- У вас есть просьба ко мне? - с удивлением спросила Леони.
- Вы удивляетесь, потому что обычно я только раздаю приказания да пишу рецепты? Да, врачу позволительно так себя вести; он должен во что бы то ни стало поддерживать свой авторитет, особенно, если ему приходится иметь дело с так называемыми "нервными" больными.
Ударение, которое он сделал на слове "нервными", рассердило его собеседницу; она вспыльчиво ответила:
- Мне кажется, вам нечего опасаться за свой авторитет, порукой в его неприкосновенности служит ваш "деликатный" способ заставлять себя повиноваться.
- Пожалуй, но ведь с некоторыми пациентами деликатностью ничего не добьешься, - хладнокровно ответил Гагенбах. - Однако, перейдем к делу. Вы знаете моего племянника, приехавшего в Оденсберг три недели тому назад?
- Сына вашего брата? Конечно, знаю. Кажется, он потерял родителей?
- Да, он остался круглым сиротой; я его опекун и вообще должен взять на себя заботу о его будущем, ведь его родители не оставили ему ни гроша. Очевидно, они полагали, что мне, как одинокому человеку и старому холостяку, может понадобиться наследник. Гимназию Дагоберт закончил, экзамен на аттестат зрелости сдал, хотя и с грехом пополам, потому что особенно светлым умом он никак не может похвастать. От продолжительного сидения в комнате без свежего воздуха и усиленного "зубрения" у него совсем жалкий, болезненный вид. Представьте, у него уже расстроены нервы, по крайней мере, он воображает, что они у него расстроены; придется мне лечить его. Уж я подтяну ему нервы!
- Будем надеяться, что молодой человек выдержит курс вашего лечения, - резко сказала Леони. - Вы любите сильные средства, доктор!
- Там, где они уместны, действительно, люблю. Впрочем, я не собираюсь сживать со свету своего племянника, как вы, кажется, предполагаете. Лето он проведет здесь, чтобы поправиться перед поступлением в высшую школу. Но если мальчишке совсем нечего будет делать, ему в голову полезут всякие глупости, а потому я хочу, чтобы он хоть немного занялся иностранными языками; латинским и греческим его уже напичкали, а вот что касается английского и французского - здесь он очень слаб. Я и хотел спросить вас, не будете ли вы так добры взять на себя труд помочь ему в этом. Ведь вы прекрасно говорите на обоих языках.
- Если господин Дернбург ничего не будет иметь против.
- Он согласен, я только что говорил с ним об этом. Весь вопрос в том, захотите ли вы. Я знаю, что я у вас не особенно в милости…
- Полноте, доктор, - холодно перебила его Леони, - я очень рада случаю отблагодарить вас за медицинскую помощь, которую вы несколько раз мне оказывали.
- Во время "нервных припадков". Ну, в таком случае наше дело улажено. Дагоберт! Мальчик! Где ты там застрял? Иди сюда!
Это громкое приказание по-настоящему испугало Леони; она недовольно заметила:
- Вы третируете молодого человека, как школьника.
- Неужели я должен соблюдать какие-то церемонии с мальчишкой? Ему и без того очень нравится разыгрывать роль важного барина, а сам он краснеет, как пион, и запинается, как только заговорит с чужим человеком. Вот и ты наконец, Дагоберт! Фрейлейн так добра, что согласна принять тебя в ученики. Благодари!
Дагоберт снова необыкновенно низко и почтительно поклонился, покраснел и начал:
- Я очень благодарен вам, фрейлейн. Я чрезвычайно рад. Я не могу даже выразить, до какой степени я рад.
Тут он окончательно спутался, но Леони решила ему помочь, ласково сказав:
- Я не строгая учительница, и, надеюсь, мы с вами будем друзьями, господин Гагенбах.
- Зовите его просто Дагобертом, раз уж ему дали такое диковинное имя, - бесцеремонно перебил ее доктор. - По справедливости мальчика следовало назвать Петром, так зовут меня, а я его крестный отец; но моей невестушке это имя показалось недостаточно поэтичным, вот она и придумала. Дагоберт Гагенбах! Язык сломаешь, прежде чем выговоришь!
- В данном случае ваша невестка была, несомненно, права: имя Петр грешит не только против поэзии.
- Какую же еще погрешность вы в нем находите? - раздраженно спросил доктор, выпрямляясь и становясь в боевую позицию, - Петр - прекрасное, прославленное библейское имя! Мне казалось, что апостола Петра все считают вполне достойным человеком!
- Ну, с апостолом Петром у вас не много общего, - заметила Леони. - Итак, господин Дагоберт, завтра после полудня я жду вас, чтобы назначить время уроков и составить предварительный план занятий.
Такое дружелюбное отношение приятно тронуло робкого Дагоберта, и он еще усерднее принялся уверять, что чрезвычайно рад; и это продолжалось до тех пор, пока, наконец, не вмешался дядя в высшей степени немилостивым тоном:
- Мы и так слишком долго задерживали фрейлейн; пойдем, Дагоберт, а то еще, пожалуй, попадем в непрошенные гости во время встречи приезжающих.
Сойдя с лестницы, племянник позволил себе сделать замечание:
- Фрейлейн Фридберг - чрезвычайно любезная дама!
- Зато нервозная и сумасбродка, - проворчал Гагенбах. - Терпеть не может имени Петр! Почему, спрашивается? Если бы твои почтенные родители окрестили тебя Петром, из тебя вышел бы совсем другой малый, а теперь ты - просто малокровная девушка, которую по ошибке назвали Дагобертом.
На террасе они встретились с Рунеком. Доктор сдержанно поклонился и хотел пройти мимо, но инженер остановил его:
- Я только что был у вас на квартире, доктор; один из моих рабочих по собственной неосторожности получил травму во время взрыва. Насколько я могу судить, рана не опасна, но врачебная помощь все-таки нужна; я привез его с собой и оставил в больнице на ваше попечение.
- Сейчас пойду к нему, - ответил Гагенбах. - Вы идете в господский дом? Там сейчас ждут гостей из Ниццы и едва ли господин Дернбург…
- Знаю. Я именно поэтому и приехал из Радефельда. До свиданья, доктор! - Рунек пошел дальше.
Гагенбах посмотрел ему вслед, стукнул палкой о землю и вполголоса произнес:
- Это уж чересчур!
- Ты видел, дядя? Он во фраке, - заметил Дагоберт, - значит, его пригласили.
- Похоже на то! - сердито воскликнул доктор. - Пригласили для приема гостей, а ведь это чисто семейное дело! Чудеса в решете творятся нынче в Оденсберге!
- Весь Оденсберг уже говорит об этом, - тихо произнес Дагоберт, осторожно оглядываясь. - Все в один голос осуждают господина Дернбурга и сожалеют о его невероятной слабости к…
- Что ты-то знаешь об этом, мальчишка? В Оденсберге никогда не осуждают господина Дернбурга и не сожалеют о нем. Ему просто повинуются. Он всегда прекрасно знает, чего хочет, и теперь, конечно, знает; лишь бы его любимчику не вздумалось все перевернуть по-своему; он дорожит своим мнением не меньше, чем его воспитатель и учитель, а когда сталь попадает на кремень - сыплются искры. Однако отправляйся домой, а я пойду взглянуть на радефельдского рабочего. - И доктор направился к больнице, предоставив свободу племяннику, который был очень рад возможности избавиться от своего тирана-дядюшки.
5
Войдя в дом, Рунек столкнулся с фрейлейн Фридберг, спускавшейся с лестницы. И тут на его приветствие ответили не особенно предупредительно: Леони сделала три шага назад и бросила вокруг беспомощный взгляд. На губах молодого человека появилась насмешливая улыбка, и он с величайшей вежливостью осведомился, в кабинете ли господин Дернбург.
Ей не пришлось отвечать, так как в эту минуту дверь открылась, и сам Дернбург вышел в переднюю в сопровождении дочери.
Майя тотчас бросилась к Рунеку и поздоровалась с ним самым непринужденным, фамильярным тоном.
- Вот наконец и ты, Эгберт! Мы уже думали, что ты опоздаешь к приезду гостей; экипаж может показаться каждую минуту.
- Меня случайно задержали, - ответил Эгберт. - Кроме того, мне пришлось ехать очень медленно, потому что я вез с собой раненого; иначе я давно был бы здесь.
Он подошел к Дернбургу и стал рассказывать ему о происшедшем, а Леони прошептала своей воспитаннице:
- Что за неприличная фамильярность, Майя! Ведь вы уже не ребенок! Сколько раз я просила вас помнить о своем возрасте и положении! Неужели мне придется прибегнуть к авторитету вашего отца?
Майя не слушала выговора, а с нетерпением ждала, пока Эгберт закончит свой доклад. Дернбург подробно расспросил о ране, которую получил рабочий, и остался очень доволен, услышав, что она не опасна и что доктор уже извещен о больном. Наконец Эгберт освободился и обратился к девушке:
- Вы слышали, фрейлейн Майя, я не виноват, что опоздал, и вы не должны сердиться на меня.
- Я буду очень сердиться, если ты упрямо будешь называть меня "фрейлейн" и говорить мне "вы"! Ты делал это все время при нашем последнем свидании, но я не потерплю этого, слышишь?
Она весьма выразительно топнула ножкой и сделала премиленькую гневную гримаску.
Гувернантка со страхом взглянула на хозяина дома; ему давно следовало вмешаться со своим авторитетным словом, так как ее влияния оказывалось недостаточно.
Однако Дернбург, по-видимому, ничуть не разделял ее негодования, а совершенно спокойно сказал:
- Уж если Майя так настаивает, видно, придется уступить ей, Эгберт. Ведь, собственно говоря, ты член нашей семьи.
Это разрешение показалось Леони таким чудовищным, что она осмелилась возразить.
- Господин Дернбург, мне кажется…
- Что вам угодно?
Это был простой, спокойно произнесенный вопрос, но гувернантка сию же минуту потеряла охоту продолжать свой протест и быстро прибавила:
- Мне кажется, на террасе следует поставить слугу, чтобы он известил нас, как только появится экипаж.