И Эстель, глядя на эти похожие лица, улыбающиеся друг другу, на этот сочный рот, звонко чмокающий кончик крошечного носа, понимает: она просто физически не может не любить со всей силой Месье, на которого так похож их ребенок. Она никогда не сможет любить своего сына, не обожая его прототип, эти ласкающие интонации, свойственные молодым отцам. Месье ни разу не ворчал, когда нужно было подняться среди ночи и поменять пеленки Шарлю, плачущему от колик в животе. Месье никогда не отказывает себе в удовольствии поиграть с ним в самолет, даже если нередко малыш смеется так сильно, что может вырвать на любимые костюмы Месье, - и он просто идет и переодевается. И это так прекрасно, что сердце Эстель всегда будет сжиматься при виде подобной сцены.
- Как ты, милая? - спрашивает он, прежде чем поцеловать ее, очень нежно.
Он, безумно влюбленный в их трио, прижимает малыша к себе своими большими мужскими руками (и головка Шарля на секунду становится похожа на маленький кокосовый орех). Однако Эстель не может лгать и притворяться через силу.
- Плохо.
- Что случилось?
Она думала, что ей понадобится несколько часов, чтобы подыскать нужные слова, но они выходят из нее сами собой, не принеся ни малейшего облегчения.
- У тебя есть любовница.
Месье удивленно округляет глаза, явно собираясь играть комедию, однако Эстель сухо его перебивает:
- Пожалуйста, ничего не говори. Не нужно мне лгать.
Душевная боль так сильна, что ей хочется кричать, но она изо всех сил сдерживается. Чувствуя, голос вот-вот изменит ей, она подносит руку к губам, закрывает глаза, на ресницах ее уже дрожат слезы. Она так любит Месье. Так любит.
- Не нужно мне лгать, потому что ты делаешь это так хорошо, что мне захочется тебе поверить, а я прекрасно знаю: это ложь.
Она судорожно икает в конце фразы, Шарль вздрагивает. Месье встает и кладет малыша в манеж, у входа в их спальню. Когда он возвращается, вид у него подавленный, его высокий силуэт словно согнулся под тяжестью вины или угрызений совести, как считает Эстель.
- Любимая… - начинает он.
- Сегодня днем звонила некая женщина и хотела поговорить с доктором С.
- У многих моих пациентов есть этот номер, - объясняет Месье. - В случае крайней необходимости они могут звонить мне домой. Ты прекрасно знаешь.
- Когда я сказала, что я твоя жена, она тут же бросила трубку, - продолжила Эстель, чувствуя себя жалкой. - Ни один пациент так не сделал бы. И потом, ни один пациент ни разу не звонил сюда, с тех пор как ты практикуешь. Поэтому, пожалуйста, пожалуйста, не лги мне. Только не мне. Я не одна из этих девок. Я твоя жена.
- Послушай, дорогая, уверяю тебя: я ничего не понимаю, - говорит Месье с таким растерянным видом, что ее уверенность постепенно начинает колебаться.
Часть Эстель - до сих пор она не считала ее такой большой - отчаянно жаждет проглотить все извинения, которые он может выдумать, и продолжить жить с ним, словно ничего не случилось. Эстель узнаёт в этом умение своей собственной матери закрывать глаза на все, что может вызвать скандал внутри ее семьи, которой мать очень гордится. Но как раз из гордости и презрения к подобному малодушному поведению она отказывается с этим мириться. Если бы все было так просто - закрыть глаза, она бы не испытывала сейчас подобную боль. Как же больно слышать ложь от любимого мужчины! А Месье лишь повторяет как заведенный:
- Я не понимаю.
- Здесь ты одинок, - отвечает Эстель агрессивнее, чем ей хотелось бы. - Перестань мне лгать, все слишком очевидно. Тайное рано или поздно становится явным.
- Она не назвала тебе своего имени?
- Если бы она это сделала, я бы сейчас не была в таком состоянии.
- Какой у нее был голос?
Эстель на грани истерики и уже не может сдерживать рыдания.
- Ладно бы ты изменял мне, и я бы об этом не догадывалась! Но лгать мне так, будто я тебя не знаю, тогда как знаю словно облупленного, это уже невыносимо! Просто гнусно!
Из манежа раздаются пронзительные крики малыша.
- Прошу тебя, не плачь. Смотри, ты напугала ребенка.
- Как раз о нем я и думаю. О нем и обо мне. Я прошу лишь об одном: чтобы мне не было стыдно быть твоей женой.
Месье, вынужденный молчать, не знает, куда смотреть. Эстель тихо произносит:
- Это очень просто. Взгляни мне в глаза. Я не хочу краснеть из-за того, что ношу твою фамилию, и не хочу, чтобы однажды Шарль задался вопросом: что за женщины названивают нам домой? И когда ты лжешь мне, а незнакомка бросает трубку, узнав, что ты женат, мне становится стыдно. За тебя и за меня, и ко всему прочему, мне это причиняет боль. Мне стыдно и больно любить тебя. Поэтому не делай так больше. Если ты любишь меня, если любил, скажи правду. Скажи, что ты спишь с другой женщиной, и это она тебе звонила. Иначе я сойду с ума.
Месье поднимает на нее свои серые глаза, и на мокром от слез лице этой женщины, знакомом ему до боли, он видит ожидание, полное отчаяния. В ее черных глазах маячит пропасть, в которую Эстель вот-вот упадет, если он когда-нибудь скажет ей то, о чем она просит. То, что, как ей кажется, она хочет услышать. Она икает, как маленькая девочка, ее грудь судорожно вздымается, а в нескольких метрах от них надрывается их ребенок, напуганный ссорой. И Месье понимает, какой хаос он посеет, если скажет эти слова. Сколько горя причинит Эстель, которую он так страстно любит, которой так восхищается по многим причинам. И, поскольку он не чувствует в себе силы и смелости подвергнуть их жизнь подобному риску, он медленно говорит ей, не сводя с нее глаз:
- В больнице есть одна женщина - пациентка, которая пришла ко мне на прием в марте по поводу искривления носовой перегородки. Я ее прооперировал, и она еще несколько раз приходила на послеоперационный осмотр. Я занимался ею большую часть времени. Мы неплохо ладили, и я дал ей свой домашний номер на случай, если у нее снова появятся боли. Она влюбилась в меня, о чем сообщила мне во время последней консультации. Я резко оборвал наше общение и перестал ее принимать.
Эстель с серьезным видом слушает историю, которую рассказывает ее муж, и осознает, что никогда не узнает, правда это или выдумка от начала до конца. Слезы высыхают на ее щеках, стягивая лицо, словно маской. Шарль перестал плакать, и теперь из манежа доносится его беспокойное лопотание.
- Я ничего тебе об этом не сказал, потому что случай несерьезный. У пациентки обычный невроз. Теперь, когда у нее есть мой домашний номер, я не знаю, что можно сделать, кроме как сменить его. Завтра позвоню из больницы и припугну ее. Милая…
Он касается рукой ее щеки. Словно укушенная осой, Эстель выгибается и отступает к спинке дивана.
- Ты спал с ней?
- Нет, - не моргнув глазом, отвечает Месье.
Ей почти стыдно за то, что тяжесть, давившая грудь, постепенно уходит. Может, он с ней и не спал, и что с того? Что это меняет, если поразмыслить? Разве он не будет думать о том, и, Боже мой, именно это ее убивает - он тысячу раз изменяет ей в мыслях… Теперь чувство облегчения кажется ей таким хрупким и неразумным, что она не решается смотреть на своего мужа из страха потерять последнюю волю к сопротивлению в этих глазах, обожаемых ею. Эстель знает: он настолько умен, что даже если продолжает врать, она не поймет этого по его лицу.
- Почему я должна тебе верить? - наконец спрашивает она.
- Ты должна мне верить. У меня нет никаких доказательств, но ты должна мне верить. Господи, этой женщине пятьдесят лет!
И Эстель действительно смутно припоминает хрипловатый голос звонившей - курильщицы или старухи. Но как отличить правду от лжи? Как узнать, не предвидел ли он этого, будучи искусным ловеласом? Месье любит женщин, это бесспорный факт, и для такого молодого мужчины дама пятидесяти лет является пикантным трофеем.
Когда он наклоняется к ней, чтобы обнять, измученная Эстель вскакивает с дивана.
- Оставь меня. Если ты сейчас до меня дотронешься, мне кажется, я закричу.
- Пожалуйста, верь мне, - говорит он, пытаясь обнять ее.
- Оставь меня!
- Я не позволю этой старой шлюхе портить нам жизнь! Я натравлю на нее полицию! - бросает Месье с яростью, которой она в нем еще не видела.
- Полицию? А на каком основании? Все это твоя вина. Ты дал ей свой телефон. Здесь не поможет ни судья, ни полицейский, - устало отвечает Эстель.
Она идет за Шарлем, прижимает его к груди и закрывает глаза от нахлынувшей волны любви, ощущая среди ароматов Mustek, исходящих от детской головки, запах своего мужа.
- Пойду уложу малыша, - произносит она бесцветным голосом. - Если ты голоден, в холодильнике должна остаться вчерашняя паста. Просто разогрей.
- Эстель, останься со мной, - потерянно просит он. - Поговори со мной.
- Мне нужно побыть одной, - также потерянно отвечает она.
И с младенцем на руках, грустно напевая в маленькие ушки ничего не понимающего ребенка, она с трудом покидает комнату, словно ее пригвоздили к месту. Она мечтает об одном: лишь бы не слышать голоса Месье, тихо зовущего ее: "Эстель, Эстель, Эстель". Она входит в их спальню, словно идет на бойню.
Несколько часов спустя, когда уже совсем стемнело. Месье находит ее в кровати, которая еще не разобрана, с сухими глазами, недвижимым взглядом, она лежит так давно. Их малыш мирно сопит в своей кроватке, как медвежонок. Прежде чем она успевает что-либо сказать или сделать, он прижимается к ней своим длинным телом и крепко обнимает, лишая желания сопротивляться. Затопленная этой волной внезапной нежности, она чувствует, как к горлу подступают слезы.