– Я тоже тебя люблю. Но я не хочу, чтобы наш брак распался, если вдруг окажется, что здешняя жизнь сводит меня с ума. Это место – твоя жизнь, Дэни. Здесь твоя душа. Мы оба знаем, что ни в одном другом месте ты не был бы счастлив. Поэтому, пожалуйста, не торопи меня. Мне просто надо еще немного времени.
– Если только это единственная причина, – засомневался он.
– Это единственная причина, – уверила его Тамара.
И это была чистая правда. Она просто еще не чувствовала себя готовой к тому, чтобы поспешно окунуться в замужество. Голос голливудской сирены так и не зазвучал в ее сердце. Для нее в профессии киноактрисы не было ничего романтического. Это был тяжелый труд. По Лос-Анджелесу она тоже не скучала. Здесь, вдали от шума и суеты городской жизни, она могла наслаждаться покоем и уединением. За ней не ходили толпами визжащие и протягивающие растопыренные пальцы поклонники, никто не совал ей в лицо книжечки для автографов. А кроме того, здесь ничто не напоминало о прошлом. Каждый, кто приезжал в Эйн Шмона, оставлял за ее пределами свое прошлое и начинал новую жизнь. По крайней мере, в настоящий момент ей правилась удаленность от остального мира, и она чувствовала, что ее дом находится здесь. "А почему нет?" – часто спрашивала себя Тамара. Эту суровую землю избрал ее отец, и она не сомневалась в том, что, если бы стало возможным проследить ее родословную на две или три тысячи лет, она снова очутилась бы на этой же самой не знающей снисхождения земле, избранной ее предками – Моисеем, Эсфирью и царем Давидом. Хотя она не смогла бы этого объяснить, она чувствовала, что то, что она находится здесь, правильно. Казалось, библейское прошлое ожило для нее.
Впервые в жизни Тамара ощущала свою принадлежность к еврейскому народу, и ей это нравилось.
Здесь было ее прошлое, и она надеялась, что ее будущее тоже здесь.
А пока дел было предостаточно. Ей не хотелось быть обузой, поэтому Тамара настояла на том, чтобы исполнять свой долг, работая в поле. Недовольная своей полной невежественностью в отношении иудаизма, она искренне вознамерилась узнать все о своей религии. Она читала книги, ходила в синагогу и задавала бесчисленное количество вопросов. Три вечера в неделю были отданы изучению иврита. Полгода спустя она настолько овладела им, что могла вести в школе уроки английского и литературы.
Все было для нее новым, необычным и восхитительным. Она полюбила священный день отдыха с торжественным ритуалом зажигания субботних свечей, традиционной пищей и историями из Ветхого Завета, которые были намного увлекательнее всех сценариев, когда-либо вышедших из-под пера голливудских сценаристов. Но больше всего ей нравились праздники. Именно тогда она в полной мере ощущала, как стирается грань между прошлым и настоящим и многие столетия сливаются в одно.
Разумеется, не обходилось и без переживаний. Инга ненавидела жизнь в поселке. Прожив в нем три месяца, она поняла, что больше оставаться тут не может. Она ненавидела постоянную жару, отсутствие времен года и нестихающий ветер. Она жаловалась на отсутствие самых обычных предметов, которые всю жизнь считала само собой разумеющимися, и на те требования, которые предъявляла к ней жизнь в общине. Будучи католичкой, она постоянно чувствовала себя чужой. "Здесь приятно погостить, – повторяла она, – но не думаю, что смогу остаться здесь навсегда".
Однажды, вернувшись с работы в поле, Тамара застала Ингу за сбором чемоданов. С минуту она в ужасе молча смотрела на нее.
– Инга! Что ты делаешь?
Инга не подняла головы.
– А как ты сама думаешь, что я делаю? Собираю вещи.
– Но ведь ты не уезжаешь! Прошу тебя, останься еще хоть на какое-то время…
Инга уложила в чемодан последнюю стопку аккуратно сложенных блузок и решительно закрыла одной рукой крышку. Защелкнув другой рукой замки, она выпрямилась и хлопнула в ладоши, как бы стряхивая с них пыль. Затем повернулась к Тамаре.
– Ну вот. Думаю, это все.
Тамара подошла ближе и встала перед ней.
– Но ты не можешь уехать! – В ее голосе звучало отчаяние.
– Liebchen, я должна.
– Но как мне жить без тебя? – упавшим голосом спросила Тамара. – Мы всегда были вместе с самого моего детства!
– Ты любишь Дэни.
Тамара кивнула.
– Да, люблю.
– Тогда, я думаю, ты будешь счастлива и без меня, – мягко проговорила Инга.
– А что ты будешь делать?
– Помнишь те дни, что я провела одна в отеле в Тель-Авиве, когда ты поехала сюда в первый раз?
Тамара кивнула.
– Тогда ты должна помнить и тех людей, о которых я тебе рассказывала. Их фамилия Штейнберг.
– Те, что приехали из Бостона, – хмуро сказала Тамара.
Инга кивнула.
– Я получила от них письмо: они приглашают меня к себе. Гувернантка их детей уволилась, и они хотят, чтобы я заняла ее место. Линда и Марта Штейнберги – прелестные дети, и они нуждаются во мне. Миссис Штейнберг пишет, что я единственный человек, к которому они так привязались.
– Мне не следовало оставлять тебя одну в отеле.
С минуту Инга молчала.
– Ты же знаешь, что рано или поздно мы все равно должны будем расстаться. Мы же не можем прожить с тобой вместе всю оставшуюся жизнь. Все птенцы покидают родительские гнезда и создают свои собственные. Теперь, когда ты нашла свое, ты будешь счастлива!
– Но ты в самом деле… в самом деле уверена, что не хочешь остаться со мной? Мы могли бы начать здесь новую жизнь, Инга! Столько всего надо сделать! Впервые в жизни чувствую, что я действительно нужна.
– Хорошо, что ты это чувствуешь, – кивнула Инга. – Теперь, когда я знаю это, мне будет легче оставить тебя.
Тамара возбужденно кружила вокруг нее.
– Для тебя тут тоже нашлось бы много хороших дел.
Инга улыбнулась.
– Не сомневаюсь, и время от времени я буду приезжать к тебе. Мы же не ссоримся с тобой и не расстаемся врагами, мечтающими никогда больше не видеть друг друга. – Она обошла вокруг кровати и, взяв Тамару за руки, сжала их. – Сюда приятно приезжать, Liebchen, но жить я предпочитаю там, где больше зелени и есть времена года. – На ее лице появилась слабая вымученная улыбка. – Ты же знаешь, я немного старовата для игры в первооткрывателей.
– Неправда, ты вовсе не старая!
Инга посмотрела на нее, наклонив голову, затем погладила ее по щеке.
– Тамара, – нежно сказала она, – что ни делается, все к лучшему. Неужели ты этого не понимаешь? Ты нашла себя здесь, и я тоже нашла место для себя. – Она любовно сжала Тамарины руки. – У тебя впереди новая жизнь, так же, как и у меня. Чего еще мы можем просить?
– Быть вместе, – угрюмо произнесла Тамара.
– Liebchen, – Инга со вздохом выпустила ее руку, пододвинула стул и, усадив на него Тамару, поставила напротив другой стул для себя, – ты нашла своего отца, а кроме того красивого мужчину, которого любишь, и новый, интересный для тебя мир. Довольствуйся этим! Ты же знаешь, я не могу всегда быть с тобой.
Тамара бросила взгляд па багаж Инги. В этих чемоданах было что-то бесконечно грустное.
– А сейчас, сделай мне одолжение, – попросила Инга. – Поскольку утром я уезжаю, а вещи уже уложила, давай проведем остаток вечера вместе, выпьем вина и предадимся воспоминаниям. Я хочу, чтобы эти последние часы были счастливыми.
Тамара вымученно улыбнулась.
– Ладно.
– Отлично. И, кто знает, возможно, настанет день, когда мы снова будем вместе.
– Возможно, настанет… Я чувствую себя так, будто бросила тебя! – выпалила Тамара.
– Нет, нет! – сурово проговорила Инга. – Ты не должна так говорить. Разумеется, ты меня не бросала.
– Но без тебя моя жизнь не будет прежней.
– Очень на это надеюсь! – с комичной угрюмостью произнесла Инга.
Шмария и Тамара выжидательно смотрели, как Дэни вошел в комнату и опустился на один из стульев. Он выглядел возбужденным, лицо его было мрачным.
– Значит, это точно? – с горечью спросил Шмария. Дэни сердито кивнул.
– Да, – сухо произнес он. – Я только что вернулся из Иерусалима. Это точно. Да поможет нам Бог. – Он сжал кулак и неожиданно стукнул им по столу с такой силой, что подсвечник опасно покачнулся. Никто не двинулся с места, чтобы удержать его. – Вы знаете, что это означает, – с несчастным видом добавил молодой человек.
Шмария вздохнул.
– Будь проклят этот Белый Лист. – Он печально покачал головой. – Иногда я думаю, что евреи пришли в этот мир только для того, чтобы страдать.
– Неужели мы ничего не можем сделать? – спросила Тамара.
– Мы делаем все, что в наших силах, – устало ответил Шмария, – но этого недостаточно. Нет, дети мои, совсем недостаточно. Мы полностью во власти Великобритании, и мы бессильны. Теперь, когда согласно Белому Листу иммиграция евреев в последующие пять лет сведена лишь к семидесяти пяти тысячам, можно утверждать, что англичане почти перекрыли ее. То есть они практически остановили ее.
– Но почему? – поинтересовалась Тамара.
– Почему? – Отец невесело рассмеялся. – Потому что англичане боятся, что война с Германией неизбежна, и не собираются рисковать. Англичане в ужасе, оттого что Гитлер может перетянуть на свою сторону арабов. – Он снова вздохнул. – Поэтому британское правительство продало нас в обмен на нефть. Их гораздо больше волнует коммерция, нежели евреи. – Он криво улыбнулся. – Полагаю, нам следовало догадаться и ожидать, что нечто подобное должно случиться.
Тамара побледнела.
– Другими словами, немецкие евреи, которые хотят эмигрировать…
– …будут зверски убиты, – закончил вместо нее Шмария, потирая усталое лицо кончиками пальцев. – Можно считать, что они уже мертвы.
– Как мы можем позволить…