Понимала ли она, куда бежит? Пыталась вернуться во тьму леса на другой стороне шоссе, недоумевая, как очутилась в этом странном месте, и мечтая об одном - поскорее отсюда убраться? Но на нее обрушился шквал незнакомых запахов, а уши оглушил невыносимый грохот…
"Господи, - пробормотала я. - Господи Боже, прости меня".
Достойна ли я, в глазах богов, наказания за содеянное? Или прощения? А может, для женщины, убившей - не важно, случайно или намеренно, - красивое животное и Божью тварь, - в аду предусмотрена особая кара?
Например, вечный бег на адском тренажере.
Или бесконечный танец босиком на пылающем полу.
Я вцепилась в руль так крепко, что перестала чувствовать пальцы. Потом вдруг оказалась возле дома, на нашей подъездной дорожке, и Джон вышел мне навстречу со словами:
- Эй. Я получил информацию, что сегодня у нас к ужину будет оленина.
Я совсем забыла про Джона, когда все это случилось. Потом вспомнила, но решила, что звонить уже не имеет смысла. Увидимся дома, думала я, покажу ему покореженный бампер и скажу, что завтра отдам в ремонт. Гарретт починит.
После урока я столкнулась с Гарреттом в коридоре и рассказала ему о происшествии.
- Ого, миссис Сеймор! Это могло плохо кончиться. Вам здорово повезло. А как ваша машина?
Услышав про бампер, он принял озабоченный вид специалиста, подсчитывающего убытки, и предложил взглянуть на машину. Я накинула пальто и повела его на стоянку. Несмотря на снег, валивший весь день без остановки, выглядела она все так же жутко. Кровь на лобовом стекле слиплась и загустела, но все равно было видно, что это кровь. Сверху на белый капот натекли и застыли красные ручьи.
Гарретт вышел без пальто. Когда в одной тоненькой рубашке он встал на колени перед бампером, я тут же вспомнила давнюю тренировку по укладыванию походных рюкзаков, которая проходила зимой на улице. Он трясся от холода в своей скаутской форме, но наотрез отказался зайти в школу и надеть куртку.
Сейчас Гарретт не дрожал, под порывами холодного ветра трепетала только его рубашка, от одного вида которой меня саму пробрала дрожь.
- Это-то выпрямим, нет проблем, - сказал Гарретт, взглянув на меня. - Инструмент нужен. У вас как, время есть? Надо бы ее в мастерскую пригнать. - Он кивнул в сторону факультета автомеханики.
- Сегодня нет, - ответила я. - Может, завтра?
- Конечно, ничего не случится, если вы сядете за руль. Но мне кажется, машину не мешало бы помыть.
Мы немного посмеялись - действительно, что обо мне подумают другие водители на шоссе. Едет дама, а весь капот в кровище…
Пока мы стояли на улице, снег совсем запорошил коротко стриженные темные волосы Гарретта. Я вспомнила, как такие же снежные хлопья оседали на голове у Чада, а я нагибалась и смахивала их перчаткой, сотни снежных звезд. И как в самую первую его зиму застегивала на нем "молнию" теплого мехового комбинезона. Снизу доверху. Каким неповоротливым он был в этом комбинезоне, и я несла его на руках из машины в дом или наоборот как мешок. Или сверток. Глядя на Гарретта, на снежную шапку у него на голове, я внезапно испытала приступ острой тоски по Чаду, причинивший мне такую сильную, почти физическую боль, что пришлось отвернуться. Где сейчас Чад?
Где-то далеко.
Где с неба не падает снег.
Гарретт вернулся к моему бамперу. Я стояла в снегу, бесполезная и печальная, и смотрела, как он отскабливает с решетки и бросает на землю светлый мех. Меня вдруг пронзило чувство, что Чада больше не существует. Как будто от него не осталось ничего, кроме моих воспоминаний. Его жизнь в Беркли представлялась мне такой же непонятной и нереальной, как если бы я попыталась вообразить себе, что он на небесах.
- Гарретт, - не выдержала я. - Ты подхватишь пневмонию. Пойдем-ка внутрь, я угощу тебя чашкой какао.
- Мне не холодно, - ответил Гарретт. (Они всегда так говорят, эти мальчишки. Мне не холодно, я не устал, у меня руки не грязные, мне не нужна шапка.) - А вообще-то ладно, пойдемте.
Мы вошли и вместе сели за стол. С мороза мне показалось, что в кафе душно и жарко. Гарретт заказал чашку кофе, а не какао, а я - бутылку воды. Хотя под пальто на мне было надето только легкое шелковое платье, я вспотела и захотела пить.
Мы обсудили холодную погоду, учебу, оленя и скоростные шоссе, автомобили. Я чувствовала себя легко, намного легче, чем в последние несколько дней, а может, и недель. Какой приятный разговор. Какой вежливый и общительный молодой человек. Беседа текла легко и непринужденно - не как между матерью и сыном или преподавателем и студентом, а как между друзьями. Старыми добрыми друзьями. Он не скрывал удивления - и облегчения, - что мне так повезло: сбила оленя, а всего ущерба - помятый бампер. Он откинулся на спинку стула и сказал:
- Представляю, каково это - сбить такое огромное быстрое животное. Да еще на шоссе с таким движением! - Он ударил кулаком о кулак. - Боже мой, миссис Сеймор, это могло кончиться куда хуже. Вам повезло, что вы его не заметили. Иначе вы бы нажали на тормоза, и машина, которая шла за вами, врезалась бы в вас. Ох!
- Но я нажала на тормоза.
- Не может быть! Мне кажется, вы ошибаетесь.
Следующие полчаса Гарретт выступал в роли эксперта и главного арбитра моего несчастного случая. Он встряхнул головой, как будто прочищая мысли, и пустился в рассуждения о "хондах", новейших моделях и стальных каркасах, сравнивая мою машину с автомобилями других марок и подчеркивая, что мне и тут повезло. Потягивал из пластикового стакана свой черный кофе, а я смотрела на него и понимала, что передо мной - взрослый мужчина. Гарретт (в руках - набор "Лего" и игрушечные машинки; у нас на заднем крыльце - стоит и ждет, пока я помогу Чаду расстегнуть куртку и примусь за него) более чем убедительно изображал из себя мужчину.
- Ну ладно, миссис Сеймор, - сказал он, бросив взгляд на часы. - Пригоните завтра машину?
- Хорошо, - согласилась я. - Во второй половине дня?
- Отлично, - кивнул он. - Заезжайте прямо в ворота. Я предупрежу Брема.
- О! - воскликнула я. - Брема…
Я как раз закрывала бутылку с водой и уставилась в надпись на крышке. "Аквапура". На этикетке был изображен прозрачный ручеек, сбегающий вниз по покрытой бурной растительностью горке.
- Нам не разрешают заниматься ремонтом чужих машин без преподавателя.
- Значит, он там тоже будет?
Гарретт улыбнулся и опустил свой пластиковый стакан на стол так резко, что тот опрокинулся. К счастью, из него ничего не вылилось.
- Возможно. Может, мне даже обломится лишний балл за то, что я вас привел. Еще записки были? - спросил он.
- Да, - ответила я. - Одну получила.
Я опустила взгляд и в полированной поверхности стола увидела размытое отражение своего лица: молодая женщина, может, даже студентка колледжа, - никаких морщин, никаких мешков под глазами, - сидит и обсуждает с приятелем сердечные дела и любовные послания. Опять посмотрела на Гарретта, отметила, как он приподнял бровь, и тут вдруг мы оба рассмеялись. Он дразнил меня, в точности как Сью, Джон, или Чад.
- Гарретт, - спросила я, - у тебя есть серьезные основания подозревать, что эти записки пишет Брем Смит?
- Ну, вообще-то да, - кивнул Гарретт. - Он на днях опять про вас говорил. Красотка с кафедры английского, ну и все в таком духе. - Он покрутил рукой, изображая колесо, катящееся в бесконечность. - О подробностях умолчу. Не хочу вас смущать, миссис Сеймор.
- Разве Брем Смит не женат? Что это на него нашло? Откуда такой интерес к пожилой учительнице английского? - Я снова уставилась на бутылочную этикетку "Аквапура", мысленно переносясь в изображенные на ней горы. Я прогуливалась по берегу речки, останавливаясь, чтобы окунуть руку в холодную воду.
- Миссис Сеймор, какая же вы пожилая! - воскликнул Гарретт с такой неподдельной искренностью, что я вскинула голову.
И увидела перед собой маленького мальчика, которого просила не долбить игрушечными грузовиками по ножкам моего столика. Те же широко распахнутые голубые глаза. Тот же тревожный взгляд. Взгляд человека, чувствующего себя новичком в нашем мире.
- Спасибо тебе, Гарретт, - промолвила я. - Но в любом случае я намного старше твоего преподавателя.
- Ну и что? А может, просто у него хороший вкус?
Краска бросилась мне в лицо. Я ощущала, как она пятнами расползается по шее и нестерпимым жаром обжигает щеки. Я как будто вновь превратилась в девочку, сгорающую от неловкости на заднем сиденье школьного автобуса, которой симпатичный ей мальчик сказал, что она очень красивая. Гарретт поднялся и придвинул к столу свой стул. С его губ по-прежнему не сходила улыбка - открытая и неизменно добрая, способная кому угодно поднять настроение. Почему-то мне вспомнился отец. В коридоре, в окружении медсестер, которые обращались с ним как с маленьким, а он казался благодарным и довольным - ребенок среди таких же детей, которые только притворяются взрослыми.
- Откуда ты узнал? - спросила я, когда Джон снял с меня пальто - ласково и нежно, с родительской заботой.
- Чад сказал. Он звонил.
- Что?
Я унюхала из кухни запах жарящегося в духовке мяса. Джон готовит ужин? Давненько он этого не делал.
- Скажите на милость! А он-то как узнал, что я сбила оленя?
- Гарретт прислал ему мейл.
- А, - промолвила я.
E-mail. Я забыла об этой возможности. Забыла, что Чад теперь часами сидит в интернете, проверяет почту и пишет ответы. Забыла, что сегодня людям доступна любая точка мира и для общения им больше не нужны ручки или телефоны.