* * *
Мы еще не знали тогда со скользящим по моей жизни Комаровым, что совместными усилиями зародили новую жизнь. И .что в животе у меня, когда я очищала корзину компьютера от мудрых, да еще и усовершенствованных мною рун, уже пульсировал зародыш длиною 0,7 см и весом 5 г.
Вечно бегущий куда-то Комаров не знал, что жизнь непредсказуема и быстротечна.
Я не знала, что, несмотря на мое твердое решение "Ни единой идиотской строчки ради спасения нашей великой любви!", он все равно перестанет со мной жить, а также встречаться.
Я ничего не знала. Я сидела и грустно смотрела на пустую чистенькую корзину компьютера и спускала листочки с отпечатанным текстом, отвергнутым Комаровым, в бумагодробитель, чтобы уж ничего не осталось, ссыпая при этом меленькую стружку в специальный пакет, на котором написано "Й". В таком виде точно сгодится, хотя бы для кота Ихолайнена, живущего у мамы в Строгине, но из всех нарезанных бумаг предпочитающего для своего горшка именно мои произведения о вечной любви - нестареющей, невзрослеющей, неразделенной и не объяснимой ничем разумным.
А как бы объяснили руны это мое самодробление и самосожжение? Как-нибудь так, к примеру: "Смотря что горит. Если было что-то ценное, то никогда не сгорит дотла. Разотри ладонью пепел и наверняка найдешь в нем маленькие кусочки алмазов, чистые, сверкающие, прозрачные… Храни и любуйся, постепенно забывая о том огне…"
То ли подбадривая меня, то ли протестуя, малыш у меня в животе толкается ножкой. Мне не больно и смешно. И страшно за него - ведь он еще не знает, что Комаров от него отказался. Заранее, когда у него только-только из крошечных почек стали прорезываться руки и ноги. И немножко завидно - ведь он не умеет скучать о Комарове. И, скорее всего, никогда не научится.
Зачем же ему скучать, если я повезу его в Рейкьявик. Покажу ему древние марсианские пейзажи, и на желтом, отполированном холодной водой камне мы с ним нарисуем такой вот знак
Что значит Telwaz - энергия Воина духа, напоминающий, что лучший вид настойчивости - это терпение, а лучший способ действовать - это не стоять на собственном пути.
Воин духа… Вот он - многолетний опыт списывать не доученное перед экзаменом и получать гуманитарные дипломы… Я ведь, по привычке небрежно просматривая мудрость в поисках главных слов - "А вот завтра наступит счастье и Комаров придет к тебе навсегда…" - всегда думала, что этот знак называется "Дух Воина", и еще сердилась, когда он мне выпадал, потому что какой же из меня воин…
А теперь-то понятно, почему мне так нравятся эти слова. Они написаны для тех, у кого нет никакого оружия, у кого ничего нет кроме способности терпеть и превозмогать боль. И еще кроме надежды. Которая, вероятно, и должна поддерживать тот самый не очень сильный и уж совсем не воинственный дух…
Или вот такой знак, похожий на значок электричества на трансформаторных будках. А на самом деле он называется Sowelu - энергия солнца, целостность, жизненные силы:
И самое удивительное, что этот знак, солнечный, сильный, жизненный, советует отступить, оказавшись перед лицом уничтожающей ситуации. Потому что путь, по которому я иду, определен не какими-то высшими, непостижимыми причинами, а моей собственной сущностью. А значит, и ситуацию во многом создала я сама. Отойди в сторонку, говорят мне руны, иначе ситуация, трагическая, безвыходная, отчаянная, задавит тебя саму. Сущность не изменишь, ситуацию, уже существующую - тоже. Можно изменить лишь путь… А в течение пути, другого пути, глядишь, и цели покажутся иными… Или на самом деле иными окажутся.
* * *
А рядом с солнечным знаком мы подрисуем самую загадочную, Чистую Руну которая называется Непознаваемое.
Если на все мои вопросы выпадает именно она, это значит, что от меня требуется мужество, как если бы я прыгала в пустоту с пустыми руками, оставив позади все, что наполняло мою жизнь, что держало меня на обеих ногах, что питало, радовало и печалило. Потому что пустота - это конец. И пустота - это начало. И прекрасно - говорят руны, которые вообще никогда не говорят "это плохо". Если падаешь, и тебе больно и плохо - то боль нужна только для того, чтобы в следующий момент узнать - а как же бывает хорошо?
И поскольку она чистая, вот эта непознаваемая руна, я бы написала в ней красивыми буквами - Вечность. Имея в виду не только мою вечную любовь к Комарову. И не столько ее. А еще вечное море и белые скалы, желтоватые на сколах, бесконечное перетекание жизни из одного тела в другое, из одной души - во множество других, чужих и таких похожих…
Мы нарисуем красивые простые знаки, я объясню про бесконечность и терпение, и тот, от кого отказался Комаров, ничего не поймет и засмеется. Мы будем смеяться и будем молчать, и смотреть на невысокие светлые волны. "И будет все, как будто бы под небом и не было тебя…"
И будет все, как будто бы под небом и не было меня, ревущей, возвращающейся ночью через всю Москву пешком, бессмысленной и ненужной. Потому что Комаров сказал:
- Уходи. Зачем ты притащилась, если сбоку ты теперь похожа на дорожный знак "лежачий полицейский"? Какая из тебя теперь любовница? А в другом жанре ты мне непонятна и неинтересна. Лучше бы отца ребенку искала, чем ко мне по ночам таскаться. Ребенок должен расти в полной семье, должен быть одет; накормлен и согрет. Ты же знаешь, я - порядочный человек. Я ведь не сбежал. Я специально выбрал время и приезжал к тебе, чтобы официально, по-человечески отказаться. Тебе этого мало? У меня - ты, кажется, в курсе - взрослая дочь. Я не могу любить еще и вот это. - Он, не дотрагиваясь, показал на зародыша, доверчиво копошащегося у меня в животе и вздрагивающего при звуке его нервного голоса. - Не могу и не смогу. Так что уходи.
И вот я, неинтересный Комарову дорожный знак, знак одиночества, иду по ночной Москве, шагаю, как утка, переваливаясь с боку на бок по мокрому асфальту. А мимо скользят смелые и порядочные Комаровы-Шмелевы-Мухины на серебристых "кадиллаках" и скрипучих "жигулях", с новыми, интересными по жанру, девушками и старыми, привычными по жанру, женами. Самые одинокие и любопытные автомобилисты притормаживают, но, присмотревшись к моему волнообразному туловищу, спешно ретируются, обдавая меня теплыми брызгами из луж.
Они все едут и едут, усталые, глупые, издерганные, стареющие, и у нет них в животе такого специального места, где можно выращивать человека. А я гордо переваливаюсь, не смотрю по сторонам, чтобы не споткнуться в темноте, и слушаю одну и ту же незатейливую песенку, звучащую из всех машин: "Любовь здесь больше не живет, любовь здесь больше…" Я подставляю лицо последним каплям долгожданного короткого дождя и жалею, что лужи так быстро испаряются с испепеленной трехнедельной жарой земли.
"Любить и кормить не смогу…"
А я смогу. Мой малыш… Это для других ты - будущий, для меня - настоящий. Какой же ты будущий, если ты уже шевелишься, дышишь, замираешь и чувствуешь биение моего сердца? А я чувствую биение твоего…
Я смогу тебя любить и кормить. Я уже тебя люблю и очень жду. И когда-нибудь, может быть, я решусь рассказать тебе о том, как ты был зачат.
В ту ночь твой папа, надувшись шампанского, признался мне:
- Ты сделала меня счастливым. - И трезвея от собственных слов, тут же спохватился и уточнил: - В плане секса. Понимаешь?
А я лежала рядом и думала: "И черт с тобой. Я сама уйду от тебя, глупого равнодушного дурака, столько лет плюющего на меня и на свою собственную любовь. Уйду, и никакие дети мне от тебя не нужны. И хорошо еще, что Бог уберег - я ведь так хотела ребенка…"
А подвыпивший Комаров смеялся, важничал, заглядывал мне в глаза, хватал за тогда еще длинные косы и еще маленькую, по его размеру - чтобы входила в руку - грудь, и искал счастья, снова и снова. В плане секса.
В ту ночь я решила никогда больше не делать Комарова счастливым. Так твердо решила, что кто-то наверху, наверное, вздохнул:
- Ну что ж, уходи. Но не просто так, а с подарком - за все прожитые, вымученные с ним годы.
* * *
Надо посоветовать Комарову - пусть не переживает, а даст объявление в газету: "Ищу отца своему ребенку. Разумное вознаграждение гарантируется". Подразумевая меня в качестве последнего.
* * *
Любовь здесь больше не живет…
Я буду любить тебя. И я ведь буду нужна тебе, интересна тебе, мой малыш, пихающий меня сейчас изнутри десятимиллиметровой пяткой. Буду ведь, правда? Пусть не всегда, но долго. Очень долго… И у нас с тобой впереди еще столько слез и столько счастья… И столько июлей, августов, январей и сентябрей…
А Комаров… Наш Комаров, который сопит сейчас, уткнувшись в чей-то красивый плоский живот, похожий на мой, пока в нем не билось еще крошечное сердечко его собственного детеныша, или вовсе один, на неразобранном диване, укрывшись махровым халатом… Если он очень попросит, очень, мы ведь, может, и его возьмем в Рейкьявик - рисовать на скалах, искать на них древние знаки и смеяться, глядя на вечное, чистое, ледяное море? Возьмем?