Первое кино после блокады. «Александра Невского» показывали. А рядом женщина сидела. И вдруг в середине фильма чувствую — она мне руку на колено. Я ничего. Она ширинку расстегнула и за член меня. А сама так и дрожит. Я сижу. А она наклонилась и стала мне член сосать. Знаешь, как приятно. Я прямо сразу и кончил ей в рот. А на экране — ледовое побоище! А она мне шепчет — пошли ко мне. Ну и пошли к ней. На Литейный. Еблись с ней целые сутки. Что она только со мной не делала! Но сосать умела, просто как никто. Так нежно-нежно, раз, раз и кончаю уже. Тебе никто не сосал?
— Да нет, — мотнул головой Олег.
— Ничего, все впереди. Вот мы и пришли! — старик остановился возле блочной пятиэтажки. — Вот моя деревня, вот мой дом родной. Спасибо тебе за прогулку.
— Да не за что, — Олег передал старику авоську.
— Ага! А это что за дела? — старик показал палкой на зеленый строительный вагончик, стоящий рядом с домом под деревьями. Дверь вагончика была приоткрыта.
— Я, как старый флибустьер, пройти мимо не могу. За мной, юнга! — махнул он авоськой и захромал к вагончику.
Олег двинулся следом.
— Дверь открыта, замка нет, свет не горит. Никак, побывали краснокожие!
Они подошли к вагончику. Старик поднялся по ступенькам, вошел. Нащупал выключатель, пощелкал:
— Ага. Света нет. За мной, Олег.
Олег вошел следом. Внутри вагончика было тесно. Пахло краской и калом. Уличный фонарь через окошко освещал стол, стулья, ящики, банки с краской и тряпье.
— Ну вот, — пробормотал старик, и вдруг отбросив палку и авоську, опустился перед Олегом на колено, неловко оттопырив протез. Его руки схватили руки Олега:
— Олег! Милый, послушай меня… я старый несчастный человек, инвалид войны и труда… милый… у меня радостей-то хлеб, да маргарин… Олег, миленький мой мальчик, прошу тебя, позволь мне пососать у тебя, милый, позволь, Христа ради!
Олег попятился к двери, но старик цепко держал его руки:
— Миленький, миленький, тебе так хорошо будет, так нежно… ты сразу поймешь… и научишься, и с девочками тогда сразу легче будет, позволь, милый, немного, я тебе сразу… и вот я тебе десятку дам, вот, десятку!
Старик сунул руку в карман и вытащил ком бумажных денег:
— Вот, вот, десять… двадцать, четвертной, милый! Христа ради!
— Ну что… — Олег вырвал руку и выскочил за дверь, сбив со стола банку с окурками.
Потеряв равновесие, старик упал на пол и некоторое время лежал, всхлипывая и бормоча.
Вдруг в двери показалась фигура мальчика.
— Олег! Умоляю! — дернулся старик.
— Не Олег, — тихо ответил мальчик, входя.
— Сережка? Следишь, стервец… Господи…
— Генрих Иваныч, а я Реброву все расскажу, — произнес мальчик, притворяя дверь.
— Стервец, ну, стервец… — заворочался старик, приподнимаясь, — стервецы, сволочи… Господи, какие гады…
Мальчик подошел к окну и стоял, поглядывая на старика.
Старик нашел палку, собрал деньги и, стоя на колене, засовывал бумажки в карман пальто:
— И все против меня. Все и всё. Я же не клоун, Господи…
— Вы же договор подписали, — проговорил мальчик, — а сами опять…
— Сережа… Сережа! — старик подполз к нему, обхватил его ноги, прижался лицом к куртке. — Бессердечные… люди…
Вдруг он отстранился и почти выкрикнул:
— Вот что, стервец, ты меня не учи!
— Я-то учить не буду. Ребров будет учить.
— Я плевать, плевать хотел! — затрясся старик. — Я срал и ссал на вас! Срал и ссал! Гады! Я сам ответственный! Сам!
— Мы все — сами… — мальчик посмотрел в окно.
— И вот что, Сережа, — строго произнес старик. — Ты со мной не пререкайся!
— А я и не пререкаюсь, — мальчик подышал на стекло и вытер запотевшее место пальцем.
— Ну-ка, — старик стал расстегивать ему штаны.
Мальчик недовольно вздохнул и стал помогать ему.