Расчет Жекки оказался верным. Спустя каких-то десять минут она увидела знакомую рыжую лошадь и пролетку с черным верхом. Как ни плохо Жекки ориентировалась в незнакомом месте, она поняла, что извозчик выворачивает с какой-то боковой прибрежной окраины. Подойти к нему и спросить напрямую, куда он только что отвез двух седоков, она не решалась, но вполне возможно, в конце концов, сумела бы превозмочь смущение и прибегла бы к этому вынужденному шагу. На ее счастье один из лихачей, поджидавших добычу возле "Херувима", узнал во вновь подъехавшем собрате, давнишнего приятеля.
- Филька, - гаркнул он на весь околоток, - черт патлатый, откудова?
- Здорово, Кузьмич, старый ворон. Да вона, от самого Острого мыса. Свез на два алтына, да целковый за удовольствие. Спасибо их благородию.
- Экой ты прыткой. Да нешто тамошняя "Выпь" еще не потопла?
- Куды. Нынче у них дым коромыслом.
В дальнейший разговор извозчиков Жекки не вслушивалась. То, что ей было нужно, она узнала. О трактире-поплавке "Выпь" ходила дурная молва. Принадлежал он татарину Белибердееву - хозяину знаменитой в Инске кофейни и пользовался расположением самой невзыскательной и какой-то мрачной публики. Это опять-таки не совсем вязалось не то чтобы с внутренним существом, но скорее - с заурядной чистоплотностью Аболешева. "Неужели он и вправду сидит сейчас в этом трактиришке с этой его дешевой азиатчиной?" Долго раздумывать не приходилось.
Следовало как можно скорей своими глазами увидеть то, что пока казалось столь неправдоподобным. Жекки пришлось нанять еще одного извозчика, Так же как предыдущий, он смотрел на нее с тревогой и любопытством. "Слава Богу, я еще не попалась на глаза никому из моих инских "обожателей" Вот это действительно было бы ужасно", - думала она по дороге.
Острым Мысом в Инске называлась крайняя узкая оконечность одного из двух береговых выступов полуострова, который занимала Волкова слобода. Место и в самом деле, глухое даже по меркам окраины. Обступавшая его с трех сторон река была там необыкновенно глубока и образовывала столь широкий размах русла, что другой ее берег едва просматривался. К тамошней частной пристани постоянно во время навигации причаливали небольшие, нанятые для гульбы пароходы, какие-то маломерные баржи неясного происхождения, какие-то старые порыжевшие от старости катера и вообще довольно сомнительные посудины. Оттуда в центр слободы тянулась всего одна грязная улочка, а по обрывистому берегу были разбросаны лишь старые рыбацкие домишки, да и то зачастую брошенные своими хозяевами.
Все это в совокупности с недоброй репутацией тамошнего плавучего трактира рождало у обывателей разнообразные слухи и представления. Самым распространенным был слух об устроенном в трюме дебаркадера перевалочном пункте контрабандистов, доставлявших по Волге из Персии тысячи пудов неучтенных грузов. Несмотря на широкую известность этого слуха, полицию он не тревожил. Все знали, что пристав Никодим Федотыч добрейший друг и всегдашний собутыльник Белибердеева. И хотя Жекки никогда не занимали обывательские слухи, общая злополучная атмосфера, окружавшая Острый Мыс, живо напомнила о себе, стоило высунуть нос из пролетки: едва различимая тропа на обрывистом склоне, сумрачный берег, редкие лачуги и дикое безлюдье.
В трактир "Выпь" Жекки зашла взволнованная в предвкушении неприятного свидания с мужем. Как они встретятся, что он ей скажет, что она должна будет сделать в ответ - Жекки не знала. Теперь ее больше всего волновала неизбежность этой встречи. К тому же, постоянные оглядки на нее встречных поперечных и страх увидеться со знакомыми доводили ее волнение до предела.
В общем зале к своему несказанному удивлению Аболешева она не увидела. Подбежавший к ней половой с перекинутым через руку полотенцем, заметив выражение ее лица, невольно посторонился, не посмев задать приготовленного вопроса. Жекки не знала, что необыкновенная взволнованность и вскипающий поминутно гнев так отчетливо отражаются в ее наружности, что сквозь ее полудетскую миловидность проступает какая-то более сильная, более властная стихия, чем обычная страсть. Она не видела, каким неутолимым завораживающим огнем светятся ее глаза. Не осознавала, какой отталкивающей и одновременно бесконечно притягательной она должна казаться в эту минуту оглядывающимся на нее мужчинам.
- Это еще что за дьяволица? - пронеслось у нее за спиной, когда она, не помня себя от подстегивающего внутреннего смятения, пробежала между рядами накрытых столов с облепившими их безликими существами.
Она метнулась к чуть открытой двери в стене у трактирной стойки.
- Куда! - заревел трактирщик.
Сразу два половых кинулись ей наперерез, но она с неописуемой ловкостью увернулась от обоих. Дверь вела на лестницу. Подгоняемая все тем же незатихающим смятением, она молниеносно взбежала наверх, и, слыша за собой грохочущий топот догоняющих сапожищ, помчалась по слабо освещенному коридору.
Она плохо понимала, куда бежит. Перед ней в красноватых потемках колебались стены, тусклые светильники, блеснувшие несколько раз ручки на боковых дверях. Нырнув в одну из таких дверей, крайнюю, по правую сторону коридора, она вновь оказалась на лестнице. На этот раз, совсем коротенькой и узкой. Преодолев и ее, она очутилась в совершенно темном узком проходе. Шаги и осипшие голоса позади нее звучали все тяжелее и непрерывнее. Ей показалось, что из этого узкого коридорчика она не выберется никогда, что здесь ее просто задавят рассвирепевшие половые.
Вдруг слабая полоска света легла поперек темного хода. Бесшумная дверь распахнулась и в ее светящемся проеме она увидела маленькую фигурку в белой одежде, белой круглой шапочке, прикрывающей темя, смуглое морщинистое лицо с седой узкой бородкой. "Татарин?" Не говоря ни слова, Жекки бросилась туда, в этот светлый проем, готовая к столкновению с благообразным старичком. Но тот вопреки ее предположению, так же безмолвно отступил, пропустив ее. Дверь бесшумно затворилась. Жекки обнаружила себя в какой-то большой комнате, густо затянутой неподвижно повисшими слоями ароматического дыма.
- Ты пришла за травой? - спросил ее ласковый старичок.
- Что?
- Ты хочешь курить наша трава?
- Нет, - чистосердечно призналась Жекки. Она все еще не понимала, где она. - Я ищу здесь своего… одного человека.
- Тогда тебе лучше уйти, - сказал старичок. - Твой человек сам тебя найдет, если захочет.
Жекки не стала возражать и вообще предпочла никак не откликаться на его просьбу. Приглядевшись к дымному полумраку комнаты, освещенной тусклыми расставленными в беспорядке свечами, она увидела, что все стены в ней плотно задрапированы пестрыми тканями с восточным орнаментом. Окон не было видно. На полу вдоль стен стояло несколько низких кушеток с лежащими на них неподвижными человеческими фигурами, к каждой из них тянулись гибкие трубки кальянов. Рядом с кушетками поднимались такие же низкие столики, уставленные бедной посудой, тут же на полу поверх разноцветных ковров валялись разбросанные пестрые подушки. В комнате стоял терпкий дурманящий, непереносимый для непривычного человека, аромат. Было необыкновенно тихо. Тихо не живой тишиной спящего дома и не бездонной тишиной смерти, но какой-то промежуточной между ними, быть может, тишиной забвения.
Жекки недолго перебирала глазами на вид совершенно безжизненные фигуры курящих. На той кушетке, что занимала ближайший от входа угол, она сразу узнала Аболешева. Он лежал на спине. Глаза его были закрыты. Низко опустившийся розоватый слой дыма почти касался его бледного воскового лба. Под расстегнутой рубашкой на его груди виднелись примятые черные волосы. Грудь вздымалась едва заметно. Левая рука, свисая, касалась пола. Жекки смотрела на него, не отрывая горящих глаз, незаметно наполнявшихся слезами. Все ее обиды, непонимания, гнев и жадная потребность разрубить накручивавшиеся годами узлы разрешились всего за долю секунды, за один короткий взгляд.
"Как это просто, и как невыносимо", - подумала она, разглядывая бледное, но казавшееся ей по-прежнему прекрасным, лицо Аболешева. Такого умиротворенного, глубоко спокойного, может быть, даже счастливого лица она у него никогда прежде не видела. И это поразило ее больше всего остального. Она удивлялась про себя, что всего за несколько мгновений до этого взгляда хотела добиться от Аболешева немедленного отчета. Что вот-вот готова была объявить ему смертельную войну и утопить в потоке неприкрытой ярости. Увидев его теперь она не чувствовала ничего, кроме желания приблизиться и крепко, до боли обнять, заслонить его собой.
"Кто бы мог подумать, как просто все объяснилось, - проносилось у нее в голове. - Он курит опиум. Он опиумоман. Он не может обходиться без волшебных видений, рождающихся в сонной траве. Он спит, и поэтому живет. Или живет для того, чтобы видеть сны. Очевидно, уже давно. Это грезы, а не моя любовь, спасают его от чего-то такого, что он не в силах принять в здешнем мире, ведь он всегда был так слаб и беззащитен. Сны заменили ему силу, необходимую для того, чтобы переносить жизнь, а я… Я ничего не могла для него сделать. Даже, если бы узнала раньше, то все равно ничего не смогла бы… Сейчас видения спасают его, но завтра, наверняка убьют. И я опять ничего не смогу. Вот и все. Вот и ответ, вот и отгадка… Да-да, все, что с ним было в Италии, Петербурге, здесь… Приступы, переменчивость настроений, мизантропия, скрытность, лекарства, частые отлучки из дома, нежелание посвящать меня в свои дела. Он как мог защищал меня от собственной боли, а получилось, что заслонялся от меня самой".