Та меня узнала и почему-то сильно обрадовалась моему звонку. Пригласила к себе домой.
Я приехала.
Подруга сильно изменилась, но была мне очень рада.
Она жила на широкую ногу. Евроремонт, дорогая мебель, бриллианты.
Когда выпила, она рассказала откуда у нее деньги.
Оказывается, она работала по контракту снайпером в Чечне. Отстреливала российских офицеров. Там ей платили хорошие деньги.
Я сначала не поверила. Она – и снайпер?
– Жить нормально захочешь, чертом станешь, – ответила подруга на мой вопрос.
Она мне и рассказала, что в городе есть вербовочный пункт. Подписываешь контракт, и тебя отправляют на обучение в Пакистан, а уже потом в Чечню.
– Вот так. Три месяца в лагере, три месяца в Чечне, и обеспечена на всю жизнь. И не жалею, – закончила она, лихо опрокинув в рот рюмку коньяка.
Я тоже выпила.
Дальше пошли рассказы о фронтовой романтике и больших деньгах.
К утру она меня уговорила.
Выспавшись, мы с ней сходили в вербовочный пункт. Там я подписала контракт. Позвонила соседке, извинилась, сказала, что нашла хорошую работу, денежную. Попросила еще немножечко приглядеть за сыном. Она согласилась. Ей с моим сыном легче ждать возвращения своего сына из армии.
Полученный по контракту аванс я выслала им на прожитье, и через день по фальшивому паспорту вылетела в Арабские Эмираты, а оттуда – в Пакистан. Там узнала, что и подруге за меня прилично заплатили, и что она никогда не была ни в лагере, ни в Чечне, а занималась лишь вербовкой. Этим и жила. Теперь мне стала понятна ее неожиданная радость от нашей встречи.
Но все это я осознала лишь к концу своего обучения, когда готовилась моя отправка в Чечню.
И уже там, в Чечне, я поняла, что если не любишь свою винтовку, как саму себя или как своего ребенка, лучше не мечтай стать снайпером.
Только себя измучаешь и ничего не заработаешь. Хорошо я пришла в отряд со своей винтовкой.
Со своей "Моськой". ("Моська" – винтовка 7,62 С. И. Мосина)
Мне ее в лагере отобрал мой инструктор, одну из сотни из-за хорошей кучности.
Правда, из заработанных потом денег пришлось прилично ему доплачивать за доводку.
В спусковой механизм был добавлен предупредитель и курок воткнули с накаткой.
Шейку ложа заменили на пистолетную.
Шомпол с винтовочки убрали, чтобы ствол не утяжелял.
Всей моей "Моське" сделали черную окисловочку, даже затвору, и она стала брюнеточкой.
Я беленькая, она черненькая.
Мне "чехи" ("Чехи" – бандиты) и кличку дали из-за этого "Абба".
И мне легче при моей профессии быть просто Аббой, чем Ирмой.
А еще для своей "Моськи" я приобрела Цейсовскую трубу от двух до шести. Этот телескоп хорош для стрельбы и по неподвижной и по движущейся дели, а также для вечернего и ночного боя.
Под оптику сделала откат, чтобы глаз не повредить.
И стала работать.
Причем, надо сказать, не плохо.
Поэтому уже скоро контракт, по моим подсчетам, должен закончится.
Деньги я заработала большие и часть их уже переправила домой соседке.
Осталось самой уйти.
Еще немного подзаработать и – домой к сыну.
Стемнело.
Я свою "Моську" за спину и – к федералам.
У меня уже было приготовлена удобная лежаночка. С нее хорошо просматривался их блок-пост. С утра пораньше можно снять пару офицеров. За них хорошо платят.
Только я устроилась, прикопала "Моську", как на меня что-то сверху упало. И не успела я даже пискнуть, меня быстро и профессионально скрутили. Но расчет, очевидно, был на мужика, поэтому немного все же помяли.
Когда в палатке допрашивать стали, я поняла, что "Моську" не нашли. Поспешили ребята.
Тогда начала беженкой прикидываться.
Но ребята стреляные. Посмотрели на синяк на плече, на указательный пальчик с мозолями от курка и сразу поняли кого сняли – снайпер.
Точнее снайпершу.
А на нас, снайперов, никакие человеческие законы не распространяются. Ладно, если бы была местная. Может, еще бы выкупили. Меня же, по всем фронтовым законам, должны тут же хлопнуть без суда и следствия. Как и не было.
И точно. Даже не стали разбираться кто и откуда, где и как.
Бросили жребий, и малый, кому выпало, повел меня на щелчок.
Спасибо, хоть издеваться да насиловать не стали. Хотя перед смертью можно было бы мной и потешиться.
Повел меня солдатик в ложбину.
Попросила наручники снять.
Снял.
Я волосы распустила.
Попросила дать помолиться.
Дал.
Помолилась Иисусу.
И вдруг страшно стало: "Меня же сейчас убьют".
А я сама…
Но тех, кого я убивала, не знали, что в них стреляют.
А в меня должны сейчас выстрелить.
Я повернулась к нему лицом, а он уже прицелился.
Упала на колени и заплакала, уткнувшись в землю.
А когда подняла голову, увидела, как он поднял автомат вверх, дал короткую очередь, развернулся и ушел.
Я вначале не поверила. Но, сообразив, что чудо произошло, быстро скатилась вниз по ложбине и уже ползком – к своим. Местность я знала хорошо.
На базе мне не поверили.
И поэтому ни документов, ни коридоров выхода не давали.
Чтобы поверили, надо было шлепнуть пару федералов. Но без своей "Моськи" я была как без рук. Из чужих стрелять – себя губить. А мне почему-то теперь жить хотелось как никогда.
Наконец, смогла откопать свою родную винтовку.
Думала, поскорей сделаю дело, зашвырну "Моську" и – домой к сыну.
Поэтому пошла днем с группой.
Вернее не пошла, а повели.
В приказном порядке велели идти.
Решили взять комендатуру в селе, расположенном километрах в пятнадцати от базы.
Но теперь настроение у меня было не как прежде. Это и "чехи" чувствовали. Старший группы прямо прилип ко мне. Так и пас каждый мой шаг.
А я шла и все думала, почему же тот солдатик меня отпустил. Не влюбился же он в меня за эти минуты. А может у него сестра похожая или девушка любимая? Я слышала, что были такие случаи. Ну, и Бог с ним. Вернусь, помолюсь в костеле за его здоровье. Свечку поставлю перед святой девой Марией, чтобы уберегла моего спасителя в этой мясорубке.
Но что-то беспокоило мою память. Будто где-то я уже видела лицо этого русского парня. А вот где и когда, никак не могла вспомнить.
Бой начался неожиданно.
Как-то сразу.
Сначала вроде мы придавили федералов.
Но те быстро оправились от неожиданного нападения. И в ответ стрельба пошла без суеты. Поэтому у нас было на все про все минут пятнадцать-двадцать, а там уже прилетят "вертушки" с ракетами, и тогда группе "крышка".
И все бы хорошо, но пулемет на чердаке комендатуры не давал продвинуться вперед ни на метр.
А время убегало.
Вот тут-то и я понадобилась.
Поймала на шпильку прицела окно, откуда бил пулемет.
Перевела осторожно оптику на шестерку.
В щели между рамами четко проявилась голова федерала.
Выдох.
Щека. Приклад. Медленно, медленно потянула курок.
И в последнюю долю секунды в сознании вспыхнуло: "Да это же тот солдат, что меня отпустил. Но он же вылитый…"
И рука моя дрогнула.
Пуля, отщепив раму, ушла куда-то в темноту чердака.
– Ты что, сука, стрелять разучилась? – "чех" больно ткнул пистолетом в бок.
– Если сейчас его не снимешь, я тебя сниму, сучья мать, – зашипел он, как змея.
Да и правда, что это я.
Поправила оптику. Пригляделась – точно он, Алеша. Сосед мой прыщавый. Вот кто меня отпустил. Вот, значит, почему я осталась живой.
У меня сильно забилось сердце.
Как же так? За что Иисус послал мне такое испытание?
– Стреляй, сука! – привел меня в сознание "чех".
Пистолет его был уже у моего виска.
– Считаю до трех. Раз…
Я, прошептав "сейчас", выдохнула.
– Два…
Прижала плотнее приклад своей "Моськи" к плечу. Поймала на шпильку прицела голову сына соседки, вспомнила своего сына и решила: "Буду стрелять". Уже потянула курок, как вдруг он резко повернул голову в мою сторону и как-.будто заглянул мне в глаза, и я задержала выстрел.
– Три!
И что-то жаркое ударило мне в висок.
"Чех" плюнул на изуродованную выстрелом белокурую голову женщины и дал команду к отходу. А пулемет все бил и бил, не давая бандитам уйти. Наконец, затрещали "вертушки". Несколько ракетных ударов, и от группы боевиков ничего не осталось.
Когда собирали трупы бандитов, нашли и труп снайперши. Пулеметчик узнал ее. Осмотрел рану. Погладил волосы. И сам похоронил.
Не в общей канаве с убитыми "чехами".
А отдельно.
Под цветущей вишней.