- Постарайся разузнать, но делай это тихо, чтобы не было заметно. Об этом надо или совершенно промолчать, или же придать этому розыску вполне определенный и беспощадный характер. Сделай же все возможное! Я очень надеюсь на тебя.
К цыганке государь отправился на этот раз один.
Старая сивилла ждала его. Никакого приема в этот вечер не было. Цыганка велела всем наотрез отказывать.
- Я жду тебя, государь! - сказала она, едва только император переступил порог ее комнаты.
Услыхав слово "ты", император понял, что гадалка будет говорить с ним о серьезных предметах, так как, говоря о житейских текущих пустяках, она называла императора полным его титулом.
- Я, кажется, не опоздал? - ответил государь, входя.
- Нет, не опоздал. И благо тебе, потому что то, что я должна сказать тебе, спешно и откладывать беседу с тобой я не могла.
- Я слушаю тебя.
- Садись! - серьезно, почти повелительно проговорила старая цыганка. - Садись и слушай меня внимательно! Прежде всего скажи мне: ты ничего особенного сегодня во сне не видал? Тебе не снился далекий, великий старец?
Государь чуть не вскрикнул от удивления.
- Ты знаешь? - проговорил он.
- Я все знаю, государь! Для меня нет ничего сокрытого! Я ценою жизни заплатила за свое роковое знание, и неизвестного для меня нет ничего.
- В таком случае ты знаешь и то, кого я видел во сне сегодня, и что именно говорил мне привидевшийся мне далекий старец?
- Я все знаю, государь, - повторила гадалка. - Великий старец и мне приснился, как приснился тебе, и я слышала его вещий голос, как ты его слышал!
- И что же он сказал тебе?
- Все то же, что сообщил тебе, государь! Он сказал мне, что тебя ждет добровольная кончина на престоле твоих предков, а твоего державного сына, твоего первенца, ждет мученическая кончина на том же престоле. Ему предстоит великое мировое деяние: он призван освободить рабов от пленения. Над ним блеснет сияние предвечного света, но изуверы не поймут его, как не поняли они Спасителя мира. И его, царя земного, предадут смерти, как до него предали смерти Бессмертного Царя Небесного! Все это, государь, сказал мне сегодня далекий старец в чудном сне. Все это он сказал и тебе во сне тяжелом и мучительном. Но не за тем я призвала тебя к себе сегодня, а для того, чтобы ты своей властью назначил мне день, когда я могу исполнить возложенное на меня великое поручение, исполнить волю пославшего меня великого старца.
Государь слушал ее внимательно, почти с благоговением.
- Ты торопишься? - спросил он.
- Да, особенно мешкать я не желала бы, - ответила цыганка.
- Но почему? Разве ты хочешь покинуть Петербург?
- О моем личном желании тут речи быть не может, как и вообще никогда не может быть речи о желании нас, грешных, сопоставленных с предвечным, великим предназначением! Я уйду тогда, когда придет мой час. И этот час особенно не замедлит.
- И далеко ты уйдешь от нас? - спросил государь, как бы охваченный невольным сожалением при мысли об уходе странной гадалки.
- Далеко, государь, туда, откуда еще никогда никто обратно не возвращался!
- Ты сегодня слишком мрачно настроена! - попробовал пошутить император.
- О моем личном настроении какая же речь? - сказала гадалка, строго взглянув на него. - Я не за тем призвала тебя, чтобы выслушивать твои царские шутки. Они хоть и царские, хоть и милостивые, а все-таки шутки! Мне-то шутить не полагается! Смех от меня уже многие десятки лет как отошел.
- Но чего же ты хочешь?
- Я хочу, чтобы ты сам назначил мне тот день и час, в который мне разрешено будет без лишних соглядатаев проникнуть в собор, где почивают все русские цари, волей Божьей призванные к вечному упокоению, и где рядом с их могилами возвышаются людскою волей воздвигнутые гробницы над мнимым прахом тех, кого Господь в праведном суде Своем еще не призывал к Себе.
- Ты можешь пройти в собор всегда, когда захочешь! Вход туда никому не воспрещен.
- Я знаю это. Но я должна там исполнить великое, святое поручение, а оно не может быть исполнено иначе, как в полном одиночестве и среди великой тайны. Я о божественном законе говорю, его исполнить стремлюсь! До людских законов мне нет дела. Ты руководишь ими, как сам хочешь, а потому укажи мне сам, когда мне может быть разрешен вход в собор единолично, без свидетелей?
Государь на минуту задумался.
- Но… это исполнить трудно, - сказал он. - В соборе всегда присутствуют сторожа!
- Даже и ночной порой?
- Нет, ночью собор заперт! Но и тогда сторожам будет известно, если в его стены проникнет посторонний человек.
- А ты сам никогда в него один не входишь? - вдруг спросила цыганка.
Государь при этом вопросе слегка вздрогнул.
- Нет, я один в собор не вхожу. В последний раз я вошел туда один в день своего воцарения.
- И с тех пор ни разу больше не решился на это, государь?
Николай Павлович переменился в лице.
- Как? Тебе и это известно? - голосом, полным ужаса и недоверия, произнес он.
- Мне все известно, государь. Я не могу не знать того, что случается, и того, что должно случиться! И хотела бы, да не могу. Мне все тайны мира открыты. Оттого-то мне так и тяжело жить, оттого-то я так и рада буду, когда настанет мой последний час.
- Тебе так надоело жить?
- Не надоело мне… не то это слово! Устала я от жизни, так мучительно, так непосильно устала, что на языке человеческом нет выражения для этой усталости.
- И скоро найдешь ты избавление от этой непосильной ноши? - уже с участием спросил император.
Гадалка строго взглянула на него.
- Это праздный вопрос, государь! Такие вопросы ставить никогда не следует.
Николай Павлович повел плечами. Выговоров он не любил и не принимал даже и от такой силы, которую он признавал почти сверхъестественной.
- А тайну чужой кончины ты тоже открыть не можешь? - спросил он.
- И не могу, и не должна! Но ты о ком хотел спросить? О себе?
- Да, конечно! В тайны чужой жизни я проникать не стану.
- Прямой ответ я тебе дать не могу. Я могу сказать тебе только, что могучий дуб упадет, а нежный, гибкий тростник останется, и переживет могучий дуб, и плакать будет о нем горько, и не утешится до последнего своего часа. Не признает глупый, слепой народ всего великого значения мягкого и нежного тростника! Не разглядит он луча солнечного на русском престоле, отвернется от кроткого света и его ясного, скромного мерцания не признает. Дуб же упадет своей могучей волей, своим человеческим произволом, часа воли Божьей не дождавшись. И случится это тогда, когда светлым сиянием заблещет святой крест на новом, великом, победном храме.
Цыганка говорила громко, вдохновенно, ее речь звучала великой, святой истиной, в ней слышалась могучая, почти нечеловеческая сила.
Государь внимал ей в упорном, ненарушимом молчании. Наконец он спросил:
- Когда и как я могу ответить тебе на твою просьбу?
- А сейчас разве ты ответить мне не можешь?
- Нет! Мне надо будет сообразить все то, что я от тебя сегодня слышал, и все, что тебе предстоит исполнить! Я не хочу и не могу вызвать никаких праздных толков. Думать могут все, кто что хочет, и догадываться могут, но… своим словом и своими действиями я не могу и не должен возбуждать никаких праздных толков!
- А ты, государь, называешь святую истину "праздными толками"?
- Да! Когда она становится вразрез с моими предначертаниями! - ответил государь тем властным голосом, который много лет после его кончины еще слышался его современникам. Сказав это, император встал и, направляясь к двери, остановился, чтобы ласково сказать: - А я тебе еще спасибо не сказал за мое маленькое гнездышко, устроенное тобою!
Гадалка подняла руку, как бы желая прекратить этот разговор.
- Сегодня об этом простом, греховном и житейском я говорить не могу! - сказала она. - Я исполнила то, что могла исполнить там, где возможно было мое личное вмешательство! Ни предотвратить, ни остановить ничего я не могла. Я согласилась устроить тебе то, что ты называешь своим "гнездышком", только потому, что тут, в этом теплом "гнездышке", маленькой птичке будет и теплее, и безобиднее, чем где бы то ни было.
- Обидеть ее никто не может, - возразил государь. - Я этого не дозволю!
- Не все доходит до тебя, государь! Много есть такого, что ты и мог бы, и, быть может, хотел бы исправить, да не знаешь ты, что именно исправлять надо! Власть царя земного ограничена, от него все скрыто, все в тайне сохранено!.. Но раз ты заговорил о маленькой обиженной птичке…
- Обиженной? - воскликнул государь. - Почему обиженной? Кто обидел ее?
- Ты, государь, спрашиваешь меня об этом?
- Да. Конечно, я!..
- Ты сам обидел ее, государь. Ты отнял у нее то, чем красна жизнь человека, чем ясна вся жизнь женщины, а именно честь у нее отнял!
- Послушай… ты забываешься! Всему есть мера…
- Кроме правды, государь! Святой и светлой правде ни меры, ни предела нет! Но не упрекать я тебя хочу и не в душу твою царскую заглядывать! На это у меня, действительно, ни права, ни смелости быть не должно!.. Это мне не дано и не принадлежит. Я хотела только сказать тебе, после твоего визита к ней…
- О той самой просьбе, с которой она ко мне обратилась? Да?
- Нет!.. До этой детской просьбы мне нет никакого дела!.. Да эта просьба и неисполнима!
- Почему неисполнима?
- Потому что она не соразмерила своих сил, обращаясь к тебе с этой детской просьбой, не поняла, маленькая и слабая, с какой она крупной и мощной силой в борьбу вступила.
- О какой силе ты говоришь? Я тебя не понимаю!