– Ваша трость у стула, – тихо сказала Анна и отвела взгляд. Она знала, что Грэм ее не видит, но ей показалось неправильным наблюдать за ней в такой ситуации.
– Грэм… – рискнула она, не желая еще больше ее расстраивать. – Это кажется важным. Я не могу просто выбросить их. И не смогу ответить без вашей помощи.
Грэм остановилась в дверях, ее спина выдавала ее напряженность. – Я уже сказала, что ответ на все эти письма "нет". Напишите об этом, как сочтете нужным, но впредь занимайтесь ими без меня. За это я вам плачу. И, пожалуйста, больше не приносите мне подобных писем.
Анна рискнула предпринять последнюю попытку:
– Возможно, вы могли бы мне подсказать…
– Хватит, Анна, – устало сказала Грэм, открывая тяжелую дверь в коридор. – Мы закончили.
Уровень любопытства Анны подскочил до небес, с одной стороны ее очень удивило то, что она прочитала в письмах, но реакция Грэм ее просто шокировала. Она не особо разбиралась в классической музыке, но судя по всем этим письмам, Грэм была явно не простым музыкантом. Реакция самой Грэм поставила ее в тупик. Анна очень хотела понять, что только что произошло, но не могла спросить об этом Грэм напрямую. Она уже достаточно хорошо ее знала, чтобы понимать, что Грэм никогда не станет обсуждать что-то настолько глубоко личное, что причиняет ей такую боль. Эта мысль заставила ее выйти из комнаты в поисках Хэлен. Она нашла ее в библиотеке за шитьем.
– Хэлен, нам нужно поговорить, – серьезно сказала Анна, присаживаясь рядом с пожилой женщиной.
На лице Хэлен появилось удивление, но заметив решительный настрой Анны, она с опаской спросила. – Что случилось?
– Грэм, – ответила Анна. – Расскажите мне о ней.
– О, боже мой, – воскликнула Хэлен. – Это не простая задача! Я знаю Грэм с самого детства. Миссис Ярдли умерла, когда Грэм было всего три года, и мне кажется, я стала для нее кем-то вроде матери. Да простит меня бог, но мне кажется, я люблю ее больше, чем собственную плоть и кровь. Даже не знаю, с чего и начать!
Анна опасалась, что когда речь зайдет о Грэм, Хэлен начнет увиливать от темы. Но она была настолько потрясена непонятной сценой с Грэм, что не приняла бы очередного отказа. Достаточно было того, что Грэм закрылась от нее своей подчеркнутой вежливостью и непреодолимыми эмоциональными барьерами.
– Попробуйте начать с этого! – потребовала Анна, держа стопку конвертов. – Институт Карнеги, Парижская консерватория, Лондонская филармония и десятки других. Вы бы видели ее реакцию! Это все слишком болезненно для нее, и вы прекрасно знаете, что она не станет ничего мне объяснять. Я должна помогать ей. Но от меня будет мало толку, если вы обе будете держать меня в неведении!
Хэлен неспешно кивнула. Многолетняя привычка оберегать личную жизнь Грэм боролась с заботой о ее благополучии. В результате она признала, что Грэм нужна помощь, и Анна искренне переживает за нее, раз уж осмелилась спросить. Похоже, пришло время одному из них довериться постороннему человеку. Она аккуратно отложила в сторону свое шитье и подошла к книжным полкам. Взяв пару тяжелых альбомов в кожаном переплете, она протянула их Анне.
– Думаю, здесь вы найдете ответы на многие вопросы.
Анна открыла первый том и обнаружила газетные вырезки, статьи и рецензии, – и все это было о Грэм. Самым старым статьям оказалось больше тридцати лет. С нарастающим чувством удивления она изучала хронику жизни Грэм.
Впервые о Грэм Ярдли мир музыки услышал, когда ей было всего шесть лет. К этому времени она уже три года училась игре на фортепиано. Молодой учитель, которого нанял ее отец, быстро понял, что этот целеустремленный ребенок слишком быстро освоил всю стандартную программу. Было проведено собеседование с известным учителем из Кёртисовского института музыки, который принял девочку в свои ученики. В свои шесть лет она уже давала концерты, а к тринадцати ее приглашали известные международные оркестры. К двадцати годам она выиграла не только конкурс имени Чайковского, но и все престижные музыкальные конкурсы других континентов. Ее восхваляли не только за новаторское исполнение классических произведений, но и за ее собственные композиции. Очевидно, у ее таланта не было границ.
После двадцати лет она активно гастролировала. "Лондон Таймс", "Пэрис Ревью", "Токио пресс" и десятки других изданий приписывали ей звание наследника Рубинштейна и Горовица. И, кажется, даже этого было недостаточно, чтобы в полной мере описать ее талант. Казалось, она еще не достигла пика своей карьеры, когда писать о ней вдруг резко перестали. Анна почувствовала опустошение, глядя на пустые страницы и отчаянно ища дальнейшую информацию о всемирно-известной пианистке.
– Господи, Хэлен, – пробормотала она, аккуратно закрывая альбомы и борясь с желанием расплакаться. Отложив их в сторону, она встретила вопросительный взгляд Хэлен. Она догадывалась, что Хэлен ждала ее реакции, и что от этого зависело, что еще она ей расскажет. В конце концов, она могла сказать только правду.
– Она и правда особенная, не так ли?
Хэлен мягко улыбнулась. – Странно, что вы это сказали. Именно такой я ее всегда и считала "особенной". Люди, которые ее не знали, думали, что эта гениальность дается ей легко. Я знала, что бы ни было дано ей от природы, музыка, которую она писала, была результатом ежедневных многочасовых трудов. Когда она работала, ее невозможно было отвлечь от фортепиано. Она могла играть дни и ночи напролет без перерывов на сон и пищу. Я практически заставляла ее впустить меня в комнату, чтобы она могла поесть. Она играла с какой-то одержимостью. Но когда она, наконец, останавливалась, то выглядела такой счастливой! Я знала, что ей это нравится. Когда у нее все получалось, она просто светилась от восторга!
Хэлен замолчала, пытаясь подобрать слова, чтобы охарактеризовать личность, слишком неординарную, чтобы описать словами. Икона, перед которой преклонялись люди, на самом деле была сложной и в то же время невероятно человечной женщиной, которую знала Хэлен.
– Как только ее не называли: одаренным ребенком, когда ей было шесть; потрясающим композитором в двадцать, а в тридцать ее уже называли маэстро. Некоторые считали ее высокомерной, заносчивой и эгоистичной перфекционисткой. Все это правда, но для близких, она открывала и другие свои стороны. Какой бы она ни была требовательной к другим, к себе она была требовательной вдвойне. Она целиком и полностью отдавалась делу, и требовала такого же подхода от других. Она была силой, которая двигала всеми нами, и взамен она давала нам нереальную красоту. Мы смирились с ее темпераментом и заносчивостью. Она никогда не была жестокой или злой, просто она была предана своей музыке. Для всех нас она была яркой путеводной звездой!
Анна сидела тихо, представляя какой была Грэм. Ей хотелось знать ее такой, какой ее знала Хэлен. От одной мысли о страдающей женщине, которая и слышать не желала о мире, в котором когда-то была полноправной хозяйкой, у Анны сжималось сердце. Куда подевался тот властный виртуоз?
– Что с ней случилось, Хэлен?
– Авария все изменила, – безапелляционным тоном ответила Хэлен, словно предупреждая Анну отказаться от дальнейших вопросов.
– Хэлен, – осторожно начала Анна, – я слышала, как Грэм играла сегодня, это так красиво! Почему она больше не выступает?
Хэлен потрясла головой. – Она больше ни для кого не станет играть. Не играла со времен аварии. Несколько долгих месяцев она провела в больнице, а когда ее, наконец, выписали, она сразу же примчалась в Ярдли. С тех пор она живет только здесь. Это было больше десяти лет назад. Тогда еще был жив ее отец. Он остался жить в своем доме в Филадельфии, а я переехала сюда к Грэм. Он часто приезжал к ней, но ему было трудно видеть, как она изменилась. Первое время ей звонили друзья и важные люди из мира музыки, но она не хотела никого слышать. Несколько месяцев она ни с кем не разговаривала и не выходила из своей комнаты. Со временем, она начала понемногу выходить, в основном по ночам. Она не разрешала ей помогать. Она всегда была такой упрямой, даже в детстве! – Хэлен улыбнулась своим воспоминаниям. – У меня сердце разрывалось от ее страданий. Иногда она падала, а я даже не могла подбежать к ней на помощь. Я знала, что все это для нее слишком унизительно. Но ей было бы еще больнее знать, что кто-то видит ее беспомощной.
Анне было невероятно больно представлять страдания Грэм и масштаб ее потерь. Но, в то же время, она никак не могла понять, как столь упрямая и независимая женщина могла так просто сдаться.
– Но Хэлен, она все еще такая сильная. Что с ней случилось?!
– Первый год после аварии она вообще не подходила к роялю, и я очень переживала за ее психическое здоровье. Я никогда не видела Грэм без музыки! Когда она, наконец, снова начала играть, я думала, что все наладится. Только теперь ее музыка стала такой грустной! Сейчас это меня уже не беспокоит, я просто рада, что она вообще играет.
– Это бессмысленно! Она прекрасно справляется, и ей почти не нужна ничья помощь!
Хэлен выглядела встревоженной. – О нет, дорогая, это не из-за травм. Если бы это было так! В аварии Грэм потеряла нечто большее, чем зрение. Она не написала ни такта с тех пор, как вернулась из больницы. Как будто муза покинула ее той ночью… после того, как она и так столько потеряла!
– Но что…? – начала Анна.
Хэлен внезапно поднялась со стула.
– Боюсь, я слишком далеко зашла. Должно быть, я кажусь вам старой глупой женщиной. – Сказала она, собирая свои вещи.
– О, Хэлен, я понимаю, как вам было тяжело все эти годы!