Мать взмахнула рукой, одним жестом как бы убирая прочь и тесные комнаты, и складные кроватки девочек, стоявшие в углу, и соломенные тюфяки служанок, сложенные на полу, - всю убогую нищету нашего жилища. Словно по волшебству, исчезли и промозглый холод, постоянно ползущий из подвала, и сырые каменные стены, и дымящий очаг. Еще ярче засияло для меня беспримерное мужество моих детей, которые старались забыть, что совсем недавно жили не в монастырском подвале, а в королевском дворце.
- Но разве это возможно? - удивилась я, не веря материнским пророчествам.
Мать наклонилась ко мне и, почти прижавшись к моему уху губами, прошептала:
- Безусловно. Ведь муж твой во Фландрии не виноградники выращивает, не занимается виноделием, не чешет овечью шерсть и не учится прясть! Он занят тем, чем должен: готовит армию в поход, заводит союзников, собирает деньги и планирует в ближайшем будущем вторгнуться на территорию Англии. Ведь лондонские купцы не единственные в стране, кто предпочитает Йорков Ланкастерам. И не забудь, дорогая: Эдуард ни разу не проиграл ни одной битвы. Неужели ты об этом не помнишь?
Я неуверенно кивнула. Даже если мой муж и потерпел временное поражение, даже если и был вынужден отправиться в ссылку, все равно он ни разу в жизни не проиграл ни одного сражения!
- Так вот, - продолжила моя мать, - когда твой муж выступит против армий Генриха - даже если одной армией будет командовать Маргарита Анжуйская, а другой сам Уорик, - победителями непременно будут Йорки. Разве ты сама думаешь иначе?
Разве так подобает рожать королеве? За шесть недель до родов она должна полностью удалиться от дел и от всего света и затвориться в своих покоях после пышной церемонии с торжественным закрыванием ставень и освящением ее спальной.
- Чушь! - заявила моя мать. - По-моему, ты скрылась даже от самого дневного света, разве нет? А удалиться от дел… Пожалуй, еще ни одной королеве не удавалось так удалиться, как тебе! Ну скажи, кто из королев перед родами затворялся в святой обители?
И все равно, разве так подобает рожать королеве? Обычно вокруг меня суетились по крайней мере три повитухи, две кормилицы, целая толпа служанок, готовых качать колыбельку, благородные дамы, претендующие на роль крестной, а также всевозможные няньки и воспитатели, а за дверями выстраивались послы с дорогими подарками. Ко мне, правда, прислали леди Скроуп, чтобы она убедилась: у меня в убежище есть все необходимое, - и я сочла это весьма милостивым жестом со стороны графа Уорика. Но рожать мне пришлось, не имея рядом ни моих фрейлин, ни мужа, с нетерпением ожидающего этого события, и ни один из послов не стоял за дверями. Помочь мне было почти некому: крестными отцами моего новорожденного сына стали настоятель Вестминстерского аббатства и его приор, а крестной матерью - леди Скроуп; только они и оставались со мной. Это были хорошие, добрые люди, которые вместе с нами невольно угодили в ловушку, однако среди них не было ни знатных лордов, ни иностранных правителей, которых обычно выбирают в качестве крестных для наследников королевского трона.
Я нарекла мальчика Эдуардом, как и хотел муж, как и предсказала та серебряная ложечка, выловленная мной из реки. Маргарита Анжуйская, оккупационная армия которой застряла в порту из-за штормов, прислала письмо, в котором просила меня назвать сына Джоном. Ей явно не хотелось, чтобы в Англии появился еще один принц Эдуард, тезка и возможный соперник ее отпрыска. Но я не обратила на желание Маргариты ни малейшего внимания, словно она была никем. Да и с какой стати мне было учитывать предпочтения Маргариты Анжуйской? Мой муж дал своему наследнику имя Эдуард, и на серебряной ложечке, явившейся мне из реки, тоже было это имя. Так что мой сын - Эдуард; Эдуардом, принцем Уэльским, и останется, даже если моя мать права и ему никогда не бывать королем Эдуардом V.
Но в семье все сразу стали звать его просто Малыш, никому и в голову не приходило называть его принцем Уэльским. И я, погружаясь после родов в благодатный сон, согревшись и прижимая своего мальчика к груди, чуть хмельная после той "родильной чаши", которую мне подали, все думала: возможно, мой Малыш и впрямь никогда не будет королем. Ведь пушки в его честь не палили, никакого салюта на холмах не устраивали, не жгли костров, и вино не лилось рекой из лондонских фонтанов, и лондонцы не были пьяны от радости, и весть о его появлении на свет не спешила достигнуть величайших дворов Европы. Казалось, что у меня родился самый обыкновенный ребенок, а вовсе не принц. Возможно, он и вырастет самым обыкновенным мальчишкой, а я снова превращусь в самую обыкновенную женщину. И мы уже не будем великими правителями, избранными Богом, а останемся просто счастливыми людьми.
ЗИМА 1470/71 ГОДА
Рождество мы встретили в убежище. Лондонские мясники прислали нам к столу жирного гуся. Мы с мальчиками и маленькой Елизаветой играли в карты, и уж я постаралась проиграть дочке серебряный шестипенсовик, так что она отправилась спать страшно гордая собой и совершенно уверенная, что стала настоящим игроком. Двенадцатую ночь мы тоже праздновали в убежище. Мы с мамой сочинили для детей пьеску и поставили настоящий спектакль с костюмами, масками и волшебными превращениями. Собственно, в основу представления была положена наша фамильная легенда о Мелюзине, прекрасной полуженщине-полурыбе, которую можно увидеть в лесных озерах и источниках и которая может выйти замуж за простого смертного, но только по большой любви. Я завернулась в простыню, завязанную внизу так, что получилось некое подобие хвоста, и распустила свои длинные волосы. Когда я "выходила из вод", то есть попросту поднималась с пола, девочки пришли в полный восторг и даже мальчики захлопали в ладоши. Затем появилась моя мать верхом на "лошади" - палке от метлы с надетой на нее бумажной лошадиной головой. Мать была в кожаном дублете, позаимствованном у нашего привратника, и в бумажной короне. Свою бабушку девочки вообще не узнали. Они смотрели наш спектакль с таким увлечением, словно мы - настоящие актеры, выступающие в знатнейших домах мира. В нашей пьесе говорилось о том, как смертный мужчина полюбил прекрасную женщину, оказавшуюся наполовину рыбой, и как он убедил ее покинуть свой лесной источник и попытать счастья в широком мире. Мы, правда, рассказали лишь первую половину легенды: как они стали жить вместе, она родила ему прекрасных детей и была с ним счастлива.
Разумеется, история на этом не кончалась, но тогда мне не хотелось думать, что все браки по любви завершаются разлукой, что и я, подобно Мелюзине, не могу жить в этой новой реальности, целиком созданной мужчинами. Я старалась не вспоминать о том, что Мелюзина, выйдя из своего озера, оказалась, по сути, заперта в замке своего рыцаря, как в темнице, - ведь я тогда скрывалась в своем убежище, и все мы, дочери Мелюзины, угодили в ловушку, поскольку не могли в этом мире по-настоящему оставаться собой.
Смертный муж любил Мелюзину, однако она по-прежнему была для него загадкой. Он не понимал природы Мелюзины, и ему не нравилось, что его жена скрывает некую тайну. Однажды он позволил своему гостю убедить себя в том, что за Мелюзиной стоит присматривать, а попросту шпионить, и спрятался за занавесями в ее купальном домике. И увидев, как Мелюзина ныряет и плавает в своем бассейне, как - о ужас! - блестит и переливается чешуя на ее теле, он понял: ее тайна в том, что хоть она и любит его всем сердцем, но все еще является полуженщиной-полурыбой. Этого рыцарь вынести не смог; но и Мелюзина ничего не могла с собой поделать: она оставалась той, какой и была создана. И муж бросил ее, поскольку в глубине души всегда боялся ее двойственной природы, совершенно не понимая, что таковы все женщины в мире, что женщины - существа особые. Рыцарю невыносимо было сознавать, что у Мелюзины есть иная, скрытая от него жизнь. На самом деле нестерпимым для него было то, что Мелюзине, женщине, подвластны такие глубины и такая мудрость, какие для него недоступны.
Бедная Мелюзина! Она так старалась стать хорошей женой и все же рассталась с человеком, который ее любил, и вернулась в свое водное царство, поскольку земля стала для нее слишком твердой и жесткой. Как и многие женщины, Мелюзина не сумела заставить себя полностью подчиниться взглядам и вкусам своего мужа. Ноги, на которые она променяла привычный рыбий хвост, причиняли ей сильную боль, и она не могла гулять с мужем по тем тропам, которые выбирал он. Впрочем, Мелюзина пыталась даже танцевать, желая доставить мужу удовольствие, хотя боль, которую она при этом испытывала, была поистине невыносимой. Мелюзина стала прародительницей королевского дома Бургундии, и мы, ее правнучки, точно так же пытаемся ходить теми дорогами, которые выбирают для нас наши мужчины, но, как и Мелюзина, обнаруживаем порой, что земля на них слишком тверда и жестка.