Она была искренне рада и не сводила с нового гостя своих счастливых глаз. Нахлынувшие воспоминания пробудили в ней лучшие чувства к Эдварду, и она приняла его со всем своим радушием. Естественно, что мужчина, влюбленный в ее дочь, с долей симпатии относился и к ней самой, и миссис Дэшвуд ответила ему тем же. Через несколько минут от его застенчивости и холодности не осталось и следа, и Элинор была рада увидеть его прежним. Его влюбленность вновь пробудилась, интерес к их благополучию стал неподдельным. Но сам мистер Феррарс был похоже чем-то обеспокоен. Он похвалил их новый дом, восхитился красотой окрестностей, был вежлив и учтив, но всё же казался встревоженным. Это заметили все, а миссис Дэшвуд решила, что причина всему многочисленные поручения его матери, которые непосильным грузом легли на плечи Эдварда. Поэтому, при первой же возможности она не преминула высказаться об эгоизме некоторых родителей:
– А чем занята сейчас уважаемая миссис Феррарс, Эдвард? – спросила она, когда обед был окончен, и все расселись у камина в гостиной. – Всё еще мечтает увидеть вас великим оратором?
– Нет, я надеюсь, что моя мать теперь убедилась, что таланта к политике у меня нет.
– Но, как вы планируете сделать карьеру, не вкладывая средств, не заводя связи, не получив профессии? Это ведь практически невозможно.
– А я и не пытаюсь сделать карьеру. Моё единственное желание, чтобы как раз этого и не произошло. И у меня нет ни малейшего желания прославиться. Слава Богу, я не наделен гениальностью или красноречием!
– У вас совершенно нет амбиций. Я знаю. Ваши желания более разумны.
– Также разумны, как и у большинства живущих в этом мире. Я надеюсь только, что буду счастлив, но, как каждый из нас, обязан идти к счастью только своим путем. Знаменитость помешала бы моему простому человеческому счастью.
– Удивительно было бы, если б помогла, – сказала Марианна, – Как могут богатство или величие сделать нас счастливыми?
– Величие в некоторых случаях может способствовать счастью, – сказала Элинор, – А сбережения уж точно никому еще не помешали.
– Элинор. Ради приличия, не говори так, – сказала Марианна. – Деньги могут обеспечить счастье только там, где нет любви и быть не может.
– Возможно, – сказала Элинор, улыбаясь, – что мы к этому еще вернемся. Давай сравним, что каждая из нас понимает под словом "деньги" и "сбережения". Что ты понимаешь под словами "хорошие деньги"?
– Около 18 или 20 сотен фунтов в год, не более этого!
Элинор засмеялась:
– Две тысячи в год?! Ого! Для меня и одна тысяча это уже целое состояние, хорошие "сбережения". Могу представить, чем это все закончится!
– Но две тысячи в год – это просто разумная сумма, на меньший доход нормальная жизнь семьи просто невозможна. Когда я говорю "жизнь", то имею в виду достаточное количество прислуги, экипаж, или два, и свои охотничьи собаки… Меньше, пожалуй, невозможно.
Элинор улыбнулась снова, когда услышала, как ее сестра описывает свои будущие расходы в имении Комб-Магна.
– Охотничьи собаки? – переспросил Эдвард, – Но зачем вам охотничьи собаки? Не все же обязательно охотятся?!
Марианна в ответ только покраснела:
– Многие охотятся…
– А я мечтаю, – вмешалась в разговор старших Маргарет, – чтобы кто-нибудь подарил каждой из нас по кусочку от огромного богатства!
– Ах! Золотые слова! – воскликнула Марианна. Ее глаза радостно заблестели, а ее щеки заалели в предвкушении такого воображаемого счастья.
– Мы все не отказались бы от такого подарка судьбы, – сказала Элинор, – Хотя все же богатство налагает определенную ответственность.
– О, дорогая! – вскричала Маргарет, – Как счастлива я была бы и что только не сделала с ним!!!
Марианна посмотрела на нее с пониманием.
– А мне бы было трудно самой потратить все деньги, наверное, я отдала бы их дочерям, – сказала миссис Дэшвуд.
– Ты можешь начать тратить свои сбережения прямо вот с этого дома, и проблема, куда вложить несметные сокровища, исчезнет сама собой.
– Представляю, сколько замечательных заказов посыпалось бы от вашей семьи в Лондон, – сказал Эдвард, – если бы вы разбогатели. Скольких продавцов книг, нот и печатников вы бы осчастливили. Вы, мисс Элинор, выписывали бы по почте всё новые и новые гравюры, что же касается Марианны, то в Лондоне не останется ни одного нотного магазина, который бы не присылал ей новые музыкальные произведения! А книги: Томсон, Купер, Скотт! Она будет покупать их, покупать снова и снова, весь тираж, чтоб они не попали в плохие руки. И у нее обязательно будут книги, в которых авторы восторгаются грустными ветвями облетевших деревьев. Разве не так, Марианна? Простите меня, если я очень дерзок, но я не забыл наш прошлый спор и хотел вам напомнить о нём!
– Мне было приятно вспомнить о прошлом, Эдвард. Не важно, была ли тогда меланхолия или тихая радость, но я люблю воспоминания. И вы никогда не обидите меня, напоминая о прошедших временах. Вы почти правы, предполагая как мои неожиданные доходы должны быть израсходованы. И конечно некоторые из них, особенно наличные, должны быть истрачены на коллекцию нот и книг.
– А большая часть ваших средств уйдет на ежегодные выплаты авторам или их наследникам.
– Нет, Эдвард, я должна кое-что сделать еще…
– Возможно, вы учредите премию тому, кто написал книгу о полном оправдании вашей любимой манеры поведения. "Наша встреча случилась однажды…". Вы, по-прежнему считаете, что в жизни можно полюбить лишь раз?
– Несомненно. Я еще очень молода, чтобы думать иначе. Думаю, вряд ли мне доведется убедиться в обратном.
– Марианна, как всегда последовательна. Вы видите, – сказала Элинор, – она не изменяет себе.
– Но, только немного стала серьезней, чем была, – заметил Эдвард.
– Нет, Эдвард, – сказала Марианна, – Не вам меня упрекать. Вы сами-то не очень веселы!
– Почему вы так подумали? – ответил он, посмотрев на нее, – Я ведь никогда и не был весельчаком.
– Так же, как и наша Марианна, – сказала Элинор, – Я вряд ли смогу назвать ее "живчиком", хотя она очень горяча, очень запальчива во всем, чтобы не делала. Но она вовсе не хохотушка.
– Думаю, что вы правы, – ответил он, – но я всегда ее считал веселой.
– Я тоже часто ошибалась, истолковывая ту или иную черту характера, – продолжала Элинор. – Со стороны люди с живым воображением всегда кажутся нам более грустными или веселыми, гениальными или бездарными, чем они оказываются на самом деле. И мне трудно объяснить, почему это так. Беда в том, что часто человек ведет себя так, как о нем судят, и очень редко, по своей истинной сути.
– Да, это так, Элинор, – сказала Марианна, – Я думаю, что всеми нами, в конечном счете, правит чужое мнение и что наша способность давать оценку другим была милостиво дана свыше только с одной целью – умело управлять соседями. Ты сама только что об этом сказала!
– Нет, Марианна, никогда! Я никогда не хотела подчинить себе других. Единственное, что я всегда пыталась навязать людям, так это нравственные ценности. И ты не переубедишь меня в обратном. Я признаю, что виновата перед тобой. Я пыталась повлиять на тебя. Но разве я когда-то заставляла тебя действовать в угоду чужому мнению?
– Вам никогда не удастся включить вашу сестру в глобальный план улучшения общей цивилизованности, – сказал Эдвард, – Получилось ли у вас что-нибудь хоть раз?
– Эффект был прямо противоположным, – ответила Элинор, глядя на Марианну.
– Теоретически, – продолжал он, – я полностью на вашей стороне. Но практически, я, несомненно, ближе к вашей сестрице. Я не люблю защищать себя. Но я от рождения застенчив, и поэтому часто выгляжу стесненным, хотя не испытываю при этом никакого смущения, а просто нахожусь в состоянии своей естественной неуклюжести. Я часто думаю, что по своей природе я должен ограничиться только близким кругом знакомых друзей, так как ничтожно себя чувствую в кругу незнакомых или известных людей.
– У Марианны нет такого алиби невежливости, как у вас, застенчивость ей не знакома.
– Она слишком хороша собой, чтобы быть застенчивой, – заметил Эдвард, – Робость – идет от нашего несовершенства. Если бы я был уверен в том, что мои манеры превосходны, я бы не был так застенчив!
– Но вы, стали бы неискренним, скрытным человеком, – заметила Марианна.
Эдвард внимательно посмотрел на нее:
– Скрытным? Разве я скрытен, Марианна?
– Да, и очень.
– Я вас не понимаю, – вдруг воскликнул он, покраснев, – Скрытен, но как, и в чем? В том, что я вам рассказал? Почему вы так предположили?
Элинор с удивлением смотрела на его неожиданную бурную реакцию и постаралась всё перевести в шутку:
– Разве вы недостаточно знаете мою сестру, чтоб понять, что она имеет в виду? Разве вы не знаете, что она каждого обвиняет в скрытности, если он только не говорит также много, как она?
Эдвард ничего не ответил. Но серьезность и задумчивость снова вернулись к нему, и некоторое время он сидел у камина молча.