Я очень рано стала замечать в нем конкурентный дух, но никогда не говорила: "Чад, ты не обязан всегда и во всем быть лучшим". Хотя, пожалуй, иногда и следовало бы произнести эти слова вслух. Уже во втором классе он рвался читать лучше всех и обязательно первым сдавать контрольные по математике. Позже ему загорелось выиграть конкурс сочинений, получить высшие баллы в централизованном тестировании.
Не знаю, то ли он действительно учился лучше всех, то ли у нас складывалось такое впечатление. Во всяком случае, нам всегда казалось, что это именно так, хотя, как я понимаю, вряд ли реальность соответствовала нашим представлениям.
И все же мне бы и в голову не пришло пустить его учебу на самотек. Он всегда имел все необходимое - дополнительные уроки, обучающие программы, полную школьную энциклопедию, которую нам том за томом высылали по почте на протяжении полугода, - кстати, он их почти не открывал. Изредка я снимала с полки один из томов и пролистывала его. Апельсины, Аризона. Я хотела, чтобы его жизнь была упорядоченной. Я прочитала об этом в книге, посвященной развитию детей. Важность порядка. Проверка домашних заданий. Стимуляция самооценки. Я никогда не пристегивала его к детскому сиденью, не проверив дважды, что все пряжки правильно защелкнуты. Никогда не позволяла ему кататься на велосипеде - даже на трехколесном, даже по подъездной дорожке - без защитного шлема.
Как было бы - лучше или просто по-другому, - если бы мой дом напоминал жилище Миллеров, что в детстве жили в квартале от нас? Кучи мусора из гаража, так и брошенные в саду. Старшие дети, нянчившие младших, пока родители на работе. Бесчисленные кошки, которые тусовались на заднем дворе и там же плодили котят. Драные, грязные, они выли ночи напролет, прокрадывались в наш сад и гадили мне в песочницу.
Однажды одна из этих кошек прибежала к нам на крыльцо, где мы с мамой сидели, попивая лимонад и поджидая папу с работы. В пасти у нее трепыхалось что-то темное, кровавое и извивающееся.
- Боже мой! - воскликнула мама, вскочив на ноги. - Она поймала крысу.
Но потом, в школе, я познакомилась с одним из сыновей Миллеров. Не то чтобы мы подружились - так, болтали в столовой, да еще ходили на общие уроки по одному предмету, - но и этого мне вполне хватило, чтобы понять, что он славный парень, к тому же с юмором. По большей части он подсмеивался над собой. Я в простоте душевной взяла и рассказала ему, как их кошка притащила к нам в дом крысу ("Ну надо же, - ответил он. - А мы-то ее обыскались!"). У него были спутанные рыжие волосы, и от него, как мне тогда казалось, пахло одуванчиками. В общем, мне стало ясно, что все мои навеянные картинами жуткого беспорядка выдумки насчет происходящих у них дома ужасов далеки от действительности, о которой я не имела ни малейшего представления.
Я налила себе еще бокал вина и отодвинула от себя тарелку. Джон протянул руку через стол и погладил меня по ладони. Он заговорил, глядя на меня, но обращаясь к Чаду:
- Ты знаешь, у твоей красавицы мамы появился тайный поклонник.
Я открыла рот, готовая выразить протест, но так ничего и не сказала.
- Правда? - удивился Чад и оторвался от тако. - Это ты о чем?
- Она получает секретные любовные записки через почтовый ящик в колледже.
- От кого? - спросил Чад.
- Разумеется, от того, кто влюблен в нашу маму, - ответил Джон.
- Какой-то чокнутый, - промолвила я и пригубила вино. Я ощутила в нем привкус винограда. Тающий, приторно сладкий - сладость, напоминающая о гниении. О чем-то зеленом, надолго оставленном на солнце и засохшем на корню. - Или кто-то потешается над старой женщиной.
- Или кто-то подлизывается ради оценки, - сказал Чад.
Джон холодно посмотрел на него:
- Какой смысл подлизываться ради оценки, оставляя анонимные записки?
- Ну, может, ближе к делу он раскроет свое истинное лицо, - предположил Чад. - После того, как провалит тест, например. В самом деле блестящая идея. - Он поднял свой тако и откусил от него с таким видом, словно только что дал исчерпывающее объяснение, делающее дальнейший разговор ненужным.
Я не могла не огрызнуться.
- Я не провожу никаких тестов, - сказала я.
- Ах да, я и забыл, - с набитым ртом промычал Чад. - Ты никогда никого не проваливаешь.
Я несколько скованно пожала плечами. Ну да, признаю, я скорее снисходительна к студентам. Многим из них и так досталось - одни отсидели срок, других бросили родители, третьи вылетели из школы. Есть и девочки, забеременевшие в подростковом возрасте - зачем же еще больше усложнять им жизнь? За некоторыми исключениями, мои ученики - это рабочие далеко не студенческого возраста или дети бедняков, которые наперекор судьбе все-таки дотянулись до государственного колледжа. Впрочем, Чад всегда критически относился к самой идее нашего учебного заведения. В одиннадцать лет он уже рассуждал: "Разве это колледж? У вас не дают дипломов - только свидетельство автослесаря или техника по обслуживанию кондиционеров. Это не настоящий колледж".
Я даже не пыталась ничего ему объяснять.
- Нет, - сказал Гарретт, и я перевела взгляд на него. - Я точно знаю, кто это.
- Кто? - спросил Чад. - Колись, браток. - Он опять опустил свой тако на тарелку.
- Брем Смит. Ведет у нас автодело. Он как-то прохаживался насчет преподавательницы с кафедры английского. В том смысле, что она такая потрясная, что мы все должны дружно пойти записаться в ее группу. Я абсолютно уверен, что он имел в виду вас. - И Гарретт поднял на меня глаза.
Неужели я напилась?
Или мне почудилось, что Гарретт смотрит на меня с восхищением, что его взгляд, остановившись на моем лице, размяк, как будто я и только я могла быть той женщиной, которую его преподаватель назвал словом "потрясная"?
Я встряхнула головой.
- Брем Смит, - повторила я. - Да я его даже не знаю.
- Он не на полной ставке, - заметил Гарретт. - Мужик что надо. - Тут Гарретт улыбнулся. - Очевидно, он такого же высокого мнения о вас.
Чад вздохнул и откинулся на спинку стула. Он прищурился, глядя на Гарретта:
- Сколько лет этой деревенщине?
- Чад, - бросил Джон с досадой, барабаня пальцами по столу. - Ты что, ревнуешь, что ли?
- Нет, - ответил Чад. - Но если какой-то механик преследует мою маму, то, думаю, я должен…
- Чад, - сказала я тоном, о котором тотчас пожалела. Он выдавал мысль, которую я предпочла бы спрятать: "Гарретт - тоже механик". Я быстро сменила тему: - Кому придет в голову утруждать себя моим преследованием?
- Мне кажется, ему около тридцати, - сообщил Гарретт.
- Ну, тогда ему лучше держаться подальше от моей мамы. - Произнося эти слова, Чад не сводил с Гарретта глаз. Ошиблась я или Гарретт в самом деле подавил улыбку, уткнувшись в свою тарелку?
Спор выдохся - как и ужин. В ярком свете верхней кухонной лампы, среди опустевших тарелок, я и себя чувствовала опустошенной - выпила слишком много вина и почти не ела. Удивительно, как я вообще не поплыла с такого количества спиртного. Из гостиной я слышала, как Джон и мальчики над чем-то смеются. Телевизор. Я чувствовала, как внутри меня разливается, подступая к горлу, белое вино, обжигающее и благоуханное, как будто я ночь напролет пила духи или проглотила дешевый букет роз, купленный в бакалейной лавке, и теперь остается только ждать, когда он переварится и извергнется вон естественным путем.
Брем Смит.
Не исключено, что на общем собрании факультета я мельком и видела человека, который мог быть Бремом Смитом, преподавателем автодела.
Но плохо верится, что именно он - мой тайный поклонник. Высокий мужчина в желто-зеленой футболке, мускулистый, темноволосый, с бородкой и коротко подстриженными усами, покрывавшими верхнюю губу и подбородок, с красивым и мужественным лицом. Тот тип мужчин, на которых я перестала смотреть по крайней мере лет десять назад и которые, по моему убеждению, так же давно перестали обращать внимание на меня.
Сегодня меня мучит головная боль и кошмарное чувство сосущего голода. Одним словом, похмелье. Но все же я закончила стирку вещей Чада, собрала его чемодан, около шести утра приготовила завтрак, после чего Джон с Чадом отбыли в аэропорт. Когда я сообщила, что не поеду с ними, казалось, на их лицах отобразилось… облегчение?
Отлично, пусть едут одни. Обойдутся без моих слез у стойки регистрации пассажиров и хандры на обратном пути. - Пока, мам, - сказал Чад мимоходом, словно уезжал на футбольную тренировку и намеревался вернуться к ланчу. - Я позвоню, как только доберусь, - пообещал он и поцеловал меня в щеку.
Наблюдая за ними с заднего крыльца, я видела, как, выезжая с подъездной дорожки, они смеялись.
Надо мной?
Еще один серый ненастный день, но чуть теплее предыдущих, и в ветерке чувствуется какая-то влага. Водяная пыль, похожая на слюну, нечто живое, может, бактериальное, означающее пробуждение к жизни, явившееся на смену замороженному отречению от нее.
После их отъезда я вернулась в постель, и мне приснился сон.
Я достаю из блюда яблоко и откусываю от него. Оно мягкое, как губка. Такое соленое и теплое, что я начинаю давиться. Наверное, такой вкус имеет сердце какого-нибудь животного или мужское яичко, вздумай кто-нибудь его попробовать. Но остановиться я не могу и продолжаю есть.
Что меня заставляет?
Чувство долга? Жажда приключений?
Голод? Отвращение?
И пока ем (а съела я все, включая семена, сердцевину и черенок), не перестаю давиться и удивляться.