Он делает паузу, словно ждёт ответа. Как будто я знаю, что ответить. Шее неудобно, и мой взгляд соскальзывает на его руки, лежащие на бёдрах. У него красивые руки. Пальцы не толстые и не тонкие, с чистыми ногтями, аккуратно, не длинно и не коротко, стрижеными. Только белёсый пух от локтя к запястью выглядит немного странно на смуглой коже.
- Сейчас, - говорит он, не дождавшись ответа, - мы будем играть в одну игру. Я начну считать, и ты побежишь. Когда я досчитаю до двадцати, я тоже побегу. За тобой. Если я тебя не поймаю, то ты можешь идти, куда хочешь, и делать, что хочешь… и с кем хочешь. Если поймаю - то я делаю, что хочу. Ты знаешь, что. И потом делаю это всегда, когда хочу. Ты меня понимаешь?
Я киваю, не поднимая взгляда, и он, глубоко вздохнув, начинает считать.
На цифре "семь" я бегу.
На цифре "двадцать" бежит он.
У него ноги длиннее, но я умею бегать очень-очень быстро. И я люблю бегать. Я чувствую, что отрываюсь. Я жмурюсь, и мягкие весенние ветки стегают меня по лицу. Кислорода так много, что я им не дышу - я напитываюсь им, как губка, и от этого голова становится лёгкой-лёгкой. Ноги несут моё тело сами по себе. Синие, зелёные, коричневые полосы мелькают мимо меня, сквозь меня. Коктейль из алкоголя, адреналина и эндорфинов бурлит в моих венах; я испускаю дикарский клич и смеюсь. Где-то за спиной раздаётся такой же клич. Я влетаю в ручей и тут же выскакиваю из него на другой берег. Юбка цепляется подолом за побеги, ломает их, рвётся. Я уже не помню, куда, зачем, почему бегу; я бегу, и это прекрасно. Я захлёбываюсь свободой и всё время слышу свой смех. Кажется, в какой-то момент я взлетаю. По крайней мере, я больше не чувствую земли под подошвами.
Потом Кристо ловит меня. Или я ловлю его. Не знаю; мы просто оказываемся сцепившимися на траве, я слышу его сильный, частый пульс - у меня такой же. Его отрывистый смех звучит в точности как и мой. Его дыхание пахнет вином. Кристо тянется ко мне - оказывается сверху - и всё становится так, как он хочет.
И как я хочу.
***
Говорят, что в Дрогобыче жила очень странная девочка: блаженная. Пока подружки бегали по улице и дёргали прохожих за рукава, она садилась на лавочку и смотрела вверх.
Танцевать она тоже не умела. Как ни выйдет в круг, один только срам: ноги заплетаются, руки не шевелятся. И смотрит вниз.
Уже в невестин возраст вошла, а на неё никто не глядит: блаженная же. Родители в отчаяние пришли.
Наконец, какой-то вдовец её засватал. Больше никто не хотел, отдали и за вдовца.
На свадьбе, когда простыню на подносе выносили, девочка побелела и умерла.
Глава I. "Хоть в ад, лишь бы вместе". Цыганская народная поговорка
Roma si pani so prastal,
sigo, žužo, zoralo.
- Перва ягодка в ротик с усмешкой, - сладко выпеваю я. - Вторая с тележкой. Третья с дуделкой. Четвёрта с гунделкой.
Строго говоря, в оригинальном народном варианте потешки тут совсем другое слово, образчик грубоватого деревенского юмора. Но маленький Шаньи этого не знает и потому не возмущается, а исправно смеётся тихим голоском, глотая земляничину за земляничиной. Хотя зубы у него уже есть, ягоды он всё равно давит языком о нёбо, и в углах яркого ротика розовеет сок. Я беру следующую земляничину:
- Пята ягодка вприскочку. Шестая пешочком. Седьмая на возке. Восьмая налегке.
Тельце у Шаньи крохотное, нежное, тёплое; когда я держу его вот так, на коленях, приобняв одной рукой, у меня как-то само собой принимается подрагивать сердце.
- Девята по лесенке. Десятая с песенкой!
Как всегда в конце потешки, Шаньи заливается звонко и радостно, всплескивая ладошками.
- Ещё! Ещё! - требует он.
- Перва ягодка в ротик с усмешкой, - выпеваю я "ещё", поднося к пунцовым губам землянику. Шаньи её сосредоточенно лопает во рту, а руку со следующей отводит:
- Тебе!
- Вторая с тележкой, - соглашаюсь я и съедаю ягоду. Но третья, "с дуделкой", всё-таки снова достаётся малышу. В его возрасте альтруизм - величина ещё непостоянная.
Миска тем временем пустеет медленно, но неуклонно, а тень от старой яблони, гротескно удлиняясь, уже ложится мне под ноги. Маленький Шаньи знает, что это значит: пора ложиться спать. Он косится на яблоневую тень с молчаливым осуждением, но молчит - надеется, что я её не замечу, и мы погуляем подольше. Однако ягоды кончаются, и я говорю:
- Ну, всё. Смотри: деревце нам в ножки поклонилось. Что это значит?
- Шпать поъа, - без особого энтузиазма откликается Шаньи.
- Да, спать пора. Шаньи умоется, помоется, ляжет в постельку, послушает сказку, закроет глазки. Шаньи сам пойдёт или его лучше отнести?
- Шаньи шам, - совсем по-взрослому вздыхая, решает мой мальчик. Я не удерживаюсь от того, чтобы чмокнуть его в головку, в облачко белых летучих волосиков.
Статью Шаньи удался не в отца: тоненький, худенький, почти прозрачный. Но при этом вовсе не болезненный, наоборот: не помню, чтобы он хоть раз простудился, хотя и по росе босиком бегал, и в каждую весеннюю лужу норовил залезть. На щёчках всегда - свежий румянец, чёрные глазки блестят как пуговки, пальчики розовые; картинка, а не мальчик. Такими и должны быть маленькие королевичи.
В постель я укладываю Шаньи голышком. Когда с ним нянчится Госька, она обязательно надевает на него длинную ночную рубашку, но малыш этого очень не любит, а я не вижу в ней смысла. Только зря сбивается и перекручивается, мешая спать.
- Шкашку, - требует уже сонливый голосок.
- А какую Шаньи хочет?
Этот вопрос каждый вечер требует тщательного обдумывания и нового решения, потому что сказка - дело очень серьёзное. Прозрачные бровки сдвигаются: без этого движения Шаньи не думается. Он длинно втягивает воздух носиком и решает:
- Пъо Маътинека.
- Ну, хорошо, я рассказываю про Марчинека, а Шаньи помогает.
- Шаньи помогает. Пъо Маътинека.
- Во горах…
- Долинка!
- В долинке…
- Деьевенька!
- В деревеньке…
- Плетень!
- За плетнём…
- Шадик!
- В садике…
- Яблуньки!
- За яблоньками…
- Хатка!
- А в хатке мал малец, велик удалец, а зовут его…
- Маътинек!
Запала Шаньи хватает примерно до середины сказки, дальше восклицания переходят в шёпот, а потом подсказки и вовсе стихают, и только полуоткрытые ещё веки показывают, что он меня слушает или, по крайней мере, не заснул, а дремлет.
Честно говоря, я совсем никак не ожидала, что поговорка "где двое, там и третий" воплотится в жизнь настолько быстро, тем более, что наш с императором ритуальный брак никогда не переходил в реальный. Шаньи свалился мне как снег на голову. Просто однажды утром, войдя в кабинет Ло?ваша, я обнаружила у него на коленях крошечного мальчика не старше двух лет от роду. Мальчонка сосредоточенно щипал усы его императорского величества, причём величество не только не возражало, но ещё и наклонило голову, чтобы малышу было сподручней.
- Доброе утро, - сказала я сразу обоим. Мне это показалось единственной бесспорно уместной фразой в тот момент.
- Это мой сын, - не поворачивая головы, сообщил Батори. Судя по улыбке и голосу, производимые с усами манипуляции приводили его в восторг.
В принципе, я была наслышана, что у Ловаша есть несколько незаконнорожденных отпрысков. Одна из незаконных дочерей была моей троюродной сестрой по матери, а сын другой внебрачной дочери был моим непосредственным начальником. Но увидеть ещё кого-то из них воочию даже не думала. Хотя, казалось бы, что тут могло быть невозможного?
- Как его зовут?
- Ша?ндор.
- Здравствуй, Шандор, - обратилась я к юному бастарду, стараясь говорить поприветливей.
- Он не понимает по-венгерски, - тут же огорошил меня вампир.
- А по-каковски тогда?
- Вообще-то по-русски, - Ловаш, наконец, выпрямился, мягко отводя ручку малыша Шандора. - Но мне желательно, чтобы он начал понимать по-галицийски.
Батори посмотрел мне в глаза. Я сообразила, что это намёк.
- Он ещё слишком маленький, чтобы давать ему уроки.
- Поэтому мы не будем давать ему уроков. Мы будем его воспитывать.
- М-м-м… мы?
- Именно так, госпожа личной императорской гвардии голова. Отныне воспитание этого ребёнка входит в ваши обязанности. Тебя и Маргаре?ты. Пойдём, я покажу его комнаты. И на Шандора он пока не отзывается, только на Шаньи.
- Шаня, - подтверждает малыш. Впрочем, это с таким же успехом может быть и "Ханя", и "Фаня", и "Саня".
Ловаш подхватывает его на руки и выходит из кабинета. Я иду следом, на два шага позади и чуть слева, поэтому отлично вижу крохотные белые ручки, обхватившие шею императора, и румяное личико маленького бастарда, покачивающееся над плечом Ловаша в такт шагам. Мальчик задумчиво рассматривает меня круглыми чёрными, как у отца, глазами.
Галерея освещена зелёным - из-за завесы плюща - светом; такое впечатление, что мы идём по дворцу эльфов, тайком унося маленького эльфийского принца в наше ужасное вампирское логово. Но в итоге мы выходим не к мрачному подкопу или тайному лазу, а в недавно перестроенную жилую часть дворца.