Нет больше валиде, некому пожаловаться. Нет кизляра-аги, на которого хоть и злились, но без которого не мыслили гарема. Вернее, главный евнух есть, но совсем другой, хотя ничто не указывало, что Исмаил-ага поставлен над евнухами по протекции Хуррем (об этом твердили еще в письмах все, даже валиде), Махидевран не верила, что они не связаны, эта роксоланка так хитра, что вполне могла подсунуть валиде своего ставленника так, что мать Повелителя и не заметила.
Замкнулась в себе Хатидже, закрылась в раковине настолько, что едва прикоснулась щекой к щеке баш-кадины, когда приветствовала. Хатидже словно все стало безразлично. Муж после разоблачения связи с Мухсине и рождения у Хатидже сына Мехмеда словно отгородился от нее стеной, делал все, чтобы не бывать дома и не спать в одной постели с супругой. Конечно, Хатидже могла пожаловаться брату, но не позволяла гордость. К тому же как жаловаться, султан и сам видит, что его любимец Ибрагим-паша вместо женщин теперь любит Джашти-Бали. А если Повелитель знает и ничего не говорит другу, значит, и наказывать не станет. Развестись? Но это позор, Ибрагиму все будет прощено, а она останется никому не нужной. И сына не увидит.
Кроме того, против своей воли Хатидже все еще любила неверного супруга, страдала, проклинала его и себя, молила Аллаха отнять у нее либо эту любовь, либо саму жизнь, молила о прощении греховных мыслей, но поделать ничего не могла.
Советоваться с Хатидже не стоило, у нее самой сломана жизнь.
К кому идти за помощью?
Махидевран в очередной раз пришла на могилу валиде, хотя шавваль не тот месяц, чтобы его целиком посвятить посещению родственных могил. Преклонила колени, как можно плотней укрывшись покрывалом, пыталась душой услышать голос валиде, уловить подсказку. Но услышала другой голос:
– Махидевран, вы ли это?
От неожиданности женщина едва не выронила край покрывала. Спрашивал молочный брат Повелителя Яхья Эфенди. Вот кого она всегда была готова и желала видеть!
– Яхья Эфенди, как я рада вам!
– Вай, дорогая невестка, давно ли вы в Стамбуле?
– Нет, только приехала, но не застала валиде на этом свете. Зато успела на праздник…
Махидевран знала, что Яхья очень любит Мустафу и не любит Хуррем, потому с ним можно говорить открыто.
– Как любимец Мустафа поживает?
– Инш Аллах, у него все хорошо.
– Госпожа, чем вы обеспокоены?
И Махидевран прорвало, она с трудом сдержалась, чтобы не уткнуться с рыданиями в грудь этого человека с благожелательным лицом, добротой в глазах, который любил весь мир, всех живущих в нем, и прощал также всех. Молочный брат Сулеймана жил в Бешикташе, довольно далеко от дворца, и не желал переезжать ближе:
– Нет, там виноградники и сады, там есть работа и возможность поразмышлять.
Сулейман не говорил Яхье, что страстно желал бы составить ему компанию, но не может бросить трон. Они виделись редко, в гарем Яхья Эфенди приходил и того реже, хотя единственный, кроме Ибрагима, имел право направлять свои стопы внутрь за Врата Блаженства и видеть женщин гарема даже без яшмака. Сулейман знал, как трепетно относится к Яхье валиде, а еще то, что сам молочный брат не подвержен грешным страстям.
Почувствовав, что сейчас просто расплачется, Махидевран прошептала:
– Что делать, Яхья Эфенди?
Хотя Эфенди и жил вдали от дворца, но прекрасно понимал все, что там происходит. Он улыбнулся своей знаменитой улыбкой, от которой любому становилось тепло и легко:
– Жить, Махидевран-султан.
– Как?!
– Вы сказали, что у Мустафы все благополучно, инш Аллах.
– Но здесь…
– Вам нужен гарем?
Заглянув в свою душу, Махидевран с изумлением поняла, что нет.
Они присели в тени у фонтана и долго беседовали.
Вспомнили добрыми словами валиде, согласились, что такой святой женщины, чистой душой, нет и едва ли будет, но Махидевран не смогла сдержаться и попросила совет:
– Эфенди, не забыл ли Повелитель Мустафу?
– Вас беспокоит, будет ли Мустафа следующим султаном? Все в Божьей власти. Мы не в силах постичь Его волю, пока не явит нам.
Махидевран не стала говорить, что беседовала с прорицателем и получила отрицательный ответ, ее сын не станет следующим султаном. Но женщина не поверила астрологу, а вот теперь понимала, почему такое предсказание.
– Повелитель больше любит сына Хуррем.
Столько горечи прозвучало в голосе несчастной женщины, что Яхья Эфенди даже вздохнул.
– Махидевран, все в воле Аллаха, но скажите честно, разве Мехмед не достоин внимания Повелителя?
– И вы за эту роксоланку…
– Нет, я ни за кого. Разве в жизни самое важное – стать султаном? Разве престол важней человеческой жизни?
– Но тот, кто не станет султаном, будет убит.
– Не обязательно.
– Но закон Фатиха?
– Нет такого закона, просто так удобней султанам. Махидевран, положитесь на волю Аллаха во всем, живите сами и помогайте жить сыну. Мустафа прекрасный шех-заде, но, если он не станет султаном, его жизнь не кончится. Возвращайтесь в Манису к сыну, вы там нужней, чем здесь. Не стоит начинать войну в гареме, это никому не принесет счастья и удачи, не стоит тратить годы на противостояние с Хасеки Хуррем, будьте мудрей. И если на то будет воля Аллаха, Мустафа станет султаном, а вы валиде. Но не торопите эти события, иначе беда постигнет вас и вашего сына.
Махидевран возвращалась в гарем потрясенной, Яхья Эфенди показал все в ином свете, совсем не так, как виделось из Манисы и даже просто из покоев в гареме. Стоит ли тратить короткую человеческую жизнь на борьбу за власть? Стоит ли менять простое человеческое счастье на призрачное счастье власти? Мустафа любит наложницу, может, не нужно убивать эту любовь, чтобы женить его выгодно, может, Сулейман прав, презрев все возражения и женившись на Хуррем?
Баш-кадина другими глазами посмотрела и на саму Хуррем. Как бы ни ненавидела Махидевран эту пигалицу, захватившую власть над Повелителем, она вынуждена признать, что сама Хуррем любит Сулеймана по-настоящему, как и он ее. Если это и колдовство, то колдовство любви, с которым придется считаться.
Долго сидела без огня, не приказывая зажечь светильники, вспоминала слова Эфенди, размышляла. Служанки прислушивались, не понимая, в чем дело…
И спать легла молча, но сон не шел. Если бы ей совсем недавно сказали, что может уступить Повелителя и положение главной женщины гарема без боя, что не пожелает выцарапать глаза ненавистной сопернице, не поверила бы. Но вот после сегодняшней встречи поняла, что так и поступит. Нет, она не станет биться за гарем, оставив Мустафу в Манисе одного, не станет добиваться призрачной власти там, где власти у нее не было и никогда не будет, даже если Повелитель назовет главной женщиной гарема. В сердце султана царит Хуррем, этого достаточно, чтобы уступить все остальное.
Остальное – это гарем и положение в Стамбуле, но никак не будущее сына, Махидевран поняла, что за Мустафу она готова биться и с Хуррем. Но Яхья прав, эта битва не в гареме, а в Манисе, нужно помочь Мустафе стать блестящим правителем огромной провинции, чтобы отец убедился, что лучшего наследника ему не найти. И если будет на то воля Аллаха, Сулейман назовет наследником старшего сына.
Если будет на то воля Всевышнего… Где-то в глубине души шевельнулась мысль, что все в его руках, значит… бывает, что лошади вдруг понесут, или еще что случится… Отругала сама себя за такую мысль, прогнала, но сколько ни гнала, та возвращалась. Все в руках Всевышнего, он рассудит, кому быть султаном, а кому… Нет! Маниса защитит, Мустафу любят и не дадут уничтожить, если… Снова корила себя, потому что Сулейман жив-здоров. Тысячу раз шептала:
– Мир ему и благословение Божье!
– Махидевран? – Сулейман чуть поморщился, услышав, что мать Мустафы просит войти. Он был не готов говорить с баш-кадиной. Объявил Хуррем женой по шариату, но пока не назвал главной женщиной гарема, уж очень неожиданно появилась в Стамбуле Махидевран, словно подгадала время. Она не присутствовала на празднике, посвященном их с Хуррем свадьбе, много времени провела у могилы валиде, вчера даже говорила с Яхьей Эфенди, как донесли султану. Небось пришла требовать своего?
А может, так и лучше? Сказать сразу и не тянуть время… Сулейман терпеть не мог резких разговоров, объяснений, тем более с женщинами, предпочитал решать все либо в одиночестве, либо в разговоре с Ибрагимом. Но с визирем говорить на эту тему не хотелось, Ибрагим-паша по-прежнему терпеть не мог Хуррем, к тому же и сам запутался в своих домашних делах, какой из него советчик?
– Пусть войдет.
Махидевран вошла, поклонилась – не слишком низко, но и не надменно, как раз так, чтобы показать свое место, но не быть неуважительной.
– Повелитель…
– Как ваше здоровье, баш-кадина? Как Мустафа?
Спросил, словно сразу подчеркнул и ее положение (не изменилось), и то, что главное – их сын.
– Инш Аллах! Все благополучно. Повелитель, простите, что не была на вашем празднике, но я поспешила на могилу валиде. Жаль, что не застала ее живой, это такая потеря…
Он повторил ставшее в последние дни привычным:
– Все мы принадлежим Богу, к нему и возвращаемся.
– Инш Аллах!
Несколько мгновений помолчали. Если бы Сулейман завел разговор о гареме, Махидевран могла бы изменить свое решение. Скажи султан, что не видит во главе женского царства никого, кроме нее, или хотя бы вспомни, что именно Махидевран, как мать наследника, должна принять власть в гареме, она дрогнула бы. Но Сулейман молчал, не зная, как сказать ей, что гарем теперь не столь важен, и женщина произнесла сама: