Спустя полчаса она с аппетитом поглощала бульон со сметаной, в котором плавали сухарики и мелко порезанные листочки петрушки и укропа, вперемежку с большими желто-оранжевыми пятнышками жира. Такой замечательный вкус! А хлеб! Что это был за хлеб! Душистый, ароматный, мягчайший, с хрустящей корочкой, он был совершенно не похож на хлеб из их супермаркета, который больше напоминал пластилин. Она наслаждалась каждым кусочком, каждой ложечкой душистого, насыщенного бульона. Так тепло и уютно было в этом доме, который как ни странно она искренне воспринимала как свой родной. Она вспомнила, как с испугом изучала строение, расположение комнат, как боялась показать прислуге и отцу, что она здесь впервые, как перепутала двери и на глазах у всех "вышла" в шкаф. Вспомнила, как впервые увидела в зеркале свое отражение и ахнула. Рыжий одуванчик прически сменился густыми темными локонами до пояса. Таллия стала тоньше, а грудь выше. Черты лица слегка заострились, и она стала похожа на благородную даму. Вспомнила, как впервые легла в свою кровать, на мягкую перину, как сладко пахли солнцем накрахмаленные кружевные наволочки. Столько новых впечатлений, звуков, запахов, событий. Не мудрено, что у неё задержка, а плохой аппетит последних дней и полуголодное существование сыграли свою роль.
- Барыня. - Тихий голос служанки прервал её размышления.
- Да, вот, возьми, - Алька протянула ей пустую чашку, - и спасибо, было очень вкусно.
- Барыня, там мужики у порожка, спрашивают, что с Гришкой делать. Он в темной закрыт. Спрашивают, вызывать ли полицейского исправника.
- В темной?
- Ну, в бывшем амбаре, в котором теперь преступников держат.
- Преступников?
- Барыня, да что с вами, - горничная сделала круглые глаза, - ну кто проворуется, или дебоширит, или еще хуже. Батюшка ваш всегда самолично разбирался, а до того в темную всех сажали.
- Вот что! - Силы к Альке возвращались, она встала с постели, - принеси-ка мне платье, пойду я тоже, как батюшка, сама разберусь, а мужикам вели - пусть уходят. Я их если надо потом позову.
- Да как же это, барыня, нечто можно - он ведь жену свою зарезал!
- Ничего, милая, ты иди, делай что велю.
Стремительно темнело, когда Алька подошла к двери старого амбара, на который указала ей горничная. Неподалеку толпилась кучка селян, с любопытством взирающая на странную барыню. Тесная обувь и затянутый корсет удобства не прибавляли. Алька подняла повыше фонарь и открыла замок ключом. Лучи фонаря осветили большой каменный мешок. К стене цепью был прикован тот самый мужчина, которого она видела утром. Он поднял голову и тряхнул спутавшимися кудрями:
- А, это ты, матушка, Алевтина Александровна, а я, было, грешным делом подумал, что отдала ты меня полицейским.
Альке было странно, что её крестьянин называет её матушкой и при этом с ней на "ты", но она решила пропустить это мимо ушей.
- Григорий, так тебя зовут, верно?
- Да уж верней некуда, ты уж вида-то не делай, словно не знаешь меня, матушка, свет мой, зачем цепью велела заковать?
- Я велела? - Алька опешила, - я не велела…
- Тогда ослабь чуток цепь - затек весь. Да не бойся, не сбегу.
Алька повернулась - цепь шла через кольцо на потолке и была обвязана вокруг столба у входа. Она протянула руку и отвязала узел. Цепь с грохотом упала у ног Григория. Он выправился во весь рост. Алька выдохнула от изумления - перед её глазами в лучах фонаря стоял высокий, не меньше двух метров человек, с широкими плечами, обнаженный торс играл мускулами - работа в кузне давала свои результаты. Добрый, почти детский взгляд и мягкий глубокий голос напоминал кого-то, кого она точно не могла вспомнить, красивые правильные черты лица - он не был похож на деревенского парня, скорее напоминал актеров американского кино середины прошлого века - брутальных, смуглых, черноволосых. Арестант сел, опершись спиной о холодную влажную стену.
- Я не убивал её, не верь им, матушка. - В его голосе было столько отчаяния, что Алька засомневалась, а правы ли крестьяне.
- А нож?
- Нож бросил тот, кто убил.
- И тот, кто бывал у вас, ведь это был твой нож.
- Того я не ведаю. - Его взгляд был прямым и искренним. Алька не могла отвести от него глаз - таких красивых мужчин она не видела. Она невольно попыталась сравнить его с Даниилом. Получилось плохо, она просто снова не могла вспомнить, как он выглядит. Она только помнила какие-то отдельные моменты. У него тоже был мягкий, бархатный голос, и когда он шептал на ухо слова любви, у Альки сердце падало куда-то вниз. Данька был своим, родным, домашним. Красота и сила его были результатом многолетнего труда в спортивных залах. Этот же мужчина был красивым совсем по-другому. От него исходила какая-то первобытная, необузданная сила, он был просто несовременно красив, красив природной, дикой, не искусственной красотой.
- Мне нужно знать, кто был вхож к вам в избу.
Григорий встал, и подошел к Альке. Глаза его светились нежностью.
- Да неужто тебе, Алевтина Александровна, и впрямь не все равно, что будет со мной? - Он помолчал, потом вновь заговорил:
- Почитай вся деревня к нам ходила. Я один кузнец - кому лошадь подковать, кому еще чего-нибудь. Двери в избах мы не запираем. Кто угодно мог. Как теперь узнать…
- Я разберусь. - Алька подбадривающе кивнула Григорию. Тот встал перед ней на колени:
- Разберись, матушка…
* * *
Я сидел на берегу реки. Вечерело. Я наслаждался каждым мигом пребывания в этом раю. Издалека, из-за изгиба реки доносился мерный стук топоров - мужики чинили мост. Вручную на это не одна неделя уйдет, - я с тоской смотрел на соседнюю деревню за рекой - там, по всей видимости, была Алька, а я не мог даже увидеть её. Она была в Приустье - имении своего отца. Странные старинные названия деревень! Приустье, а моя деревня вообще звалась Заволожки. Алька была рядом- рукой подать. Я скучал по ней, не мог даже передать ей записку - течение в середине реки было таким бурным, что даже крестьяне, у которых были лодки и которые рыбачили на них около берега, не брались переправить туда ни меня, ни записку. Ветерок слабо колыхал густые прибрежные травы. Я поднялся и побрел на стук топоров. На берег спускались густые влажные сумерки. Я все не мог надивиться, как быстро здесь темнело! Еще час назад солнце, висевшее над горизонтом, игриво расцвечивало мир своими яркими лучами и вот, стоило остаться над горизонтом небольшому кусочку солнечного диска, как все вокруг мгновенно изменилось. Воздух наполнился прохладой и ароматами луговых трав, а вокруг в вечерней тишине стали раздаваться один за другим нежно, сливаясь в один хор пение вечерних пташек, стрекотание кузнечиков, тихое посвистывание, шорохи. На небе одна за другой зажигались звезды. Я шел, стараясь ступать как можно тише, подходя к пролеску, выходившему прямо к берегу реки, где мужики укладывали инструмент, собираясь по домам. Вдруг прямо у реки я заметил мелькнувшую в сумерках женскую фигуру. Я приостановился и стал приглядываться. У самого берега, склонившись над водой, девушка собирала что-то в воде. Я подошел ближе. Она обернулась и поднялась, в руках её, еле различимые в темноте, были какие-то мелкие мокрые листочки.
- А, это ты, барин.
- Ксана? Что ты тут делаешь?
- Плывун-траву собираю, барин, для отвара.
- Ты готовишь отвары?
- Тебе же говорили, что я - ведьма, - девушка тряхнула черными, как смоль кудрями и рассмеялась. Я невольно залюбовался - какая красивая. Какая тонкая таллия, высокая грудь, огромные карие глаза, улыбка - обезоруживающая, околдовывающая. Какие ровные белые зубы, легкий румянец на щеках. Её красота была необычной, она не была похожа ни на одну женщину, которую я видел.
- Что, барин, онемел?
- Я…да, нет…я…
- Постой-ка, подойди поближе, да не бойся меня, барин, я тебя не укушу, - она взяла меня за руку и притянула к себе. Пронзительный взгляд, казалось, сверлил меня насквозь. Девушка отшатнулась:
- Да ты не наш барин! - я опешил, молчание повисло стеной, я пытался что-то сказать, но, словно под гипнозом не мог вымолвить не слова.
- Ты наш, да не наш, барин, - она почти шептала, - скажи, что тебе нужно?
- Я…мне…
- Я знаю, - она шептала, приблизившись почти к самому моему лицу, - тебе нужна помощь…
Я словно очнулся:
- Мне…мне просто нужно к жене, на тот берег.
- Любишь жену?
Я промолчал. Словно зачарованный я смотрел на Ксану.
- Хочешь, я тебе погадаю?
- Хочу, - просто ответил я. В данный момент мне просто хотелось быть рядом с ней, смотреть на неё, слышать её тихий голос.
- Идем, - она потянула меня за собой.
По проселку мы вышли на окраину деревни. Там стояла справная изба, не большая, не маленькая, аккуратная, огороженная плетеным забором. Ксана открыла калитку:
- Проходи, барин.
Я вошел в чистый, ухоженный двор. Девушка провела меня в сени. Я прошел через них в избу и огляделся: чистая простая комната, лавка, стол, печка, - ничего, что говорило бы о том, что здесь живет ведьма.
- Ищешь мои котлы да ступу с помелом, Данила Алексеевич?
- Брось, Ксана, ты не ведьма.
- А гадать, зачем пришел, коли не веришь?
- А зачем позвала?
- Гадать и позвала, - она подошла ко мне и, потянув за руку, усадила за стол, - если не веришь мне - сразу уходи.
- Почему-то я тебе верю. А почему ты сказала, что я не ваш барин.
- С виду-то наш, да только есть в тебе, барин, что-то, чего я никак понять не могу. Сиди, барин тихо, молчи, что бы ни увидел, что бы ни услышал, сиди, не шелохнись.