Всадники привязали наших лакеев к хвостам своих лошадей, офицер взобрался к нам в экипаж, его люди сели на козлы, и мы тронулись в путь. Мы ехали целых пять часов, и за это время наш проводник рассказал о капитане Бризатеста, самом знаменитом разбойнике во всей Италии.
- У него под ружьем двенадцать сотен людей, - сообщил лейтенант, - и наши отряды бродят по папскому государству до самого Тренто на севере и до Калабрии на юге. Богатства Бризатесты огромны. В прошлом году он побывал в Париже и женился там на красивой даме, которая теперь служит украшением его дома.
- Послушайте, брат мой, - сказала я бандиту, - мне сдается, что не очень почетно быть украшением бандитского дома.
- Прошу прощенья, - возразил тот, - обязанности госпожи шире, чем вы думаете: например, она перерезает глотки пленникам, и уверяю вас, прекрасно справляется с этим, так что вам будет весьма приятно умереть от ее руки.
- Понятно, - заметила я, - значит, женщина, которую вы называете украшением дома, - это очень серьезная особа. Но скажите, дома ли сейчас капитан или мы будем иметь дело только с госпожой?
- Они оба дома. Бризатеста только что вернулся из экспедиции в глубь Калабрии, которая стоила нам нескольких человек, но принесла немалую добычу. Поэтому наше вознаграждение устроилось; о, он очень добрый человек, наш капитан, и очень справедливый к тому же. Всегда платит нам сообразно своим средствам - иногда даже десять унций в день, если позволяет заработок. Но вот мы и приехали, - сказал офицер. - Жаль, что в темноте вам не видно, в каком красивом месте стоит этот великолепный дом. Внизу под нами море, отсюда попасть в замок можно только пешком, поэтому нам придется сойти. Будьте осторожны: тропинка очень крутая.
Часа через полтора, следуя за проводниками по узким головокружительным серпантинам самой высокой горы, на какую я когда-либо взбиралась в своей жизни, мы пришли ко рву, через который тут же был перекинут подъемный мост; мы прошли несколько укреплений, облепленных солдатами, которые молча пропустили нас, и оказались внутри цитадели. Она и в самом деле была впечатляющей - наверняка этот Бризатеста мог выдержать здесь любую осаду и любой приступ.
Была ночь, когда мы пришли в замок. Капитан и его дама были уже в постели; их разбудили, и капитан тут же явился посмотреть на пойманную дичь. Внешность его поразила нас. Это был не очень высокого роста мужчина в расцвете лет с удивительно красивым и вместе с тем очень грубым лицом. Он бросил быстрый взгляд пронзительных глаз на наших мужчин и чуть дольше задержал его на каждой из нас троих; его резкие манеры и свирепый вид заставили нас вздрогнуть. Он обменялся несколькими словами с офицером, потом мужчин увели в одну сторону, наши сундуки и коробки унесли в другую. Меня с подругами бросили в темный каземат, где мы на ощупь нашли на каменном полу немного соломы; мы завалились в нее с желанием скорее оплакивать свою злосчастную судьбу, нежели искать отдохновения, в котором отказывало нам наше ужасное положение. А какие жуткие мысли одолевали нас, какое отчаяние охватило наши души! В них пробудилось мучительное воспоминание о недавних наслаждениях, и от этого нынешнее положение показалось нам еще горше, ибо оно не сулило ничего хорошего и вызывало лишь самые мрачные предчувствия; так, мучимые прошлым, раздавленные настоящим и содрогаясь перед будущим, мы лежали в -непроглядной темноте, и кровь медленными толчками двигалась по нашим воспаленным жилам. Вот тогда-то Раймонда вспомнила о религии.
- Не мучай себя этой химерой, дитя мое, - сказала я. - Если человек презирал ее всю жизнь, он не сможет, в каких бы обстоятельствах не очутился, снова поверить в нее, так что оставь религию в покое. Только угрызения совести напоминают ему о религии, а я вот ни в чем не раскаиваюсь и ни о чем не жалею - ни о чем, что совершила. Из всех моих поступков я не знаю ни одного, который я не была бы готова повторить еще раз, если бы представился случай; я жалею только о том, что судьба лишила меня такой возможности, но не жалею о том, что было сделано, когда я ею обладала. Ах, Раймонда, тебе не понять, как действует порок на души, подобные моей! Душа моя изъязвлена преступлениями, питается преступлениями и ничто не в силах утолить ее, кроме преступлении, и окажись моя шея в петле, я буду мечтать лишь о том, чтобы совершить новые. Я бы хотела, чтобы даже мой прах излучал зло, чтобы мой призрак бродил по миру и внушал и нашептывал людям мысли о злодействе. Однако я думаю, нам не следует бояться, так как мы попали в лапы порока, и это божество защитит нас. Я испугалась бы гораздо больше, если бы мы стали пленницами того ужасного бога, которого кое-кто осмеливается называть Правосудием. Если бы нас схватило это исчадие деспотизма, доведенного до идиотизма, я бы уже сказала себе последнее "прости", но злодейства я никогда не боялась: поклонники этого идола, которому молимся и мы, уважают своих собратьев и не истребляют их; а может быть, мы договоримся и объединимся с ними. Хотя я ее еще не видела, но судя по тому, что о ней слышала, эта мадам Бриза-теста уже нравится мне; держу пари, что и мы ей понравимся; мы заставим ее испытать оргазм, и она пощадит нас. Иди ко мне, Раймонда, и ты, милая Элиза, иди сюда; раз уж нам не осталось других удовольствий, кроме мастурбации, давайте насладимся ею.
Возбужденные моей речью и моими пальчиками, маленькие стервы отдались мне, и Природа послужила нам в тот час печали так же славно, как делала это в дни нашего процветания. Никогда прежде не была я так беспечна и охвачена таким восторгом, как в ту бессонную ночь, но возвращение к реальности было ужасным, и мысли мои приняли другое направление.
- Нас зарежут, как овец, - говорила я своим спутницам, - мы сдохнем, как собаки, и не надо тешить себя иллюзиями: нам уготована смерть. Но я боюсь не смерти: у меня достаточно философский ум, чтобы понимать, что, пролежав несколько лет в земле, я буду не более несчастна, чем до того, как появилась на свет, - нет, я боюсь боли, страданий, которым подвергнут меня эти негодяи; ведь они, конечно, так же любят истязать других, как люблю я сама; этот капитан сразу показался мне исчадием ада: у него такие длинные усы, а это плохой знак, и… к тому же жена его так же жестока, как и он… Но что это со мной: еще минуту назад я верила в спасение, а теперь расхныкалась?
- Мадам, - заговорила Элиза, - в самой глубине моего сердца живет надежда; не знаю почему, но ваши прежние наставления успокаивают меня. Вы же сами часто говорили, что, согласно вечным законам Природы, зло всегда торжествует, а добродетель терпит поражение, и я верю в этот незыблемый закон; я верю, любимая госпожа моя, что мы избежим несчастья.
- Непременно, непременно! - оживилась я. - И мои рассуждения на этот счет остаются прежними. Если, в чем сомневаться не приходится, сила всегда права, и масса преступлений всегда превышает другую чашу весов, на которой находится добродетель вместе со всеми ее поклонниками, значит, человеческий эгоизм есть результат человеческих страстей; но почти все страсти ведут к преступлению, стало быть, в интересах злодейства - унизить добродетель, стало быть, во всех жизненных ситуациях следует делать ставку на зло, а не на добро.
- Однако, мадам, - подала голос Раймонда, - посмотрите, какие складываются отношения между нами и нашими похитителями: мы для них добродетельны, они же представляют собой зло, следовательно, они нас раздавят.
- Я имею в виду общее правило, - возразила я, - а ты говоришь о частном случае. Природа иногда делает исключение из своих правил и тем самым подтверждает их.
Наша беседа была в самом разгаре, когда дверь открыл тюремщик с еще более устрашающим лицом, чем у его хозяина, и поставил на пол тарелку с фасолью.
- Смотрите не опрокиньте свои харчи, - произнес он хриплым голосом, - больше вы ничего не получите.
- Что такое? - возмутилась я. - Стало быть, вы собираетесь уморить нас голодом.
- Нет, насколько я слышал, утром вас просто прикончат, и мадам считает, что не стоит переводить деньги на ваше говно, так что у вас не будет времени сходить по большому.
- Не знаешь ли ты, любезный, какая смерть нас ожидает?
- Это смотря по тому, какое настроение будет у мадам; наш капитан в таких делах полагается на нее, и она делает, что взбредет ей в голову. Но раз вы женщины, ваша смерть будет легче, чем у ваших слуг или провожатых - как их там? - потому что мадам Бризатеста особенно кровожадна с мужиками. Сначала она тешится с ними, потом, когда ей надоест, долго-долго убивает их.
- И супруг не ревнует ее?
- Нет, конечно; он то же самое вытворяет с вашим полом: когда закончит забавляться с ними, он отдает их жене, которая выносит приговор; она обычно сама и исполняет его, если капитан уже устал от своих забав.
- Выходит, ваш хозяин редко убивает сам?
- Совсем редко. Человек пять в неделю, может, шесть.
А знаете, сколько душ он погубил в свое время! Теперь устал от этого, и потом он знает, что его супружница жутко любит убивать, а он очень предан ей: всегда отходит в сторону и позволяет ей самой делать дело. Прощайте, - сказал неотесанный мужлан, вставляя ключ в скважину, - мне пора идти. Надо еще обслужить и других, у нас много таких, как вы: слава Богу, дом всегда полон, и вам ни в жизнь не угадать, сколько у нас пленников…
- Послушайте, приятель, - остановила я тюремщика, - а наши вещи целы?
- В целости и сохранности - лежат в чулане. Вы их больше не увидите, так что нечего беспокоиться, здесь ничего еще не пропадало; мы очень честные и аккуратные люди, мадам.