Встретиться через двадцать лет - этого я не ожидал, да и Ганна тоже; кстати, она права: не двадцать, а двадцать один, если быть точным.
- Ну садись, - говорит она.
Ноги у меня болели.
Я, конечно, знал, что свой вопрос ("Что было у тебя с девочкой?") она рано или поздно повторит, и я мог бы ей поклясться: "Ничего!" - и при этом не лгать, потому что я сам в это не верил, с тех пор как увидел Ганну.
- Вальтер, - говорит она, - почему ты не сядешь?
Я упрямо стоял.
Ганна подняла жалюзи.
"Главное - спасти девочку", - беспрерывно твердил я про себя, то поддерживая разговор, то молча куря сигареты Ганны; она убрала с кресла книги, чтобы я мог сесть.
- Вальтер, - спрашивает она, - хочешь есть?
Ганна в роли матери...
Я не знал, что думать.
- Красивый у тебя отсюда вид, - говорю я. - Так это, значит, и есть знаменитый Акрополь?
- Нет, - отвечает она, - это Ликабетт.
У нее всегда была эта манера, прямо-таки маниакальная страсть, быть абсолютно точной даже во всем второстепенном: нет, это вовсе не Акрополь, это Ликабетт.
Я говорю ей:
- Ты не изменилась!
- Ты находишь? А ты разве изменился?
Ее квартира - жилище ученого (это я сказал ей совершенно откровенно, а позже Ганна в каком-то разговоре привела эти мои слова о жилище ученого в доказательство того, что и я считаю науку монополией мужчин, как и вообще все духовное). Стены уставлены книжными полками, а письменный стол завален черепками с этикетками. Впрочем, вообще-то я сперва не заметил в квартире старинных вещей, напротив, мебель была вполне современная, что, признаться, меня сильно удивило.
- Ганна, - говорю я, - а ты теперь идешь в ногу с веком.
Она только усмехнулась.
- Я это серьезно, - говорю я.
- А ты по-прежнему? - спрашивает от.
Иногда я переставал ее понимать.
- А ты по-прежнему забегаешь вперед? - спрашивает она. Я был рад, что Ганна хоть улыбнулась.
...И мне стало ясно: угрызения совести, которые испытываешь, когда не женишься на девушке, с которой был близок, оказываются совершенно напрасными. Ганне я был не нужен. Машины у нее не было, телевизора тоже, но она была довольна своей жизнью.
- Красивая у тебя квартира, - говорю я.
Я спросил ее про мужа.
- Да, Пипер, - говорит она.
Казалось, он ей тоже не нужен, даже в материальном отношении. Уже многие годы она сама зарабатывает себе на жизнь (в чем состоит ее работа, я, честно говоря, и сейчас еще толком не понимаю), зарабатывает не очень много, но ей хватает, в этом я убедился. Ее костюм выдержал бы даже придирчивый взгляд Айви, и, не считая старинных стенных часов с потрескавшимся циферблатом, ее квартира, как я уже сказал, была обставлена вполне современно.
- А ты как живешь? - спрашивает она.
На мне был чужой пиджак, который мне одолжили в больнице, я себя в нем плохо чувствовал, он был не по мне, и я это все время ощущал: слишком широкий - я ведь худой - и при этом чересчур короткий, а рукава как у детской курточки. Как только Ганна пошла на кухню, я его снял, но рубашка моя тоже никуда не годилась, она была вся перепачкана кровью.
- Может быть, примешь ванну, пока я приготовлю еду?
Она накрывала на стол.
- Охотно, - говорю я, - я насквозь пропотел.
Она вела себя трогательно-предупредительно и при этом очень деловито; она зажгла газовую колонку и объяснила мне, как ее выключать, принесла мыло и чистое махровое полотенце.
- Как ноги? - спрашивает она.
Она все время что-то делает.
- С какой стати в гостиницу? - недоумевает она. - Само собой разумеется, ты можешь жить здесь.
Я все время ощущал, что я небрит.
Ванна наливалась очень медленно. От горячей воды шел пар.