* * *
Его Сиятельство пробыл в доме Погремцовых почти до вечера, даже остался отужинать. Наташа старалась быть вежливой, натянуто улыбалась, в душе желая искусать до крови старого сластолюбца.
Дмитрий Федорович наглядеться не мог на дочь и своего будущего зятя: еще год назад он о такой выгодной партии и мечтать не мог! Да теперь многое изменится: предводитель уездного дворянства, этот кичливый Николай Васильевич, будет лично здороваться за руку: ведь графского тестя вниманием не обойдешь! А полицмейстер… А калужское общество… Да что они теперь! Надобно подумать о жизни в Петербурге или лучше сразу – в Италию на теплые воды?
Наконец его сиятельство откланялся, приложился к ручке невесты, не обошел вниманием и будущую тещу:
– До скорого свидания, Наталья Дмитриевна! Прощайте, Мария Ивановна! – С хозяином дома граф обнялся: – Должен вам признаться, дорогой друг, – сгораю от нетерпения…
Дмитрий Федорович понимающе хлопнул графа по плечу.
– Немого уж осталось. Все пройдет благополучно, я уверен.
Но Мария Ивановна не разделяла мужниного оптимизма: она томилась тревожным предчувствием.
Глава 10
Накануне свадьбы, в пятницу, семейство Погремцовых пробудилось рано утром. Дмитрий Федорович лично обошел усадьбу, не забыл заглянуть и с комнату любимой дочери: та еще спала.
Несмотря на это обстоятельство, что невеста не торопилась пробуждаться от сладостного сна, в котором видела своего возлюбленного, отнюдь не графа Астафьева, в доме началась суета.
Мария Ивановна приказала девкам упаковать вещи, которые понадобятся на церемонии, в особенности свадебное платье, оно было помещено в специальную коробку, в которой прибыло неделю назад из Москвы.
В спальню Натальи докатился шум, она проснулась, понимая, что настал тот самый день, когда… словом, когда ее беззаботная жизнь закончиться и начнется другая, полная тоски и безысходности, если, конечно, не случится то, чего она так страстно желала.
Наташа отбросила одеяло и села на кровати. Глаша, стоявшая на своем боевом посту, около туалетного столика, произнесла:
– Доброе утречко, Наталья Дмитриевна!
– Чего ты радуешься? – огрызнулась барышня. – Какое доброе утро? Хуже утра у меня в жизни еще не было!
– Это, Наталья Дмитриевна, как посмотреть! Идите умываться.
Наталья нехотя встала и поплелась к туалетному столику.
– Глаша, ты хоть понимаешь, что родители продают меня старику за богатство?
– Да… – поддакнула горничная, поливая из кувшина.
– Чего "да"? – переспросила Наташа, фыркая от холодной воды. – И отчего вода простыла?
– Вода… – растерялась Глаша, – не знаю… верно, вы почивали долго.
Дверь распахнулась, в комнату вошла Мария Ивановна. Она бегло осмотрелась на всякий случай: в последнее время ее не переставали томить дурные предчувствия, в душе она понимала, что предстоящий брак сделает дочь несчастной. Но, увы, отступать было поздно.
– Ты проснулась, душа моя? – обратилась Мария Ивановна к дочери.
– Как видите, маменька…
Родительница пристально взглянула на дочь, пытаясь постичь ее сокровенные мысли, но напрасно. Наташа и сама не знала, что ждало ее в ближайшие два часа. Девушка надула губки по обыкновению:
– Маменька, могу я одеться? Или вы намерены присутствовать?
– Ты, что же матери стесняешься?
– Ну, как хотите. Мне все равно, – подытожила юная прелестница. – Глаша достань мое любимое платье, что из бирюзового шелка.
– Ах, мон шер! – воскликнула Мария Ивановна. – Невеста должна быть скромной! Это платье уж слишком яркое.
Наташа передернула плечами.
– В прошлом году, на осеннем балу у губернатора оно вам таковым не казалось. Отчего же теперь сей наряд стал слишком ярким?
– Повторяю тебе: невеста должна быть скромной.
– А я не хочу! – отрезала Наташа.
Мария Ивановна поняла, что назревает скандал, как говорится, на "ровном месте", и уступила:
– Хорошо одевайся, как угодно. Только, будь любезна, пусть парикмахер, – он ожидает в гостиной, – потрудится над прической.
Наташа проигнорировала слова матери и, присев перед зеркалом, начала расчесывать волосы.
– Если ты вздумала разозлить меня – тебе не удастся! – воскликнула Мария Ивановна.
– Это не входило в мои планы. Впрочем, вы итак уже раздражены.
Мария Ивановна всплеснула руками.
– Почему ты постоянно перечишь?
– Потому, что замуж не желаю выходить! И имейте в виду: я доведу графа своими капризами до могилы…
Мария Ивановна издала приглушенный крик и, распахнув дверь, скрылась в полумраке коридора. Наташа, довольная собой, продолжила расчесываться.
– Наталья Дмитриевна, что ж вы сами-то? – Глаша принесла бирюзовое платье. – Отчего меня не позвали?
– Ничего сама справлюсь. Глаша, ведь ты знаешь, что папенька отдает тебя в Астафьево?
– Да, Наталья Дмитриевна… Я рада этому.
Наташа повернулась и с благодарностью взглянула на преданную горничную
– Жаль…
– Чего, тебе жаль, Глаша? – переспросила Наташа.
– Не бывать мне экономкой при вашей милости.
Наташа подскочила со стула:
– Вот! И ты уверена, что Константин забыл обо мне и смирился с обстоятельствами!!!
– Но, Наталья Дмитриевна… Ведь пролетку и дрожки уже заложили, скоро – в Астафьево.
– Я смирюсь со своей печальной судьбой только в одном случае: под венцом рядом с графом, когда пойму, что все окончательно потеряно.
* * *
Семейство Погремцовых выехало из усадьбы. В пролетке ехал сам барин, Дмитрий Федорович, рядом с ним сидели двое здоровенных мужиков из прислуги, – так на всякий случай. Дмитрий Федорович, как некогда человек военный, решил перестраховаться и прихватил с собой отменный пистолет тульской работы, засунув его во внутренний карман камзола. Барин ощущал холодный металл оружия, проникающий через батистовую рубашку, его присутствие придавало ему уверенности и чувство безопасности. Мужики, сидящие напротив, также были вооружены ружьями. Управлял пролеткой сам Пантелемон, верный и преданный хозяйский пес.
Наталья Дмитриевна, с унылым видом, рядом с ней маменька, а напротив – Глаша с коробками, – разместились в дрожках, которые неспешно следовали за пролеткой.
Замыкала процессию телега, груженная различной снедью, а также фейерверками, приобретенными барином по случаю в Калуге.
Процессия, поскрипывая рессорами, проследовала по землям Погремцовых, выехала на губернскую дорогу и, наконец, свернула во владения графа. Проследовав две версты, бдительный Пантелемон натянул поводья, слегка осадив лошадей:
– Барин, кажись впереди чагой-то случилося. Вона телега перевернулась, али кибитка… Не разгляжу отсюдова.
Дмитрий Федорович схватился за пистолет: "Ага, вот они – супостаты! Напасть задумали! Тогда отчего ж перевернулись?.."
Крепостные мужики, сопровождающие пролетку, переглянулись.
– Не извольте беспокоиться ваша милость. Сейчас мы поглядим чаго случилося. Чай стрелять еще с хранцузской войны не разучилися.
Они вылезли из пролетки и направились к месту происшествия. По мере продвижения, у них складывалось впечатление, что оказию потерпел бродячий театр или цыганский табор.
Откуда не возьмись, перед мужиками возникла юная прелестница. Она тряхнула черными, как смоль волосами, и ее нежные коралловые губы изрекли:
– Ох, господа хорошие! Как вы кстати! Не откажите в любезности – помогите актерам. Видите, – она кивнула вперед, – кибитка упала на бок: ось отвалилась. А в театре все больше женщины. Здесь сила нужна не дюжинная. Ну что поможете?
Мужики переглянулись: девушка была настолько хороша, что на супостата явно не походила.
– Могем и помочь, красавица, – сказал мужик, руки его так и тянулись к прелестям, выставленным обольстительницей почти напоказ.
Актриса засмеялась.
– Ах, как славно! Идемте!
Мужики приблизились к кибитке: она лежала на боку, торчала разорванная ось, рядом стояли еще три женщины, причем одна краше другой. Чуть поодаль стояла телега, запряженная лошадьми. К добровольным помощникам подошел пожилой актер уж очень похожий на цыгана:
– Люди добрые! Вы решили нам помочь!? Вот спасибо! Мои дочери – девки молодые, да хрупкие, не для тяжелой работы созданы.
Мужики еще раз огляделись по сторонам: кибитка лежала в аккурат поперек дороги – не проехать.
– Ну, делать нечего: пособим, – решили мужики.