– Ух ты, я никогда не пробовала, – сказала Лерка, пододвигая стакан.
– Виски из стаканов не пьют, – сказал Нордман, – виски пьют как водку, из рюмок.
– Можно подумать, водку не пьют из стаканов, – сказал Белов.
– Водку пьют каждый день, а виски – дефицит. Альперович, тащи рюмки! – скомандовал Нордман.
Андрей поставил бутылку на стол и через минуту вернулся с пятью коньячными рюмками. Поручик скептически осмотрел их, буркнул «сойдет» и быстро разлил полбутылки.
– Чтоб мы все поступили, – предложил Альперович, но Лерка забраковала его тост:
– За любовь, – сказала она.
– Иными словами – тост номер два! – провозгласил Поручик, и все выпили.
– Что такое «тост номер два»? – спросила Женя, почувствовав прилив смелости.
– Ой, Женечка, это очень неприлично, – сказал Нордман, – тебе это еще рано.
Женя обижено посмотрела на Андрея, надеясь, что он за нее заступится, но тот сосредоточено изучал бутылку, уровень жидкости в которой заметно понизился.
– Не дрейфь, – сказал Белов, – сейчас мы все исправим. Заварка в доме есть?
Вскипятили чайник, заварили чай и поставили его остужаться в холодильник. Нордман предложил выпить еще раз, потому что пить виски, разбавленный чаем, очевидно, невкусно. Выпили еще по разу, потом Белов поставил кассету Eruption и со словами «а теперь – дискотека!» утащил упирающуюся Лерку танцевать под One Way Ticket.
Женька отпила «Фанты» и попыталась подпеть, но кроме «у-у-у-у» у нее ничего не получалось. Нордман тем временем рассказывал Альперовичу, что ему привезли диск Boney М, и надо его быстро переписать на кассету, а потом обратно заплавить в полиэтилен и продать на толкучке у «Мелодии» на Калининcком.
– У меня сейчас проигрыватель не работает, – сказал Альперович, и Женя посчитала, что настало время вмешаться в разговор.
– Можно у меня, – сказала она, но в этот момент песня кончилась, Лерка выскользнула из объятий Белова, сделала шутливый книксен и пошла за чаем. Все были уже пьяны, и потому налить чай в горлышко бутылки оказалось нелегкой задачей. Минут за десять с ней удалось справиться, залив попутно стол и нордмановскую импортную рубашку. На радостях Альперович выпил Женькин портвейн, скривился, запил его «Фантой» и быстро ушел из комнаты.
Лерка в дальнем углу целовалась с Беловым, упорно пропуская мимо ушей его предложение пойти узнать, какие еще комнаты есть у Альперовича в квартире. Нордман выжидающе посмотрел на Женьку, и та поспешно встала и пошла вслед за Андреем.
Дверь в ванную была широко открыта, и, проходя мимо, она увидела Альперовича, который нагнувшись стоял над раковиной. Лицо его было искажено. Женька решительно шагнула внутрь.
– Милый! – сказала она, опуская руку на плечо Андрея.
Тот поднял голову. Губы его были приоткрыты, и Женя с чувством «сейчас или никогда» притянула его к себе. Она едва успела ощутить поцелуй, как Андрей резко отпихнул ее и снова нагнулся над раковиной.
– Ебаный портвейн, – сказал он, и его вырвало.
Несмотря на то, что девушки жили в соседнем доме, Белов вызвался их проводить. На улице он тут же полез в высаженную к Олимпиаде клумбу и нарвал для Лерки букет садовых ромашек. Получив букет, Лерка царственно отправила кавалера восвояси, сказав, что дальше они дойдут сами. На прощание она подарила ему беглый поцелуй, который не обещал ничего большего – по крайней мере, в ближайшее время.
Они сели на скамейку Женькиного подъезда.
– Почему мне так не везет? – обрывая лепестки с леркиных ромашек, спросила Женька.
– Не переживай. Все фигня, кроме пчел, – ответила Лерка и, не дождавшись обычного отзыва, досказала сама: – Да и пчелы, если подумать, тоже фигня.