- Во те на! Парнишка, переодетый девчонкой!
Общее внимание привлекал странный шум за стеной, наводивший на мысль о погоне за зверем. На этот раз облаву устроили не в поле и даже не на улицах, а в самом полицейском участке. По коридорам и лестницам бегали полицейские: глухое эхо повторяло их топот и крики:
- Сюда! Она, наверное, здесь! Вот она!
Оказалось, что сошедшая с ума девушка, которую доставили в участок, вырвалась из рук полицейских и с громкими воплями убежала от них.
Арестованные обменивались замечаниями:
- Это девушка из приюта для выздоравливающих.
- Да, ее отвезут обратно в Нотр-Дам де ла Бонгард.
Потрясенная Клара хотела было вскочить и крикнуть: "Это ищут меня!", но потом подумала, что Эльмина сама откажется от ненужной добычи.
- Конечно, ведь она вас знает, - сказал Филипп, угадав ее мысли.
Оба задумались. Вдруг шум прекратился, и наступила полная тишина.
- Она, вероятно, выбросилась в окно, - предположил кто-то. - Я видел, как ее схватили. Это красивая девушка, она сломя голову, полуодетая бежала по улице, время от времени останавливаясь и крича: "Я - Виржини! Виржини!" Ее поймали на парапете набережной в тот момент, когда она собиралась кинуться в Сену.
Говоривший, довольный произведенным впечатлением, разгладил рукой усы.
- Она убилась! - бросил на ходу один из полицейских.
Стало так тихо, что эти слова донеслись в камеру сквозь запертые двери. Все вздрогнули.
- Какое несчастье! - воскликнул кто-то.
- Напротив, какое счастье для горемычной! - возразил высокий старик.
Через некоторое время разговор возобновился. Он шел то в мрачном, то в шутливом тоне. Клара и Филипп не принимали в нем участия; на душе у них было тяжело.
Мальчуган все время натягивал на себя свои отрепья, пытаясь согреться; в конце концов они совсем разлезлись, и он нервно засмеялся. Клара сняла с себя шаль и отдала ему.
- Спасибо, дяденька! - сказал малыш, полагавший, что в камере могут быть только мужчины. Он снова закутался в лохмотья, а сверху прикрылся шалью, стараясь устроиться поудобнее. Не по летам серьезный, он уже притерпелся к горю. Видя, с каким отвращением Клара смотрит на ползающих всюду насекомых, он сказал, вздохнув:
- Что поделаешь, здесь не Лувр.
- Как тебя зовут?
- Пьеро, дяденька.
Этот разговор окончательно убедил всех в том, что Клара - переодетый юноша.
- Как меня окрестили при рождении - не знаю, - продолжал мальчик. - Имя Пьеро мне дали уже потом, за то что я хотел получить луну. Ведь я был очень избалован!
Все его слушали; польщенный вниманием, он важно стал рассказывать о себе.
- Когда я был совсем, совсем махоньким, я жил в большущем доме с позолоченной мебелью; там было много слуг. Но однажды нас выставили на улицу, мамочку и меня. Она говорила: во всем виноваты кредиторы. Я тогда не знал, кто они, и воображал, что это какие-то звери. Теперь уж я знаю!
Мы долго шли; стало темнеть, мы заблудились. Я очень боялся. Какой-то мужчина погнался за нами; мы бросились бежать куда глаза глядят. Я уцепился за мамино платье, потому что она все время выпускала мою руку из своей. Мужчина все-таки догнал нас. Тут подоспели другие, и они кинулись на маменьку, уверяя, будто она хотела куда-то их заманить, но это неправда, мы старались убежать от них. Маму они увели, а мне удалось удрать. За решеткой была пустая собачья конура: я залез в нее и заснул. На другое утро я проснулся рядом с большим догом; он лизал мне лицо. Это была добрая собака, и я целую неделю приходил ночевать в ее конуру. Мы очень полюбили друг друга; дог оставлял мне кости, я их обгладывал. Но меня заметил хозяин. Он побил собаку, и я больше не решался туда ходить.
Итак, у меня уже не было конуры… К счастью, находились и другие места для ночлега, например, под мостом - там очень удобно - или в домах, идущих на слом. Днем я просил милостыню; иногда мне давали и старое платье. Но однажды меня арестовали и доставили сюда. Я провел несколько лет в исправительном доме. Потом меня выпустили: я понадобился господину Николя. Он давал мне всякие поручения. Вы знаете господина Николя? Он меня посылает то что-нибудь сделать, то что-нибудь передать. Когда я ему больше не нужен, он про меня забывает, я остаюсь на улице, и меня опять приводят сюда. Но господин Николя снова присылает за мною. Он даже обещал подарить мне шерстяную фуфайку, когда зима кончится.
Старый бродяга с длинными худыми руками, внимательно слушавший этот рассказ, воскликнул:
- Всюду одно и то же! Пускай же во всем обвиняют не голодных и обездоленных, а разврат, нужду, голод. Ведь он и волков гонит из лесу!
- Это правда! - согласились несколько человек.
- Обвинять надо тех, кто морит людей голодом! - заметил Филипп. - А где твой отец? - спросил он мальчугана.
- Когда я жил с мамой, у меня было несколько пап: один уходил, на смену являлся другой. Один из них вечно меня щипал; он был высокий, красивый, и его все называли господином графом, но я его не любил. Моя мать тоже была настоящей дамой. Звали ее Эльмина - красивое имя, не правда ли? Однажды я увидел на улице женщину, похожую на нее, и побежал за нею, но чуть было не попал под карету. Все равно, господин Николя говорит, что я далеко пойду и когда вырасту, то найду свой фарт, так как я дошлый.
Утомленный длинной речью, мальчуган умолк. Он не всегда бывал так словоохотлив: видно, на него подействовала доброта Клары.
Полицейские втолкнули в камеру еще одного мальчика лет шести. У него было серьезное личико, горящий пытливый взгляд, коротко остриженные волосы.
- Еще один! - сказал тощий старик, который отозвался на рассказ Пьеро таким горьким замечанием. - Эй, будущий каторжник, поди-ка сюда! Где тебя сцапали?
- Под мостом. Я там спал.
- Тебе негде жить?
- Было бы где, зачем я стал бы дрыхнуть в таком сыром месте?
- Чем же ты живешь?
- Ищу, что под руку попадется.
- Знаешь ли, что за это сажают в тюрьму, как бродяг и воров?
- Но ведь собаки тоже так делают, а их не сажают.
- Нет, малыш, их тоже сажают! Их забирают на живодерню.
- А что такое живодерня?
- Место, куда запирают заблудившихся животных, чтобы убить их, если хозяева через два или три дня за ними не придут.
- А детей, если за ними не приходят, тоже убивают?
- Не сразу, дружище. Их убивают потом. Для взрослых есть отличные бойни!
- Где это?
- На войне, если нужда не убьет их раньше. Кто же тебя воспитывал? Ты, видать, шустрый.
- Никто.
- Как никто?
- Так. Тетка Крюше купила меня совсем маленьким, чтобы я клянчил подаяние. Потом она продала меня другой старухе, у которой был только один зуб, а та - дядюшке Обмани-Глазу. У него много таких детей; он посылает их за милостыней, и нужно приносить не меньше франка, а то он дерется. Ну, вот я и удрал. Стал выпрашивать на хлеб для себя самого, ночевать под мостами… Там меня и сцапали. Я спал и видел во сне, будто ем большой кусок хлеба… Мне очень плохо: и голодно и холодно. Я хочу сразу на бойню для взрослых!
- Ты уже на пути к ней, сынок, ты уже за решеткой. Здесь - живодерня, где готовят к бойне.
- И долго еще ждать?
- Это зависит от многих причин.
- От чего, например?
- Не всем бродягам выпадает счастье помереть в детстве. Одних оставляют для войны, других для гильотины.
Мальчуган задумался.
- А кому это надо, чтобы люди становились бесприютными и несчастными с самого детства? За что они должны страдать?
- Этот вопрос, малыш, интересует меня самого. Я всю жизнь изучаю его на собственном опыте, ведь я сам - сын гильотинированного.
Взгляд ребенка зажегся любопытством. Этот уличный мальчишка любил всякие драматические истории.
- Вот как! Ну и что же вам удалось узнать?
- Вопрос этот, сынок, называется социальным вопросом, и решается, как я тебе уже сказал, на бойнях для людей…
Время близилось к полудню. Вошли надзиратели, чтобы начать раздачу пищи.
- Гляди-ка, тут девчонка! - воскликнул один из них. - Как ты попала сюда, потаскушка? Сейчас узнаем!
Он подошел к Кларе и ущипнул ее за щеку.
- Меня насильно сюда втолкнули! - возмутилась она.
- Моя сестра - честная девушка! - добавил Филипп, влепив полицейскому оплеуху.
Защищаясь, тот подставил руку, на которой висело несколько жестяных котелков. Под смех арестованных и проклятия надзирателя они с грохотом покатились на пол.
XVII. Сен-Лазар
В предместье Сен-Дени есть унылый дом, некогда служивший убежищем для прокаженных. Ныне это - женская тюрьма для подследственных и для проституток, нарушивших установленные полицией правила. Дом этот мрачен снаружи, а внутри он еще мрачнее. И ум и сердце его обитательниц поражены душевной проказой. Попавшие в эту тюрьму выходят из нее безнадежно больными.
В камерах холодно, режим строг; пища годится разве что для животных. Заключенные и встают и ложатся в пять. Ни единого часа досуга! В центральных тюрьмах по крайней мере разрешают сумерничать до восьми, и поднимаются там только в шесть. Вечером, при свете ламп, когда можно обменяться несколькими словами, все кажется уже не таким мрачным: как-никак еще один тоскливый день позади…