- Такого рода взгляды - результат опыта и наблюдений над превратностью судьбы, - ответила Регина. - Я полностью разделяю их, и меня радует, что это сходится с вашим мнением.
Тут хозяйка с беспокойством взглянула в окно.
- Доктор, - сказала она, - пойдемте, приведем из сада девочек. Ванда сегодня слишком много гуляла, не повредит ли ей это?
- Я как раз собирался вам это сказать.
- Как себя чувствует Ванда? - спросил Стефан.
- Не хуже и не лучше, - ответила пани Зет. - Она ходит, даже бегает и смеется; ведь по натуре это прелестный ребенок, и недуг нисколько не ожесточил ее. Но все та же пугающая бледность, кашель, боли в груди. Тяжкое горе послала мне судьба, - добавила она с грустью.
- Может, молодость победит болезнь, - в утешение ей сказала Регина.
- Я надеюсь, - молвила пани Зет, - но меня охватывает смертельный ужас всякий раз, как я подумаю, что ее мать, моя бедная дочь, угасла совсем молодой от той же болезни.
В глазах старушки блеснули слезы, а озабоченный доктор поспешно произнес:
- К чему предаваться мрачным мыслям? Лучше давайте возьмем Ванду, пусть она отдохнет.
Они вышли в сад. Стефан и Регина остались вдвоем.
Регина встала у открытого окна, а Равицкий молча остановился подле нее.
Среди зелени голубыми облачками мелькали платья двух девушек, а рядом на фоне кустов изредка выделялся темный сюртук сопровождавшего их мужчины.
Под окнами, на клумбах, в золотистых лучах солнца покачивали пестрыми головками гвоздики, резеда и маргаритки, распространяя благоухание по всему саду.
- Я рад, - как бы отвечая на последние слова Регины, произнес Стефан после минутного молчания, - что мы с вами сходимся во взглядах на жизнь. Меня только удивляет… - И, словно затрудняясь закончить свою мысль, он остановился.
- Что? - спросила Регина, смело поднимая на него вопрошающий взор.
- Меня удивляет, - закончил Стефан, - что вы еще совсем молоды, и у вас столь зрелые суждения.
- Мне кажется, - прервала его Регина, - человек может стать зрелым и в молодые годы, точно так же, как, пройдя долгий путь и приобретя опыт, можно сохранить молодые силы и не утратить пыла юности.
- Конечно, - согласился Стефан. - Вы соединяете в себе молодость и зрелость, две величайшие силы и два величайших достоинства.
- Жизнь - великий созидатель, - коротко ответила молодая женщина.
Стефан внимательно посмотрел Регине в лицо, которому опущенные на букет глаза придавали выражение грустной задумчивости.
- Вы, верно, много страдали, - тихо произнес он после долгого молчания, сдерживая волнение.
- Да, - ответила Регина.
Минуту они смотрели друг на друга тем немым выразительным взглядом, которым душа одного читает в душе другого; глаза женщины говорили: "Я в твоей власти!" - а глаза мужчины отвечали: "Беру тебя!"
Они не заметили, как пани Зет и доктор вернулись и сели у другого окна.
В саду раздался веселый смех, быстро промелькнули два голубых платьица, и через двери, ведущие в сад, вбежали две молоденькие девушки, а за ними на пороге появился улыбающийся Генрик Тарновский с большой пунцовой розой в руке.
- Бабушка, дорогая бабушка, - восклицала стройная, очень бледная девушка с золотыми, светлыми, как лен, локонами, - я хочу пожаловаться на пана Генрика! Он сорвал мою лучшую пунцовую розу!
Сказав это, она опустилась перед бабушкой на колени и прижалась к ней головой.
- Хотя это неучтиво, - отозвался Генрик, - но я вынужден опровергнуть слова Ванды; она сама сорвала розу, а я только взял у нее цветок.
- Да, я сорвала ее сама, - воскликнула девушка, поднимая на молодого человека большие небесно-голубые глаза, - но я видела, что вы намеревались сделать это, а намерение и дело - одно и то же, правда, бабушка?
- Правда, - улыбаясь, подтвердила старушка и провела ладонью по светлым кудрям внучки, - однако помиритесь, ведь беда невелика. На месте этой розы расцветут другие.
Вдруг девушка закашлялась и спрятала лицо в коленях у бабушки, ее хрупкая, стройная фигурка содрогалась от раздирающего грудь кашля.
Все умолкли, веселое лицо Генрика омрачилось. Его глаза встретились с глазами доктора, который, хмуро сдвинув брови, стоял подле бабушки и внучки.
- Вы устала, Ванда, - промолвил медик, наклонясь к девушке, стоящей на коленях у ног пани Зет. - Сядьте, отдохните.
Он подал Ванде руку, и она, все еще кашляя, встала с улыбкой и села у окна, у которого до этого стояли Стефан и Регина.
Равицкий подошел к озабоченной старушке и заговорил с нею. Регина беседовала с доктором и сестрой Ванды. Тарновский остановился против девушки - она была все еще бледна после приступа кашля, но уже улыбалась.
- Вы не сердитесь на меня за то, что я отнял у вас розу? - спросил он.
Девушка взглянула на него без улыбки, и лицо ее омрачилось.
- О нет, - ответила она тихо, - возьмите ее и спрячьте. Когда я буду далеко, далеко отсюда, она напомнит вам обо мне.
- Я хотел бы, - прошептал Генрик, - никогда не быть далеко от вас.
- Пан Генрик, - медленно промолвила девушка, глядя ему в лицо ясным, грустным взглядом, - на розовых кустах, когда увянут цветы и опадут пожелтевшие листья, на следующую весну расцветут новые розы, еще более прекрасные. Но человек, который оставит эту землю, никогда не вернется назад, не правда ли?
Она прижала руки к груди и посмотрела на небо, а Генрик, не сводя с нее глаз, быстрым движением поднес к губам пунцовую розу.
Регина в это время прощалась с хозяйкой.
- Прости меня, милая Регина, - говорила ей старушка, - что я редко навещаю вас, но я страшная домоседка, и даже твое милое общество и занимательная беседа не могут вытащить меня из моего тихого уголка. Вместо себя я буду присылать к тебе внучек, а тебя прошу бывать у меня почаще.
Как бы подтверждая бабушкины слова, Ванда подбежала к Регине, обняла ее и крепко поцеловала в щеку.
- Может быть, вы придете к нам сегодня вечером? - спросила Регина, подавая руку Равицкому.
Инженер молча поклонился, а Генрик пригласил и доктора зайти к ним.
Через несколько минут инженер и доктор также покинули гостиную. Сестра Ванды бродила среди клумб, рвала цветы и напевала песенку, а Ванда присела на низенькой скамеечке у ног бабушки и, положив руки на ее черное платье и прижавшись лицом к ее лицу, тихо заговорила:
- Бабушка, любимая, скажи, почему мне и тоскливо и радостно, хочется и плакать и смеяться, а мысль о смерти страшит, как никогда раньше.
В ответ старушка ласково отвела со лба девушки прядь волос и, пытливо посмотрев на нее, спросила:
- Давно ты это чувствуешь, дитя мое?
- Вот уже несколько дней, - шепнула девушка, - с тех пор, бабушка, признаюсь тебе, как познакомилась с паном Генриком Тарновским.
- О чем же вы с ним беседуете?
- О чем? Вчера вечером, например, когда ты говорила с Региной, а Зося с подружками гуляла в саду, мы сидели с паном Генриком у открытого окна, смотрели на небо и звезды, и он рассказывал, что на Украине небо синее-синее, а звезды светят ярче. Он очень любит свою Украину! Он говорит, что часто один ездит верхом, и конь несет его как ветер по широкой степи, а в степи тихо, торжественно и вольно. Изредка блеснет только беленькая деревенька, и ветер донесет оттуда грустную украинскую песенку или из-за древнего кургана вырвется вдруг вихрь, засвистит, завоет, поднимет до неба тучи песка, а потом снова наступает тишина и молчание, и всадник остается один на один с небом, могилами и любимым конем. Когда он об этом рассказывал, с неба упала звезда. Я взглянула на него, и мне показалось, что на лицо его упал свет этой звезды, - так светло оно было, так блестели его глаза. Под конец Генрик шутливо прибавил: "Видите, Ванда, какова Украина! А что вы можете сказать о своем болотистом Полесье?" И так мне, бабушка, стало обидно за наше Полесье! Как-никак это мой родной край, и я не знаю, почему люди его так окрестили, ведь и в нем есть своя прелесть. И я, как могла, начала описывать Генрику наши шумящие леса, где почти темно от густой листвы столетних дубов, а среди них пленительно сверкают белые стройные березки. Говорила о наших широких просторах, о том, как они тихи и печальны, когда их окутывает осенняя мгла, сквозь разрывы в которой лишь изредка виднеются маленькие деревушки и верхи высоких кладбищенских крестов; о красивых усадебных парках, о плывущих издалека после захода солнца унылых песнях и торжественных звуках пастушеских свирелей.
Я говорила долго, мне хотелось убедить Генрика, что сторона наша не бесцветна и не убога, Когда я замолчала, он спросил: "Вы очень любите свое Полесье, Ванда?" А я ответила: "Разве можно не любить тех мест, где мы увидели свет, где пробудилась наша душа, где каждый уголок до боли знаком, как близкий друг?" - "Теперь и я люблю Полесье", - сказал он и так, бабушка, посмотрел на меня, что мне захотелось и плакать и смеяться. Но нашу беседу прервал этот несносный кашель. Когда он начинает меня мучить, перед моими глазами встает смерть, которая так рано унесла маму. Раньше это чудовище вызывало во мне грусть, а теперь меня охватывает такой страх, что я убежала бы на край света. Я чувствую, как слабею, мне с каждым днем становится все хуже, и здешние воды нисколько не помогают. Бабушка, милая, неужели в груди моей поселилась неотступная смерть? Мне ведь всего восемнадцать, а жизнь так прекрасна, особенно теперь.
И девушка обняла старушку, зарылась лицом в складки ее черного платья, прижалась, словно ища у нее защиты.