не заглянув в ее сундуки?
- А что, если я донесу на тебя?
- Боршан, я люблю тебя; все, что я имею, принадлежит тебе; я не просто доверяю тебе эти деньги - я их отдаю тебе. Но ты получишь этот подарок и мою благосклонность только при одном условии.
- Я тебя слушаю.
- Мы немедленно избавимся этой ничтожной поклажи которую ты таскаешь за собой по всей Европе.
- Выходит, ты мне платишь за ее смерть?
- Именно это я и требую в обмен на сто тысяч крон.
- Ах ты, чудная маленькая сучка, но расправу надо бы украсить жестокими эпизодамию
- Несмотря на то, что она больна?
- Но разве твое предложение разделаться с ней не жестоко?
- Разумеется.
- Тогда сделаем так: я представлю тебя, как мою бывшую супругу, которая требует, чтобы я вернулся к ней; я буду просить прощения за свою слабость, которая в моем затруднительном положении вынудила меня действовать таким образом; ты придешь в ярость; тогда я скажу Клотильде, что покидаю ее, и бедняжка умрет от печали, с ней вместе умрет и ребенок в ее чреве.
- Так она еще и беременна? Тогда мы весело проведем время! - И по заблестевшим глазам Эммы я понял, как возбуждает ее предстоящая гнусность; переполненная чувствами шлюха бросилась целовать меня и в приступе параксизма страсти выбросила из себя обильную дозу спермы.
Мы вошли в комнату больной. Мы так искусно сыграли свои роли, что несчастная Клотильда приняла все за чистую монету. Эмма, мудрая, хитрая и порочная Эмма, утверждала, что, уходя от нее, я ее обокрал и что ни одна вещь, вплоть до последней пуговицы или носового платка, не принадлежит в этой комнате авантюристке, потерявшей всякую совесть. Я признался, что все именно так и обстояло, и тогда моя отчаявшаяся жена, очень хорошо понимая, что ей грозит, отвернула в сторону свое прекрасное лицо, чтобы скрыть слезы.
- Нет, нет, подлая предательница, я не позволю тебе прятать свои бесстыжие глаза, - разъярилась Эмма. - Я не двинусь отсюда, покуда не получу все свое имущество.
Тем временем в комнату принесли ужин. Мы с Эммой от души поели и послали за самым лучшим вином, а беспомощная Клотильда молча, сквозь слезы, смотрела, как ее обдирают до последнего пенни, и с каждой минутой возрастало отчаяние в ее глазах. Покончив с сытной трапезой, мы устроились возле кровати обреченной женщины и мерзкими утехами отметили наш союз.
Эта Эмма была просто чудо: двадцати одного года, с лицом, олицетворявшим собой сладострастие, с фигурой нимфы, с большими темными глазами, с самым свежим на свете ротиком и ослепительно белыми зубками, с маленьким проворным языком и удивительно гладкой и нежной кожей, с потрясающей формы грудью и ягодицами и с ненасытным темпераментом развратницы, приправленным солью и перцем жестокой похотливости. Мы совокуплялись самыми разными способами и наслаждались зрелищем, редким и одновременно возбуждающим, моей жены, которая исходила жалобными стонами, упреками и отчаянными рыданиями.
Когда я содомировал ее, Эмма потребовала, чтобы ее злосчастная соперница показала ей свой зад. Клотильда была настолько слаба, что не могла пошевелиться, но ей пришлось повиноваться. Я несколько раз ударил по этому великолепному предмету, который недавно еще доставлял мне столько сладостных минут и который я теперь безжалостно покидал; я бил по нему с такой силой, что бедняжка, сраженная отчаянием и горем, истощенная болью и болезнью, перестала дергаться и неподвижно лежала на кровати.
- Мы можем придушить ее, - предложил я, продолжая усердно орудовать в заднице Эммы.
- Можем, конечно, но это будет большой ошибкой, - возразила умная и богатая воображением девушка. - Лучше всего просто оставить ее в таком состоянии, испортить ей репутацию в глазах хозяина гостиницы, и тогда, не имея никаких средств, она либо умрет с голоду, либо выживет посредством проституции.
Эта последняя мысль исторгла из меня мощный оргазм, и мы стали собираться в путь. Мы забрали из ее комнаты все, до последнего предмета, стащили с Клотильды ночной халат, сняли с пальцев кольца, вытащили из ушей серьги; мы взяли даже ее туфли и шлепанцы, - одним словом, она осталась в чем мать родила; бедная моя супруга только плакала и тихо бормотала:
- Я понимаю, что если ты сейчас не убьешь меня, ты не сможешь больше творить зло. Но пусть небо простит тебя, как прощаю я, и как бы ни сложилась твоя жизнь, вспоминай иногда женщину, которая не сделала тебе ничего плохого - только слишком сильно любила тебя.
- Довольно, довольно, закрой рот, - бросила Эмма, - ты не пропадешь, если научишься как следует ласкать мужские члены. Между прочим, ты не проклинать нас должна, а благодарить: другие на нашем месте забрали бы у тебя не только вещи, но и жизнь.
Лошади были запряжены, карета ожидала у двери. Прежде чем уехать, Эмма переговорила с прислугой гостиницы.
- Эта женщина, которую мы оставляем здесь, - бродячая потаскуха, которая украла у меня мужа; по счастливой случайности я встретила его и теперь увожу с собой: я беру то, что принадлежит мне по закону и до праву, а вместе с ним и украденные ею вещи. Ее проживание оплачено до завтрашнего дня, а остальное мещане интересует: делайте с ней, что хотите, у нее при себе есть все чтобы оплатить любые долги, да еще заработать на дорогу домой, в свою страну. Вот ключ от ее комнаты. Прощайте.
Кучер щелкнул кнутом, лошади помчались, и я не скоро узнал, что случилось дальше с Клотильдой.
- Я очень довольна, - сказала мне Эмма. - Твое поведение в этом деле показало, что у нас очень похожие характеры, и я уже чувствую, как привязываюсь к тебе. Как ты думаешь, что будет с этой дамой?
- Она пойдет просить милостыню или продавать себя в вертепах; но какое, в сущности, нам до этого дело?
Чтобы перевести разговор на более достойный предмет, я попросил рассказать Эмму о себе.
- Родилась я в Брюсселе, - начала моя новая спутница, - не буду говорить о своем происхождении, скажу лишь, что родители мои занимают очень высокое положение в этом городе. В юном возрасте меня выдали за противного мужа; человек, который любил меня, затеял с ним ссору и по дороге к месту дуэли убил его ударом в спину. Вслед за тем он в отчаянии прибежал ко мне и сказал: "Я слишком переборщил и теперь должен скрываться. Если ты любишь меня, Эмма, поедем со мной; я не беден, мы сможем прожить тихо и беззаботно до конца наших дней". Могла ли я отказать человеку, которого погубил мой совет?
- Это убийство устроила ты? - спросил я.
- Ты еще сомневаешься в этом, дорогой? Итак, я последовала за своим возлюбленным в добровольную ссылку; скоро он осточертел мне, и я сыграла с ним такую же шутку, какую он сыграл с моим мужем. О моей истории узнала София, и мои злодейства очень ей понравились… Через некоторое время мы стали с ней близки. Она внимательно следила за тем, как развивается мой характер, мы каждый день ласкали друг другу куночки, она посвятила меня во все свои секреты; именно ей я обязана своими принципами, которые сегодня тверды и незыблемы; хотя в конце концов я обокрала ее, тем не менее всегда сохраню самые приятные воспоминания о принцессе. Она - выдающаяся распутница, ее воображению нет предела, все это и стало причиной моей к ней привязанности; и если бы не страх, который вызвало во мне ее последнее предложение, я, наверное, осталась бы с ней на всю жизнь.