Потом попрощался с ним, прошел по палубе, остановился возле ее каюты и стал ждать. Мне больше ничего не хотелось делать, только ждать и ждать ее. Каким давним, наивным бредом казались мне теперь мои планы насчет чистки медных ручек. Нет, ни за что не смог бы я тратить время на подобную ерунду. Хватит с меня, уже нагорбатился в кромешном мраке, целые долгие годы, и вот теперь наконец-то могу позволить себе роскошь больше ничего не делать - просто в полнейшей праздности стоять себе на солнышке и ждать, когда появится женщина. Да миллионы мужчин поступили бы на моем месте точно так же, я верил в это вполне чистосердечно, во всяком случае, достаточно, чтобы эта вера позволяла мне чувствовать себя куда менее одиноким, чем в долгие годы моей респектабельной службы.
Она показалась из каюты. Подошла ко мне. Мне пришлось зажмуриться - как утром, когда я увидел море. Вид у нее был вполне довольный. И как всегда, когда она бывала довольна, в ней появлялось что-то трогательно-девчоночье.
- Уже подплываем к Ливорно, - проговорила она, - как быстро идем.
Лишь позже я понял, что с ней всегда так, расстояния от порта до порта неизменно вызывали у нее искреннее удивление, и ей приходилось постоянно их напоминать. Должно быть, в ее воображении они с каждым разом все сокращались и сокращались - ведь уже целых три года, как она плавала по морям.
- А как же Сет? - поинтересовался я. Она улыбнулась, глядя на море.
- Никуда не денется, - ответила она. Я тоже глядел на море и Ливорно вдали.
- Но ведь тебя уже ждут в Сете, - напомнил я, - разве не так?
- Я уже предупредила Эпаминондаса.
- Когда?
- Вчера вечером, перед отплытием.
- Нет, все-таки ты несерьезный человек, - проговорил я, силясь рассмеяться.
- Неправда, - возразила она, - я очень серьезная. Но раз уж так случилось, какая разница?
Больше мы об этом не говорили. У нее в руках был атлас, и я попросил дать мне его посмотреть. Это был складывающийся пластиковый атлас, который она специально заказала себе в Южной Америке. Материки на нем были очерчены одними только обитаемыми границами, но с большой точностью и подробностью - она показала мне Рокку, крошечную точечку, затерянную среди тысячи других, сплошь испещрявших итальянское побережье. Обозначены были все глубины и течения, а материки, совершенно пустые и белые, выглядели такими же голыми, как моря на обычных картах. В общем, это был атлас мира, вывернутого наизнанку, как бы негативное изображение земли. Она уверяла, что знает его наизусть.
- Мне кажется, я знаю его так же хорошо, как и того, кто там живет, - заметила она.
Мы растянулись в шезлонгах прямо напротив бара. Все мужчины на яхте хоть чем-нибудь да занимались.
Только я один не делал ровно ничего. И мысль об этом время от времени приходила мне в голову.
- Если хочешь, - обратилась она ко мне, - на следующей стоянке мы можем вместе сойти на берег.
Она надела солнечные очки и курила, не спуская глаз с моря. Это она умела делать - сидеть у моря и курить, или читать, или ничего не читать, просто ничего не делать, и все.
- Расскажи мне про других, - попросил я.
- Ты хочешь, чтобы я снова начала вспоминать?
- Но ведь вечерами, - немного поколебавшись, решился я, - ты все равно не захочешь.
- Какое тебе до них дело, до всех прочих?
- Странный вопрос. Может, тебе неприятно о них вспоминать?
- Да нет, не то чтобы неприятно, - возразила она, - просто мне хочется понять, почему ты все время так настаиваешь, а ты не объясняешь.
- Ну, хотя бы из любопытства или, скажем, чтобы избавиться от искушения вообразить, будто я единственный в своем роде.
Мы дружно рассмеялись.
- Знаешь, среди них кого только не было. Я ведь уже говорила, что делаю много глупостей.
- Хотелось бы узнать, что же это за глупости.
- Да самые ужасные, - ответила она, - и самые дурацкие. Правда, иногда я задаю себе вопрос, а глупости ли это, может, это я сама…
- Чтобы не видеть никого рядом?
- Наверное. Знаешь, ты прав, было такое время, когда я готова была затащить сюда кого попало.
- Может, я это и имел в виду, но ведь на самом деле кого попало-то не существует.
- Я хотела сказать, мужчин, которые мне не очень-то подходили.
- А что, разве есть такие, которые подходят тебе больше других?
Ей и в голову не пришло рассмеяться.
- Кто знает… - проговорила она.
- Ну, давай, начинай, - подгонял я ее. - Был один, который…
- Был один, который с самого первого дня обосновался здесь навечно. Когда я зашла к нему в каюту - и пары часов не прошло, как мы отплыли, - он уже основательно обустроился. Аккуратно расставил на полке свои книги. Бальзак. Полное собрание сочинений. А над умывальником в ряд красовались все его туалетные принадлежности. Правда, на беду, среди них оказалось множество одинаковых пузырьков с туалетной водой, королевская лаванда, английской фирмы "Ярдли". Заметив мой изумленный взгляд, он пояснил, что и дня не может прожить без этой лавандовой воды фирмы "Ярдли", а путешествуя, никогда не знаешь, что тебе удастся купить, вот почему у него на всякий случай всегда имеется запас. Она рассмеялась.
- Ну, как тебе, - справилась она, - мои глупости?
- А остальные?
- Ну, если уж ты так настаиваешь, чтобы я рассказала тебе обо всех, мне надо что-нибудь выпить.
- Хорошо, погоди минутку.
Я бегом кинулся в бар и вернулся с двумя стаканами виски. Она выпила свою порцию.
- Обычно, - немного смущенно призналась она, - я просила, чтобы они помогли мне его искать. Поначалу все соглашались. Все как один, только бы попасть на яхту. Потом оставляешь их дня на три в покое, чтобы они могли свыкнуться с этой мыслью. И на третий день уже ясно, что они так ничего и не поняли.
Я выпил свое виски.
- Странно, - заметил я, - по-моему, это можно понять, даже если тебе не дают трех дней на размышление.
Мы рассмеялись. Она смеялась громче меня.
- Обычно все они спрашивали: "А что от меня требуется? Вы только скажите, я все сделаю, только бы помочь вам". Но стоило сказать, что надо бы, к примеру, починить матросам башмаки, как они сразу же вставали на дыбы. Говорили: "Нет, так дело не пойдет. Такого уговора у нас не было…"
- Надо бы выпить еще по одному виски, - заметил я.
Сходил в бар и снова вернулся с двумя полными стаканами.
- Ну вот, теперь давай дальше.
- Был еще один, тот, едва поднялся на борт, сразу же составил себе жесткий распорядок дня. Для здоровья, говорил, главное - это правильный образ жизни. И каждое утро на передней палубе занимался ритмической гимнастикой. Я опрокинул свое виски.
- Однажды, - проговорил я, - я напишу о тебе американский роман.
- Почему именно американский?
- Из-за виски. Ведь как-никак, а напиток-то это американский. Давай дальше.
- Был один, который оставался здесь целые три недели. Этот задержался дольше всех остальных. Он был молод, беден и красив. У него было очень мало вещей, ни белых брюк, ни лавандовой воды. Только он никогда не смотрел на море, почти никогда не выходил из своей каюты. Все читал Гегеля. Однажды я полюбопытствовала, неужели это так интересно, а он ответил: это гениальный философ, можно сказать, основа всех основ. А потом добавил, что, если бы я прочла его, это могло бы очень даже просветить меня насчет моей личной жизни. Это показалось мне, как бы это сказать, бестактным, что ли. Он все время только и делал что читал, читал - говорил, вряд ли ему в жизни еще представится такая возможность, и грех было бы ею не воспользоваться, ведь у него уже никогда не будет столько свободного времени. Я дала ему много денег, во всяком случае, достаточно, чтобы целый год не зарабатывать себе на жизнь, а только и читать своего Гегеля.
Потом добавила:
- Честно говоря, этого я бы даже могла оставить здесь.
Выпила свое виски.
- Так мы с тобой напьемся, - заметила она.
- Чуть больше, чуть меньше, - ответил я, - какая разница?
- Послушай-ка, - проговорила вдруг она, - а знаешь, я еще ни разу не брала с собой пьяницу.
- Что, неужели ни разу?
- Знаешь, - смеясь, пояснила она, - наверное, это единственная глупость, которой я еще ни разу не совершала.
- Что ж, - рассмеялся и я, - похоже, теперь у тебя будет полный джентльменский набор.
- Да, теперь я смогу с полным правом сказать, что совершила все глупости, какие только существуют на свете.
- Давай дальше.
- Ой, их было так много. Я рассказываю тебе только о тех, что были забавными. Был еще один, так тот в первый же день заявил: "Ладно, хватит, а теперь скажи-ка мне правду, что это за дурацкая история?" Я спрашиваю: "Какая еще история?" А он и отвечает: "Ну эта, про какого-то Гибралтарского матроса". Мы едва успели выйти из порта, где познакомились.
Она так хохотала, прямо до слез. Ей даже пришлось снять очки, чтобы вытереть глаза.
- А еще один, - вспомнила она, теперь ей уже было трудно остановиться, - на третий день вытащил фотоаппарат. Это "Лейка", сообщил он мне, а у меня еще был "Роллифлекс" и маленький "Цейсс", он, правда, не такой модерновый, но я и сейчас предпочитаю его всем остальным. Так вот, тот целыми днями шатался по палубе то с "Роллифлексом", то с "Лейкой", то с "Цейссом", говорил, подстерегает всякие редкие морские эффекты. Мечтал сделать альбом о неведомом море, каким его еще никогда и никто не видел.
Я усердно молчал, изо всех сил стараясь не перебивать, чтобы она рассказывала дальше.