Я была здесь раньше лишь однажды и запомнила гробницу как место, наводящее страх: спуск в темную пещеру, окруженную мерцающими лампами, где под хрустальным куполом лежало мумифицированное тело в золотой броне.
Пока мы шли, Олимпий тихо давал необходимые пояснения:
- Его доставили сюда, а не в Сиву… сохраняли тело в меду… золотой саркофаг расплавили, когда было туго с деньгами… жрецы в Мемфисе отказались хоронить его: сказали, что куда его ни положи, он все равно не успокоится…
- Откуда ты так много знаешь? - спросила я его шепотом.
- Я не знаю и малой доли того, что бы хотел, - ответил он так, словно счел мой вопрос весьма невежественным.
Помпей устремил взгляд на лежащую фигуру, глаза его округлились еще больше, и я услышала, как он невнятно бормочет на своей латыни.
- Он хочет стать новым Александром, - прошептал Олимпий мне на ухо. - Льстецы говорят, что между ними есть сходство. Он и волосы стрижет в той же манере.
Мне сравнение не понравилось: ведь Александр завоевал Египет.
- Ни капли не похож, - возразила я.
- А многие люди все-таки сравнивают его с Александром, - заявил Олимпий. - Они говорят о его молодости и называют его Магнус - Великий. Он единственный римлянин, удостоившийся подобной чести в двадцать шесть лет. Правда, поговаривают, - тут мальчик наклонился и заговорил так тихо, что я едва его расслышала, - что Помпей сам присвоил себе этот титул! И что он буквально заставил Суллу позволить ему отпраздновать триумф.
Олимпий с благоговением взирал на своего кумира.
Я остановилась рядом с ним и - не ты ли, Исида, вложила в мои уста те слова? - произнесла:
- В моих жилах течет кровь Александра. Мы, Птолемеи, принадлежим к его роду.
Помпей, казалось, очнулся от своих мечтаний.
- Значит, ты благословенна, царевна, - отозвался он.
- Он хранит нас и нареченный его именем город, к вечной славе, - сказала я. - Он наш покровитель.
Отец, стоявший позади меня, заламывал руки и выглядел испуганным.
Помпей серьезно посмотрел на меня:
- Ты достойна быть потомком Александра.
Дальше путь лежал к Мусейону, названному так в честь девяти муз, покровительниц мысли и творчества. Для римлян провели подробную экскурсию, им представили ведущих ученых и показали читальные залы. Потом настал черед библиотеки - самого большого в мире хранилища письменных текстов. Ее основал Птолемей Второй, и каждый последующий царь ревностно пополнял это выдающееся собрание.
У входа нас приветствовал Аполлоний, главный библиотекарь.
- Мой великий царь, царевна и почтенные граждане Рима, - молвил он, поклонившись так низко, что заскрипели его немолодые кости. - Позвольте мне показать вам этот храм письменного слова.
Он провел нас через несколько залов, соединявшихся словно звенья в цепи. Под высокими потолками тянулись ряды окон, пропускавших в помещение дневной свет. На скамьях за мраморными столами читатели, представлявшие все народы Ойкумены, склонялись над развернутыми свитками. Я увидела грека в тунике, араба в своей просторной одежде, иудея в мантии и капюшоне, египтянина в кожаной юбке, с голой грудью. Все они вскинули головы, когда мы вошли.
Поворачиваясь за нами, как подсолнухи за солнцем, они проводили нас взглядами и вновь углубились в свои манускрипты. Нас между тем провели в одно из хранилищ библиотеки. На полках вдоль стен лежали рукописи. Это походило на улей с вложенными в ячейки свитками, с каждого из которых свисал деревянный ярлычок с названием.
- Идеальный порядок, - одобрительно промолвил Помпей, потянувшись к свитку с надписью: "Гераклид из Тарента".
- Это труды по медицине, император, - подсказал Аполлоний.
Соседний свиток был помечен именем Герофила Халкидонского.
- Непревзойденный лекарь из Александрии, - с гордостью пояснил Аполлоний.
- Помер двести лет тому назад, - буркнул Олимпий себе под нос. - Есть же современные сочинения.
- Все это истинные сокровища, - промолвил Аполлоний с гордостью, жестом обводя манускрипты; он относился к ним как к родным детям. - Рукописи, состоящие из нескольких свитков, хранятся в корзинах на полу. На ручке каждой корзины наклеена бирка с названием.
На Помпея это зрелище явно произвело сильное впечатление.
- Вот образцовый подход к делу и пример для всех нас, сознающих важность сохранения архивов и не желающих, чтобы их деяния выветрились из памяти потомков, - сказал он.
Римляне принялись разворачивать свитки, и произведенный ими шум дал мне возможность шепотом обратиться к всезнайке Олимпию с вопросом:
- А что за история с завещанием, будто бы предоставляющим Риму права на Египет? Я хотела узнать об этом вчера вечером, но ты слишком много говорил!
Пускай теперь объяснит мне сам, если может.
- Ну… - Олимпий на миг задумался, а потом зашептал в ответ: - Твой двоюродный дядя Александр Десятый составил завещание, по которому Египет отдается Риму. Отсюда и их притязания. Но на самом деле нет никакой уверенности в том, что он действительно его составил, а даже если и составил - в том, что оно имеет законную силу.
- Почему бы тогда им не прочесть его и не решить?
Этот способ выяснить истину представлялся самым простым.
- Кажется, оно таинственным образом исчезло, - сказал Олимпий, подняв брови. - Как удобно!
"Для нас или для них?" - задумалась я.
Но шум вокруг нас уже стих, и пришлось прекратить разговор.
Выйдя из библиотеки, мы показали римлянам огромный Гимнасион, где тренировались атлеты, и направились к маяку.
- Добро пожаловать! - Смотритель поджидал нас в широких дверях. - Царь Птолемей, царевна Клеопатра, заходите и покажите императору Помпею то, что возведено более двухсот лет назад повелением вашего славного предка Птолемея Филадельфа.
Мы зашли внутрь. Смотритель показал нам огромный запас топлива: величиной с гору, он занимал все помещение.
- Огонь должен гореть днем и ночью, и на поддержание его идет все, что способно гореть: навоз, бумага, древесный уголь. Мы храним наши запасы здесь, а потом их поднимают в корзинах наверх, на высоту четырехсот футов. - Он пригласил нас следовать за ним к центральной шахте и подвел к канатам, свисавшим, казалось, с самого неба. - Но вам придется подняться по огибающей башню винтовой лестнице.
- А почему бы и нам не поместиться в топливной корзине? - спросила я.
- Это невозможно, - ответил смотритель. - Во-первых, подъемник доставил бы вас прямо к огню. Во-вторых, как могу я доверить гордость Египта и Рима каким-то веревкам?
Путь на вершину оказался долгим и трудным. Лестница вилась, мы вновь и вновь огибали башню, и я замечала, как гавань становится меньше, а суда выглядят словно игрушки, которые дети запускают в пруды с лотосами. Чем выше мы поднимались, тем шире раскрывался обзор: были видны и окраины за пределами Ипподрома, и почти весь путь на восток к городу наслаждений Канопу, где заканчивался этот рукав Нила.
Зрелище завораживало, но когда мы обогнули последний поворот ступенек и вышли на вершину, я запыхалась и у меня болели ноги.
Смотритель маяка ждал нас на фоне пламени. Огонь ревел, языки пламени изгибались, как змеи в волосах Медузы, и гудение огня соединялось с наружным ветром, производя страшное завывание. Позади пламени я различала что-то мерцающее и колеблющееся, а потом на виду появился раб в мокрой кожаной одежде. Он поворачивал полированное бронзовое зеркало-щит, скользившее в желобе по периметру огня, чтобы свет усиливался отражением и был виден далеко в открытом море. Яркость возрастала и за счет того, что щит собирал солнечные лучи. Говорят, будто свет маяка виден на расстоянии в тридцать миль, но в таком отдалении он мерцает, и его легко принять за звезду.
Огонь - думаю, это всякому ясно - был сущим чудовищем, алчным и свирепым. Смотритель маяка тоже носил плотные кожаные доспехи и шлем с забралом и прорезями для глаз (в нашу честь его снял). Он знал нрав своего монстра и облачался, чтобы защититься от него. Жар пламени ужасал; люди могли работать там, не теряя сознания, лишь благодаря постоянному ветру - сильному и холодному на такой высоте.
- Я слышал, здесь стояли стеклянные линзы, - сказал Олимпий.
- Да как это возможно? Жар расплавил бы стекло, - возразил Помпей.
- Такая попытка предпринималась, - подтвердил слова мальчика смотритель маяка. - Нам не удалось отлить цельный кусок стекла, подходящий по размерам, но идея была превосходная. Сумей мы усилить свет хорошей линзой, нам бы не потребовался такой большой костер. И стекло не расплавится, нет, если только не поместить его в самое жерло.
- Мне кажется, - заметил Олимпий, - что при наличии линзы мы могли бы использовать вместо огня солнечный свет.
- Днем - конечно, - сказал его отец. - Но как быть ночью?
Все рассмеялись, однако Олимпий стоял на своем.
- Корабли в ночное время не плавают.
- Но они плавают в облачную погоду, - сказал Мелеагр, - и их настигают шторма. Твои солнечные линзы подвели бы их.
Корабли… паруса… при мысли о них я всегда теряла присутствие духа. Даже сегодняшний переход по дамбе к маяку дался непросто. Я терпеть не могла воду из-за страшной памяти о гибели матери, но мне приходилось жить близ берега и видеть воду каждый день. Плавать я еще не умела, лодок избегала, и даже маленькие лотосовые пруды внушали страх, который приходилось тщательно скрывать. Я боялась, что, если кто-то заметит мою робость, меня ославят трусихой.
- Твой город прекрасен! - провозгласил Помпей, разглядывая панораму. - Белый, красивый, чистый и полный чудес…