- Ты согласна? Мы поженимся тайно и никогда не расстанемся? А когда мне улыбнется удача, открыто объявим себя мужем и женой?
- Да, да… - Я легонько постанываю от удовольствия и уже не думаю ни о чем, кроме прикосновений его умелых пальцев. - О да!
Утром он успел схватить одежду и удрать раньше, чем бабушкина камеристка торжественно явилась отпирать нашу спальню. Сбежал за минуту до того, как ее тяжелые шаги раздались на лестнице; а вот Эдуард Уолдгрейв замешкался, пришлось ему закатиться под кровать Мэри в надежде, что свисающая до пола простыня его скроет.
- Что за веселье с утра? - подозрительно осведомляется миссис Франкс, пока мы давимся смешками. - Утром смех - днем слезы.
- Это языческое суеверие, - замечает Мэри Ласелль, известная ханжа. - Спросите свою совесть, девушки, есть тут над чем смеяться?
Приняв унылый вид, мы плетемся в часовню на мессу. Фрэнсис уже там - на коленях, прекрасен, как ангел. От одного его взгляда у меня аж сердце переворачивается - какое счастье, мы любим друг друга!
Служба кончается. Все торопятся на завтрак, только я медлю, делаю вид, что завязываю шнурок на ботинке. Он снова опускается на колени, будто погружен в молитву. Священник неторопливо задувает свечи, собирает вещи, ковыляет по проходу. Наконец-то мы одни! Фрэнсис подходит ближе, протягивает руку. Потрясающий, торжественный момент, как в пьесе. Хорошо бы посмотреть на нас со стороны. Увидеть свое серьезное лицо.
- Екатерина, выйдешь за меня?
Какая же я взрослая! Держу в руках собственную судьбу. Ни бабушка, ни отец не устраивали эту свадьбу. Никто обо мне не позаботился, все про меня забыли, заперли в этом доме, как в клетке. Я сама нашла себе мужа, сама выбрала свой путь. Кузина Мария Болейн тоже вышла замуж тайно, ее избранник никому не нравился, а болейновское наследство досталось ей.
- Да, выйду.
Вот другая кузина, королева Анна, нацелилась на жениха самого высокого полета во всем королевстве, и никто не верил, что у нее получится.
- Да, - отвечаю я твердо.
Правда, я не совсем понимаю, что он имеет в виду. Ну, буду носить его кольцо на цепочке, смогу похвастаться перед подружками, ну, дадим друг другу слово. Он ведет меня по проходу к алтарю. Я растеряна, удивлена, нет у меня особой охоты молиться. Если не поторопимся, опоздаем к завтраку, а я так люблю теплый хлеб, прямо из печи. Вдруг соображаю - это же помолвка. Жалко, что не надела нарядное платье, но теперь уже поздно.
- Я, Фрэнсис Дирэм, беру тебя, Екатерину Говард, в законные жены. - Голос звучит решительно.
Улыбаюсь. Эх, если бы я только надела чепец получше, счастью моему не было бы предела.
- Теперь твоя очередь, - напоминает он.
- Я, Екатерина Говард, беру тебя, Фрэнсиса Дирэма, в законные мужья, - говорю я покорно.
Наклоняется, целует меня. У меня подгибаются колени, вот бы целоваться с ним вечно! Может, спрятаться на бабушкиной скамье - там перегородки высокие - и еще кое-что себе позволить. Вдруг он отстраняется.
- Ты хоть понимаешь - теперь мы женаты?
- Это и есть свадьба?
- Конечно.
- Но мне всего четырнадцать!
- Какая разница, ты дала слово перед лицом Господа.
Он торжественно извлекает из кармана кошелек.
- Тут сто фунтов, даю тебе на хранение. После Нового года поеду в Ирландию, а вернусь - открыто объявлю тебя своей невестой.
Кошелек увесистый, он скопил для нас целое состояние. Прямо дух захватывает!
- Сберечь эти деньги?
- Да, как положено доброй женушке.
До чего приятно! Я трясу кошелек, монеты позвякивают. Можно спрятать деньги в пустую шкатулку.
- Я буду очень хорошей женой, ты даже удивишься.
- Да-да. Ты понимаешь, это законная свадьба перед лицом Господа. Мы теперь муж и жена.
- Конечно! А когда ты разбогатеешь, мы сможем пожениться по-настоящему - с новым роскошным платьем и всем таким прочим.
Фрэнсис хмурится.
- Ты понимаешь, что я говорю? Ты еще молода, Екатерина, но, пожалуйста, постарайся понять. Мы женаты, мы связаны навсегда. Мы не сможем жениться еще раз. Дело сделано. Тайная свадьба в глазах Господа так же законна, как если бы мы подписали договор. Перед Богом и людьми по законам Англии мы женаты. Если спросят - ты моя жена, законная жена. Понимаешь?
- Конечно понимаю, - подтверждаю я поспешно. Не хочется казаться дурочкой. - Я только имела в виду, что хочу новое платье, когда придет пора всем рассказать.
Он смеется. Разве я сказала что-нибудь смешное? Обнимает, целует в шею, прячет лицо у меня на груди.
- Получишь голубое шелковое платье, миссис Дирэм, - обещает Фрэнсис.
Зажмуриваю глаза от удовольствия.
- Хочу зеленое, это цвет Тюдоров. Королю больше нравятся зеленые платья.
ДЖЕЙН БОЛЕЙН
Гринвичский дворец, декабрь 1539 года
Благодарение Богу, я в Гринвиче. Прекраснее дворца у короля нет. Я снова на своем месте, в покоях королевы. В последний раз была здесь сиделкой при Джейн Сеймур, когда та, горя в лихорадке, звала короля, а он так и не пришел. Теперь комнаты заново покрашены, я снова при деле, а ее и след простыл. Я все пережила. Изгнание королевы Екатерины, падение королевы Анны, смерть королевы Джейн. Просто чудо какое-то, что я снова при дворе, одна из тех, к кому благоволят, и немало благоволят. Буду прислуживать новой королеве, как служила ее предшественницам, верно и с любовью, но и о своих интересах не позабуду. Снова стану входить и выходить, когда вздумается, из королевской опочивальни, открывать дверь лучших покоев в красивейшем дворце страны, словно это мой собственный дом. Для того я рождена, для того воспитана.
Иногда мне кажется, я уже позабыла все наши несчастья. Я забываю, что мне тридцать лет, я вдова и сын мой далеко-далеко. Вижу себя молоденькой женой, обожающей мужа, передо мной - прекрасное будущее. Мне удалось вернуться в центр мироздания, не побоюсь сказать - родиться заново.
Король решил обвенчаться на Рождество, и придворные дамы готовятся к торжественным церемониям. Благодаря милорду герцогу я одна из них, вернулась к друзьям и соперникам, которых знаю с детства. Кое-кто меня встретил кривой ухмылочкой, сомнительным комплиментом, кое-кто косится неодобрительно. Не то чтобы они Анну любили - ее мало кто любил, - но падение королевы их сильно напугало, все помнят - я одна уцелела, просто чудом избежала смерти. Теперь они тайком крестятся, видя меня, и шепотком повторяют старые, полузабытые сплетни.
Бесси Блаунт, в далеком прошлом любовница короля, теперь замужем за лордом Клинтоном - высоко поднялась, ничего не скажешь. Она приветствует меня почти ласково. Мы не виделись с тех пор, как умер ее сынок, Генри Фицрой. Король сделал его герцогом Ричмондским, и за что? Да просто потому, что он королевский бастард. Я наскоро пробормотала какие-то вежливые слова, выразила сочувствие, а она вдруг как схватит меня за руку, как взглянет прямо в глаза, лицо бледное, напряженное, будто спрашивает без слов: а ты знаешь, отчего он умер, скажешь мне, отчего он умер?
Выдавливаю из себя улыбку, стараюсь освободиться от хватких пальцев. Что мне ей ответить, откуда мне знать, да если бы и знала - не сказала бы.
- Мне очень жаль, право же очень жаль, - повторяю снова.
Она, наверно, никогда не получит ответа на вопрос, отчего и как он умер. Сотни матерей провожают сыновей, когда те уходят защищать наши святыни, храмы и монастыри и уже никогда не возвращаются домой. Королю решать, где вера, а где ересь, королю, а не людям. В этом новом, полном опасностей мире даже церковь не имеет веса. Король решает, кому жить, а кому умереть, у него теперь Божья сила. Если Бесси хочется знать, кто убил ее сыночка, пусть лучше спрашивает его отца, короля. Только она не спросит, потому что знает - толку от этого не будет.
Остальные дамы, заметив, что Бесси со мной поздоровалась, поспешили навстречу. Все уже собрались, Сеймуры, Перси, Калпеперы, Невиллы. Самые знатные семейства Англии поспешили запихнуть дочек в избранный круг придворных дам. Многим уже нашептали всякие гадости обо мне, а уж остальное дорисовало воображение. Да мне и дела нет. Завистливая женская злоба - не самое страшное в жизни. Что ни говори, я с большинством из них в родстве, и все мы тут - соперницы. А если кто решится на какие гадости, пусть лучше помнит - мне покровительствует герцог, а с его могуществом может поспорить только Томас Кромвель.
Лишь с одной из них не хочу я встречи, только одной страшусь - Екатерины Кэри, дочери моей противной золовки, Марии Болейн. Конечно, Екатерина еще ребенок, ей только пятнадцать, я ее не боюсь, но, сказать по правде, мамаша - отвратительное чудовище и всегда меня ненавидела. Герцог, мой господин, добился для девчонки места при дворе и приказал матери прислать Екатерину сюда - к источнику власти, источнику богатства. Мария хоть и неохотно, но, как всегда, повиновалась. Остается только воображать, как она, против своей воли, покупает дочке платья и чепцы, учит реверансам и танцам. Мария наблюдала, как благодаря красоте сестры и уму брата семейство вознеслось до небес, но потом она видела, как их тела - головы отдельно - кладут в гробы. Анна, казненная Анна, тело в саване, голова в корзинке, а Георг, мой Георг… Даже думать об этом не могу.
Прямо скажем, Мария меня винит во всех их несчастьях, в том, что потеряла брата и сестру. А сама-то она что сделала? Меня обвиняет, будто я могла их спасти, будто я не старалась изо всех сил, до самого последнего дня, до дня эшафота, когда уже никто ничего не смог бы поделать.