Внезапный каприз Майи лишь ускорил развязку – "покровителю" стало ясно, что медлить больше нельзя. Жениха для единственной дочки он видел совсем другим – человеком с именем и перспективой, вхожим в общество и живущим в самой Москве, а не в этом захолустном городе. У него была разработана программа действий, включающая устройство Майи в лучший столичный университет и организацию соответствующего досуга. Царьков же на место будущего зятя не годился никак, ибо был по большому счету никто – и именно никем, скорее всего, намеревался оставаться в дальнейшем. Что же касается денег, их у "покровителя" хватало и без Тимофея, тем более, что тот, при всех своих успехах, далеко еще не стал благополучен настолько, чтобы это, по нынешним временам, могло вызвать какой-то интерес.
Разговор с Царьковым о предстоящей помолвке, задуманный как поверка текущего статус-кво, оказался последней каплей, подточившей терпение. Стало ясно, что тот юлит, виляет и держит что-то неблаговидное за душой. Это никуда не годилось, и за это следовало наказать. Обдумав все как следует, "покровитель" принял решение – закрыть "вопрос" сразу и навсегда.
Будучи человеком старых правил, он не рассматривал крайних мер, гарантирующих "навсегда" на все сто процентов. Случай был не столь вопиющ – ему не нанесли обиды, за которую стоило бы мстить, не стесняясь в средствах. Тимофея следовало проучить и только, нагнать страху и заставить убраться из города, а заодно – прибрать к рукам наработанное им за эти годы. За фирмой Царькова он следил давно, дело казалось перспективным и подкупало новизной подхода. Завладеть им – через подставных конечно же лиц – было заманчиво само по себе, да и, к тому же, придавало затее требуемый размах, превращая ее в "бизнес" из унылой житейской склоки.
В общем, все складывалось одно к одному. Припугнуть жениха нужно было как следует – чтобы он исчез в мгновение ока, а в дальнейшем воздерживался от ненужных фокусов – как в самом Сиволдайске, так и в его окрестностях. Мало ли, что придет ему на ум, когда он останется гол как сокол – вдруг начнет болтать лишнее или, того хуже, решит разыскать Майю и воспользоваться ее чувством. Всякое тогда может произойти: контакты за спиной родителя, нежелательные последствия, тайный брак – она ведь совсем еще девчонка и вполне способна потерять голову!
Нет, от Поволжья Царькова следовало отогнать подальше, наобещав каких-нибудь ужасов и страшных кар. У него есть родня на Урале, хмуро рассуждал "покровитель", вот пусть туда и едет, там ему место. Или домой пусть возвращается, в Москву, много в ней таких, неприкаянно-шустрых. С Майечкой ему в столице не пересечься – к ее кругам его и близко не подпустят, да и едва ли он ей там приглянется, как здесь. Она конечно побесится слегка, – и заботливый папаша невольно морщился и скреб щеку, хорошо зная, как умеет беситься неугомонная "кровиночка", – но потом образумится, дело молодое. С глаз долой – из сердца вон, эта формула никогда не подводит. Так что, пусть убирается и будет счастлив, что живым унес ноги. И квартиру пусть отпишет – нечего ему иметь тут жилье…
Исполнителей "акции" он нашел в Тольятти – через давних знакомых из приблатненной "полутени" – и тщательно проинструктировал самого опытного из них, назначив его главным и наделив широкими полномочиями. Действовать предстояло убедительно-жестко, но до крайностей дело не доводить, а завершить все поскорее – на случай непредвиденных фортелей Тимофея, который потом, от отчаяния, может повести себя глупо, что потребует еще одного, возможно последнего разъяснения. "Покровитель" намеревался разобраться со всеми сложностями до приезда Майи и потому наказал тольяттинцам не мешкать и "решать вопрос" при первом удобном случае. В результате, те назначили операцию на понедельник, что, по ряду причин, представлялось наиболее разумным. "Покровитель" не возражал и был вполне доволен планом действий, что и подтвердил в телефонном разговоре накануне. Конечно, узнай он о посторонних, ненароком оказавшихся в неправильном месте, "акция" была бы приостановлена и отложена до лучших времен, но вмешаться в ход событий ему было не суждено, а главный из бандитов, при всем своем опыте, все же не отважился менять оговоренную дату.
Тем временем, Тимофей и его спутники даже не предполагали, что им грозят неприятности. В черном джипе полным ходом шло знакомство. Все были разговорчивы и оживлены, в том числе и Елизавета Бестужева. Ее сомнения исчезли без следа – по крайней мере, на настоящий момент. Миры внутри гомонили во весь голос, даже и в некоторой экзальтации, но это казалось естественным вполне.
Секретность грядущего события сразу сблизила компаньонов, превратив их в соучастников, связанных общей тайной. Тот факт, что свидетели и невеста приехали одним поездом, тоже добавил взаимной симпатии. Все посетовали на несовпавшие номера вагонов, что не позволило им познакомиться еще в пути, и порадовались капризу судьбы, сведшему их все же в самом городе, что казалось куда менее вероятным.
"Числа нельзя понять, им приходится верить", – невнятно высказался Николай, и на него посмотрели с уважением, особенно Фрэнк, вспомнивший вдруг о математиках, которым теперь трудно было рассчитывать на финансовую помощь.
"Сиволдайск, наверное, небольшой городок", – добавил Крамской неизвестно к чему. В этом слышался отголосок снисхождения, и Тимофей, до того молчавший и лишь посматривавший на Елизавету, оживился, сказал веско: – "Ну, это как знать", – и пояснил совсем уж загадочно: – "Душа в темнице, а дух на воле", – так что Лиза округлила глаза.
"Ты ж москвич, – сказала она ему, – тебе что ж тут, не тесно?"
"Люблю девку за издевку", – засмеялся Царьков и еще грубовато пошутил, явно уходя от ответа, а разговор сам собой перекинулся на столицу. Тут же выяснилось, что все они прожили там немалую часть жизни – причем, в одно время и не так уж далеко друг от друга. Сличив названия улиц и номера школ, все вновь удивились тому, что не знали друг друга раньше – и высказывание Николая о числах предстало в еще более убедительном свете – а потом вдруг обратили внимание на иностранность Фрэнка и насели на того с расспросами, причем особенно усердствовал Тимофей, почему-то поглядывавший на Уайта Джуниора хитрее, чем на остальных.
Оказавшись в центре внимания, Фрэнк не спасовал, а, напротив, приободрился, как подобает американцу, и довольно-таки забавно поведал о своих московских приключениях, сосредоточившись главным образом на алкогольной их стороне и опустив детали более личного толка. Все посмеялись, а потом Царьков спросил бесцеремонно: – "Ну а к нам-то пожаловал за каким интересом?" – и тут возникла небольшая заминка. Фрэнк Уайт вдруг утратил живость речи и даже свободу владения языком и забормотал весьма невнятно о русском прадедушке и его поместье, да и еще не к месту упомянул о какой-то карте, будто бы настоящей, но может быть и не совсем. При этом он поминутно оглядывался на Николая, словно ища поддержки, и Царьков, наблюдавший всю мизансцену в зеркале заднего вида, наконец буркнул со смешком: – "Сложная у тебя родня, может и не отыщешь, – а потом еще прибавил негромко: – Князь да князь, а не князь – так головой в грязь…" – после чего Фрэнк сконфуженно замолчал.
Тогда Крамской пришел-таки ему на помощь, чувствуя почему-то свою за него ответственность, и с чуть показной живостью стал расспрашивать молодоженов об истории их знакомства. Тимофей на это лишь ухмыльнулся и еще раз пристально глянул на Уайта Джуниора, а Лиза, обернувшись назад, с готовностью принялась вспоминать их роман, происходивший в лучших традициях романтической юности. Потом, впрочем, настала ее очередь смешаться и даже несколько сфальшивить, разом перескочив через семь последних лет, а Царьков, пытавшийся ей подыграть, не сразу нашелся, что ответить на вполне естественный вопрос, почему они с невестой работают в разных городах. Касательно же предстоящей свадьбы и некоторой ее поспешности, он и вовсе не стал ничего говорить, отделываясь прибаутками и подтрунивая над Елизаветой, которая с преувеличенным вниманием любовалась своим новым кольцом.
"Сапфир благородный камень. Его надень – и венчайся хоть с Сатаной, – приговаривал он, растягивая слова. – Ты, Лизка, красавица – и как он тебя до сих пор не умыкнул?"
"Ты б ждал подольше – глядишь и умыкнул бы", – усмехнулась она в ответ.
"Ждали и подолгу, да все без толку, – вздохнул Царьков. – Потом венчали вкруг ели, а черти пели… Жизнь такая – все не быстро, да ты меня и не торопила".
"Это от скромности, – притворно потупилась Елизавета и, вновь обернувшись к сидящим позади, спросила Николая Крамского: – Ну а Вы-то здесь по делу или просто так?"
"Можно считать, что просто так, – ответил тот уклончиво. – Хоть и есть конечно кое-какие дела".
"Сердечные небось, – хохотнул Тимофей, – за нашими красотками многие ездят".
"Да нет, в краеведческом музее", – рассеянно сказал Николай, и джип содрогнулся от всеобщего смеха. Особенно смешно было почему-то Фрэнку Уайту, который вытирал выступившие слезы, да и Елизавета, вся раскрасневшись, прятала лицо в ладонях. Даже и сам Николай посмеялся немного, чтобы не отставать от других, а Царьков подытожил веско: – "Да, неплохая подобралась компания", – и они переглянулись со значительным видом, будто обнаружив еще одну общую тайну, хоть тайны у всех были совершенно разные.
"Простите, – обратился вдруг к нему Фрэнк. – Тимофей – это полное Ваше имя, Вас именно так лучше называть?"
"Ну да, – ответил тот, – Тимоти, если по-вашему. А вообще многие здесь зовут меня просто Царь…"