- Я выбрал вас, поскольку думал, что вы будете держать язык за зубами. Когда выясню, кто это сделал, не стану спрашивать почему. Мигом вздерну на виселицу.
- Смерть Медичи! - крикнула женщина.
Кто-то бросил камень, он пролетел мимо всадников и упал в шаге от моих ног.
- Мерзавцы! Предатели!
- Давайте ее сюда!
Командир посмотрел на камень и повернулся к своему заместителю.
- Подсади ее, - приказал он. - Поедем, пока хуже не стало.
Солдаты подбежали к своим лошадям. Заместитель, крупный мужчина с угрюмым лицом, взял меня за локоть, словно непокорную простолюдинку, и посадил на осла. Животное взглянуло на меня с упреком и оскалило большие желтые зубы.
Командир уселся на бледно-серого жеребца и дал сигнал солдатам. Процессия начала двигаться; я ехала рядом с командиром. Со всех сторон нас сопровождали вооруженные всадники, впереди и позади они шли по три человека вплотную друг к другу.
Прежде чем солдаты успели образовать строй, три уличных хулигана из толпы проскочили между лошадьми. Один рванулся ко мне и ухватил за ногу кончиками пальцев. Я крикнула. Командир наклонился к парню с таким яростным видом, что тот попятился и был затоптан лошадью.
- Abaso le palle! - скандировала толпа. - Смерть Медичи!
Солдаты сомкнули ряды, и мы поскакали по широкой улице. Народ какое-то время следовал за нами, изрыгая проклятия и швыряя вслед камни. Вскоре мы оторвались от них и оказались на более спокойной улице. Позади остались монастырские стены, соборы, дома богатых людей. В окнах было темно, потому что владельцы бежали, опасаясь осады.
Я сидела в седле, сама не своя от страха, и думала о том, что сегодня уже поздно для публичной казни. Значит, придется ждать до утра, если только меня не убьют втихую.
Улицы становились уже. Большие поместья сменились магазинами и домами ремесленников.
Когда мы свернули на более широкую улицу, кавалькада замедлила ход. Дорогу перегородили черные фигуры, которые поджидали в темноте.
- Черт бы вас побрал! - отругал командир солдат. - Клянусь Богом, если обнаружу среди вас предателя, отправлю его в преисподнюю…
- Смерть Медичи, - раздался в темноте нерешительный голос.
Это слова вызвали исступление.
- Abaso le palle! Долой шары!
Посыпался град камней.
Командир осадил свою лошадь и прокричал:
- Заключенную перевозят по распоряжению республики! Тот, кто этому помешает, предатель!
- Предатели вы! - послышался женский голос.
Мятежница выступила вперед, и я увидела ее в свете факела: истощенное существо в лохмотьях. Костлявые ключицы, порванная кофта спущена с плеча, тощая грудь обнажена. Ребенок отказывался ее сосать и слабо пищал. Женщина уставилась на меня, ее глаза напоминали черные ямы.
- Ведьма Медичи! - завопила она. - Ты убиваешь меня, убиваешь моего ребенка. Ваши солдаты морят нас голодом, а ты толстеешь. Ты должна умереть.
- Смерть! - отозвалась толпа. - Смерть Медичи!
Двое юношей выскочили из темноты и напали на солдата слева от меня. Один ухватил его за ногу и потащил вниз; другой ударил дубиной. Солдат рухнул с седла.
- Забери у него саблю! - заорал кто-то, и толпа ринулась вперед.
Командир громко отдал приказ, повернул лошадь и прижал мою ногу своей. Свалившемуся солдату удалось расчехлить саблю, и он выставил ее, обороняясь против юнцов.
На свет выскочил седой нищий. Он вцепился мне в юбку и изо всей силы потянул к себе. Осел заревел, я заголосила. Мое седло стало съезжать, мир накренился. Перед глазами закрутилось страшное колесо, составленное из животных, сабель и тощих конечностей.
Ноги мои запутались в стременах, в плечо угодил камень. Я стала падать и увидела радостно ощеренный рот нищего, его кривые черные зубы, пахнуло зловонной гнилью. Я почувствовала на себе его прикосновение и снова отчаянно закричала.
Неожиданно нищий исчез, командир легко подхватил меня и поставил на ноги. Он заслонял меня правой рукой, а левой размахивал саблей. Нищий лежал на брусчатке, истекая кровью. Солдаты окружили нас, оттеснив затихшую толпу.
Командир указал кончиком сабли на голову нищего.
- Я убью любого, кто посмеет до нее дотронуться. Она совсем еще ребенок. Девочка, ставшая жертвой политики, как и вы, бедные недоумки.
Он вскочил на своего жеребца и подал знак заместителю, тот поднял меня вверх, и командир посадил меня перед собой. Процессия снова двинулась в путь. Я ощущала руки командира, державшие поводья, ощущала спиной его теплую и твердую грудь.
То и дело до меня доносился запах сырого мяса, слишком долго жарившегося на солнце. Командир вынул платок и подал мне.
- Закройте нос и рот, - велел он. - Здесь гуляет чума.
Я приложила платок к носу и вдохнула аромат розмарина.
- Вы все еще дрожите, - заметил командир. - Теперь все хорошо. Я защищу вас от уличных беспорядков.
Я опустила платок.
- Не этого я боюсь.
- Мы не знаем, что с вами делать, - тихо произнес командир. - Была б на то моя воля, я бы тотчас вас отпустил. Ничего, это вопрос времени.
Я порывисто обернулась в седле.
- Меня на самом деле могут освободить?
На его щеке снова дрогнула мышца.
- Ужасная судьба для ребенка, - заметил он. - Вы наша пленница. Сколько лет? Три года? Если повезет, переживете меня, герцогиня. Меня и всех моих бедолаг. - Он указал подбородком на своих солдат. - Ваши друзья теперь превосходят нас численностью.
Мое сердце быстро забилось.
- Не лгите, - попросила я.
Губы командира скривились в усмешке.
- Готов поспорить: через два месяца наши судьбы поменяются местами.
- И какова ставка? - осведомилась я.
- Моя жизнь.
- Договорились, - отозвалась я, хотя не слишком поняла его ответ.
Соврал командир или нет, но на душе стало легче. Я прижалась к нему спиной.
- Касательно пари, - продолжала я, глядя на желтый свет факелов, пляшущий на витринах и стенах магазинов, - если проиграете, чью голову мне затребовать?
Не успел он открыть рот, как я уже все поняла.
- Сильвестро, - представился командир. - Сильвестро Альдобрандини, смиренный солдат республики.
Я вспомнила о письме матери, оставшемся под подушкой в монастыре ле Мюрате.
Никаких осложнений более не возникло, и мы быстро добрались до северного квартала Сан-Джованни. Затем повернули на узкую улицу Сан-Галло и оказались у монастырской стены, за которой меня уже поджидала сестра Виолетта.
Это был монастырь Святой Катерины, место, в котором я провела первые месяцы своего заточения. Господин Сильвестро благополучно меня туда вернул.
ГЛАВА 11
Сестра Виолетта закрыла деревянные ворота и встретила меня так же, как и в первый раз: приложила палец к губам. Ее фонарь открыл моему взору перемены последних трех лет: она похудела еще больше. Виолетта повернулась и повела меня наверх, в мою старую келью. На соломенном матрасе сидела юная женщина с золотистыми волосами. Когда на нее упал свет фонаря, она подняла тонкую руку и сощурилась. Как и у Виолетты, лицо ее было истощенным от голода, но тем не менее очень красивым.
- Томмаса? - уточнила я.
Она радостно вскрикнула, узнав меня, и заключила в объятия. Сестра Виолетта снова прижала палец к губам и исчезла в коридоре.
Томмаса подала голос, как только затихли шаги Виолетты.
- Катерина, - прошептала она, - почему ты снова здесь? Где ты находилась все это время?
Я посмотрела на отвратительный тюфяк, почувствовала зловоние канализации и медленно опустилась на краешек кровати. Там, в ле Мюрате, сестра Николетта, наверное, плачет. Мне тоже хотелось разрыдаться. Я покачала головой: очень тяжело было выдавить хоть слово.
Но Томмаса слишком долго пробыла в одиночестве, а потому не могла молчать. Чума унесла всех пансионерок и большинство сестер. Из-за осады города кладовые монастыря почти опустели.
Всю ночь я пролежала без сна на твердом бугристом тюфяке, слушая тихое сопение Томмасы. Я думала о сестре Николетте, о матери Джустине и о жизни, которую оставила в ле Мюрате.
Утром я узнала о новых условиях своего заключения: мне не надо было ни убирать, ни питаться в трапезной, ни посещать часовню. Я должна была целые дни проводить в своей келье.
Минули две тоскливые недели. В монастыре Святой Катерины книг не было, на мои просьбы дать что-нибудь заштопать не откликнулись. Я похудела, и немудрено: питалась только сваренной на воде кашей. Единственной моей отдушиной была Томмаса, которая возвращалась в келью вечером.
Жарким августовским утром снова стали палить пушки, да так громко, что пол содрогался под ногами. Сестра Виолетта, с глазами, полными страха, разговаривала в коридоре с монахиней, которую поставили за мной надзирать. Бросив в мою сторону несколько озабоченных взглядов, Виолетта притворила дверь в келью. Если бы на двери был засов или замок, она наверняка бы им воспользовалась. С того момента дверь оставалась закрытой. Вечером Томмаса не пришла, и я сидела в одиночестве на вонючем матрасе. Ужас и надежда сменяли друг друга.
Утром меня разбудил грохот пушки. Началось наступление на Флоренцию. Еду мне так и не принесли. Настала ночь, и канонада прекратилась.
На следующий день пушка прогремела еще ближе.
На третье утро я проснулась в тишине, поднялась с постели и постучала в дверь. Никто не откликнулся. Я взялась за дверную ручку, и в этот момент зазвонил колокол.
Это был не церковный колокол, собирающий на молитву. Я узнала голос "коровы" - колокола на дворце Синьории. Он созывал горожан на центральную площадь.