Однако она увидела профессора Анри, и защищающее ее облако рассеялось. Она несколько раз ужинала у него вместе с Пьером и теперь вспомнила, с какой трогательной радостью Пьер, разговаривая с ним, старался повторять слово "патрон" - единственное слово, в котором как нельзя лучше сочетались симпатия и глубокое уважение. От этого всплывшего в памяти слова вместе с неповторимой интонацией Пьера она чуть не упала в обморок: ведь раз профессор здесь, раз он идет к ней… Северина не успела додумать свою мысль. Врач уже держал ее руки в своих ладонях. Это был нервный человек маленького роста, сумевший остаться удивительно молодым. Эта моложавость придавала ему уверенности и позволяла избегать излишней осторожности в обращении с людьми.
- Милая моя, не теряйте самообладания, - сказал он. - Я отвечаю за его жизнь. Что касается остального, то здесь что-то определенное можно будет сказать только завтра.
- Я могу его видеть?
- Разумеется. Но он еще не пришел в себя. Завтра картина немного прояснится.
Практикант провел Северину к Пьеру. Она вошла уверенным шагом, но хотя воображение ее и было готово ко многому, сейчас она смогла дойти лишь до середины комнаты. Ей помешали приблизиться отнюдь не забинтованный лоб и не восковой цвет кожи Пьера. Помешала какая-то неестественная неподвижность его конечностей и лица, это не походило ни на сон, ни на смерть, - бессильная, вялая неподвижность, от которой все тело Северины пронизала долгая дрожь, вызванная не только жалостью и ужасом, но и чувством мучительного сожаления и еще - Северина потом не признавалась себе в этом никогда - чувством отвращения. Неужели вот эта инертная, дряблая масса с обвисшим ртом, с опавшими, а не просто опущенными веками и есть прежде всегда такое подвижное и решительное лицо ее мужа? Было почти физически тяжело смотреть на эту расслабленную плоть, еще утром лучившуюся щедростью молодости.
Северина не могла знать, что угрожает Пьеру, но в его чертах она прочитала, что наказание, на которое она его обрекла, обрело еще более жестокую форму, отчего ее бросало в холод.
- Я больше не могу, - прошептала она. - Мне нужно выйти.
За дверью ее ждал человек.
- Извините меня, - сказал он, - что я расспрашиваю вас в такую тяжелую минуту, но мне поручено расследование. Ваш муж пока еще не в состоянии говорить, может быть, вы могли бы что-нибудь объяснить.
Северина оперлась о стену. Ее вдруг поразила мысль, до этого не приходившая ей в голову. Она - сообщница Марселя, и ее арестуют.
- Ну, господин следователь, - воскликнул практикант, - откуда же мадам знает! Вам же господин Юссон сказал, что метили в него и что доктора Серизи ударили случайно.
Он отвел комиссара в сторону и сказал ему тихо:
- Я понимаю, это ваш долг, но все-таки пощадите эту несчастную женщину, не беспокойте ее хоть какое-то время. Они так друг друга любят, она же еле держится на ногах.
Северина посмотрела вслед комиссару, с трудом понимая, что пока ее оставили на свободе. Потом робко спросила:
- Вы говорите о Юссоне, вы его видели?
- Да я же, кажется, уже сказал вам, мадам…
Северина смутно припомнила, что по дороге в больницу практикант что-то рассказывал ей, но тогда ее сознание оказалось неспособным что-либо воспринимать. Она попросила его повторить. Только тут она с ужасающей ясностью установила для себя последовательность событий, начиная с того самого прыжка Марселя. Северина прокусила себе губу, чтобы не застонать: "Это я, я направила удар".
И, словно чувство ответственности за все произошедшее вдруг усиливало опасность, которой подвергался Пьер, она прошептала:
- Он умрет.
- Нет, нет, я вас умоляю, успокойтесь, - сказал практикант. - Вы же слышали, что сказал патрон. Серизи выкарабкается, это бесспорно.
- Почему же он не шевелится?
- После такого удара это естественно. Но жить он будет, в этом я вам клянусь.
Северина почувствовала, что хотя это заверение и было искренним, но оно не снимало всех ее тревог. Но какое имело значение, сколько продлится выздоровление и будет ли слишком неприятным лечение, если Пьер все-таки будет жить.
Остаток дня она провела у постели больного. Он был по-прежнему неподвижен. Иногда Северина, охваченная испугом, склонялась над ним, слушала его сердце. Оно тихо билось. Тогда она успокаивалась и запрещала себе думать о странном бездействии его мышц.
Когда начало смеркаться, профессор Анри пришел сменить повязку и осмотреть рану. Северина невольно подняла глаза на это темное отверстие. Через него вытекала самая дорогая для нее кровь и, может быть, что-то еще более драгоценное. Она видела оружие, которое проделало эту дыру. Раздеваясь, Марсель всегда клал под подушку револьвер и нож с бежевой роговой ручкой. Северина держала его в руках, поглаживая стопор.
У нее застучали зубы.
- Лучше будет, если вы пойдете домой и попытаетесь уснуть, - сказал профессор. - За Серизи будет хороший уход, я гарантирую. А вам… вам понадобятся силы завтра. Завтрашний день многое решит… Речь здесь идет не о жизни, но… В общем, посмотрим. Идите отдохните.
Она повиновалась с каким-то тайным удовлетворением. Однако домой не пошла. У нее возникло глухое, неодолимое желание, которого она испугалась лишь в тот момент, когда назвала шоферу адрес Юссона. Некий закон мощного тяготения нес ее к этому человеку, с которого все началось, которым, казалось, все должно было и кончиться, к единственному человеку, который знал о ней все.
Едва Северина увидела Юссона, как тут же поняла, что тот ждал ее прихода.
- Я знал, - отсутствующим голосом произнес он.
Он провел ее в гостиную, полную роскоши и покоя. Хотя лето было в самом разгаре, в камине полыхали дрова.
Юссон сел напротив огня, опустил вниз длинные кисти рук.
- Ничего нового, так ведь? - спросил он таким же отрешенным голосом. - Я только что звонил в больницу. Там сейчас определяется цена моего спасения.
Северина молчала, но у нее уже возникло и постепенно начало усиливаться необычное ощущение внутреннего благополучия. Юссон был сейчас единственным человеком, общество которого она могла выносить, и он произносил те единственные слова, которые она была способна воспринимать.
Юссон смотрел то на огонь, то на свои руки, которые постоянно подносил к огню. Такое было ощущение, что он хочет их там расплавить. Он продолжал:
- Когда он упал, у меня тут же появилась уверенность, что он не умрет. В воздухе витало нечто худшее.
Он с трудом поднял глаза на Северину и спросил:
- Вы были настолько уверены, что я расскажу?
Молодая женщина ответила лишь легким взмахом ресниц.
- Как вы его любили, - немного помолчав, сказал Юссон. - Человеку вроде меня такое неведомо… И я допустил эту ошибку. Я не предполагал, на что может толкнуть подобное чувство…
Северина внимательным взглядом выразила согласие. "Ему не дано было понять того, что было во мне хорошего, - подумала она. - А Пьеру не дано было понять плохого… Если бы он догадался, то, может быть, удержал бы меня или стал бы лечить. Но, если бы он догадался, он не был бы Пьером".
- А тот, с ножом, - сказал внезапно Юссон, - тоже ведь какая страсть.
Он вздрогнул, придвинулся еще ближе к огню. Его голова дрожала от печали, по силе своей превосходившей печаль всех действующих лиц этой драмы.
- И только у меня одного, - прошептал он, - не оказалось никакой благородной причины. Вы все трое смертельно ранены, а я ускользнул. Почему? Во имя чего? Ради того, чтобы иметь возможность возобновить свои маленькие опыты?
Он слабо усмехнулся и задумчиво продолжал:
- Как хорошо нам сегодня вдвоем. На всей земле никто - даже самые алчущие любовники - не испытывают в этот вечер такой потребности друг в друге, как мы с вами.
- Скажите, - спросила Северина, - когда вы увидели Марселя, вы сразу поняли, что это я послала его?
Юссон мягко поправил:
- Послали мы.
Потом он погрузился в состояние беспредметной мечтательности. Прервал его мысли шум ровного дыхания. Северина уснула на диване, на котором сидела.
"Скольких бессонниц, скольких мучений стоит ей этот сон, - подумал Юссон. - А завтра…"
Он вспомнил об опасениях профессора Анри, о расследовании, которое начнется. Каким образом эта несчастная с лицом сломленного ребенка сумеет сохранить крохи еще оставшегося у нее в голове здравомыслия?
Он, конечно, поможет, но только от чего он может ее уберечь?
Юссон подошел к Северине. Во сне она выглядела такой чистой, такой невинной. Неужели эта та самая женщина, которую он видел распростертой на красном покрывале там, куда сам же и направил ее однажды солнечным утром? Да и сам он, разве в это мгновение он был тем же человеком, который на жалкую мольбу Дневной Красавицы ответил безнравственным уклончивым жестом, тем жестом, который, по сути, и проделал позже дыру в виске Пьера? Его собственная тайна, в которую он столько раз вглядывался с неуемной и тщетной алчностью, покоилась на целомудренном лице Северины.
Он нежно коснулся ее волос, сходил за одеялом, выбрал самое мягкое и тихо накрыл ее.
Северина проспала до девяти часов утра. Проснулась она с ощущением, что ее физические силы восстановлены. Однако вскоре она пожалела об этом отдыхе. Он обострил ее переживания, усилил тревогу о здоровье Пьера. Все, что привело ее к Юссону, показалось ей жалким и ничтожным. То была слабость, невроз. Воспоминания об их беседе, вчера казавшейся такой содержательной, теперь заставили ее устыдиться.