- Сам не знаю, - повторил я, - да что скажут.
- А с чего бы это ей брать тебя к себе на яхту? Ну, зачем, скажи на милость, этой бабе брать с собой мужиков, разве что переспать, если уж очень приспичит…
- Да нет, ну это уж ты через край, - возразил я, - навряд ли она только для этого.
- Неужели ты и вправду думаешь, будто кто-нибудь, кроме меня, станет путаться с таким кретином, как ты? Нет, скажи, ты вообще хоть иногда смотришь на себя в зеркало? Ты хоть представляешь себе, какая у тебя идиотская физиономия, или нет?
Она добилась своего. Я все-таки поднялся, чтобы полюбоваться в каминное зеркало своей кретинской физиономией. И при этом, само собой, без всякой задней мысли, постарался придать ей как можно более благообразное выражение. Но тут она опять завопила:
- Нет, каков подонок!
Мне показалось, что голос ее разнесся по всей гостинице.
- Я немного пьян, - проговорил я, - ты уж извини.
Меня уже куда меньше клонило в сон. Все лицо ее буквально перекосилось от злости, и это вызвало во мне какие-то братские чувства.
- Ты вернешься вместе со мной, - снова завопила, - вот увидишь, ты вернешься.
Неужели она снова вообразила, будто это еще возможно? У меня возникло огромное желание срочно отделаться от нее и больше никогда о ней не вспоминать. Тем не менее я все-таки перебил ее.
- Нет, - возразил я. - Я останусь здесь. Что бы ты ни говорила, что бы ни делала, но я все равно останусь здесь.
Злость ее как-то сразу улеглась. Она посмотрела на меня мрачно, отрешенно, она ждала этого ответа. Потом проговорила, немного помолчав и явно только для себя самой:
- Я нянчилась с тобой два года. Силком заставляла ходить в министерство. Насильно кормила с ложечки. Стирала твое белье. У тебя вечно были такие грязнющие рубашки, а ты этого даже не замечал.
Я приподнялся и стал внимательно прислушиваться, правда, она этого даже не заметила.
- Ты говоришь, я не ел?
- Только благодаря мне ты не заболел туберкулезом.
- А насчет моих рубашек, это что, тоже правда?
- Да, это все замечали, кроме тебя. И по субботам, вместо того чтобы сходить в кино…
Она больше не могла говорить. Обхватила руками голову и разрыдалась.
- …я стирала твои рубашки… Теперь настал мой черед страдать.
- Ну, зачем же ты, не надо было… - проговорил я.
- А что мне оставалось делать? Допустить, чтобы ты заболел туберкулезом?
- Знаешь, - сказал я, - по-моему, так было бы даже лучше. А потом, ты ведь вполне могла отдавать мои рубашки в прачечную. Хотя, наверное, именно поэтому тебе и казалось, будто ты меня любила.
Но она меня даже не слушала.
- Два года, - повторяла, - два года псу под хвост, с каким-то подонком.
- Да нет, ты неправа, ну, почему же непременно псу под хвост, - успокаивал я, - так обычно говорят, но это не правда, ты их вовсе не растратила впустую.
- Может, по-твоему, это было большое приобретение?
- Понимаешь, мы всегда попусту теряем уйму времени, так уж устроена жизнь, - произнес я, - и если бы мы все начали сожалеть о подобных потерях, то в конце концов просто-напросто перебили бы друг друга, и все.
Она задумалась, лицо ее было печально. Мало того, что она уже больше ни на что не надеялась, у нее даже и злости-то не осталось. Я не мог перенести этого молчания и заговорил первым:
- Каждый отпуск я надеялся на чудо, что у меня хватит сил больше никогда не возвращаться в это самое Гражданское состояние. Ведь ты же сама это знаешь не хуже меня.
Она подняла голову и как-то очень искренне удивилась:
- Так, значит, это правда? Я и Гражданское состояние, выходит, для тебя мы и в самом деле одно и то же?
- Да нет, - возразил я. - Одно и то же - это моя жизнь и Гражданское состояние. А ты, все дело в том, что ты никогда не страдала от этого Гражданского состояния. Тебе не понять, каково это - целые дни напролет проводить в Гражданском состоянии.
- Можно заставить себя интересоваться чем угодно, - проговорила она, - даже Гражданским состоянием. Уж на что ты был полным ничтожеством, самым круглым идиотом во всем министерстве, а ведь удалось же мне интересоваться тобой целых два года.
Она сказала это с глубокой убежденностью и без особой злости.
- А что, я, правда, был самым круглым идиотом во всем министерстве?
- Да это всем известно.
- Надо же, наверное, тебе приходилось нелегко, - проговорил я.
Я был так же чистосердечен, как и она, и от нее это не укрылось. Она ничего не ответила.
- Присядь-ка вот сюда, ко мне на кровать, - ласково проговорил я, - и расскажи, как же тебе это все-таки удалось.
Она даже не пошевельнулась, так и оставаясь стоять у камина.
- Сама не знаю, - призналась она наконец тоном, в котором не сквозило ни малейшего притворства.
- Знаешь, а мне это никогда даже не приходило в голову. Надо же, какая ты сильная.
Она бросила на меня недоверчивый взгляд, но увидела, что я весь так и сочусь доброжелательством.
- Да нет, - пробормотала она, потом, чуть поколебавшись, добавила: - Все не совсем так, просто я к тебе привыкла, вот и все, и потом, я надеялась…
- На что?
- Что ты переменишься.
Она с минуту выждала, потом опять без всякого притворства спросила:
- Чудо, о котором ты говорил, эта женщина?
- Да нет - то, что я наконец решился уйти из Гражданского состояния. Я принял это решение во Флоренции, а тогда я еще даже не подозревал о ее существовании.
- Но ведь когда ты ее увидел, эту женщину, ты стал еще больше уверен, правда?
- Трудно сказать, не знаю, мог ли я стать еще больше уверен. Просто она оказалась здесь со своей яхтой, вот я и подумал, у меня есть крохотный шанс, что она возьмет меня с собой.
- Мужчины, которые рассчитывают на женщин, чтобы выпутаться из своих проблем, самые настоящие подонки, - произнесла она.
- Да, знаю, так говорят, - возразил я, - хотя мне всегда казалось, что это немного глупо. Ведь если разобраться, я никогда не понимал, почему все так считают?
- Только одни подонки и трусы, - продолжила она, не слушая меня. - Хотя, если разобраться, их и мужчинами-то не назовешь.
- Что ж, может, так оно и есть, - согласился я, - какая мне разница…
- Да это понял бы любой нормальный мужчина.
- Но ведь когда я решил остаться, это было еще во Флоренции, я тогда и понятия не имел, что она существует на свете.
- И что же, будешь драить ей палубы?
- Знаешь, теперь у меня уже не осталось никаких амбиций, как, бывало, раньше.
Вне себя, она как подкошенная рухнула на кровать. Потом, отчеканивая каждое слово, изрекла:
- Вот уж никогда бы не подумала, что ты сможешь пасть так низко.
Я не мог больше усидеть на месте. И снова улегся.
- И все-таки самым большим подонком я был, пока служил в Гражданском состоянии, - проговорил я наконец, - даже с тобой, ты права, с тобой я тоже вел себя как самый настоящий подонок. Я был таким несчастным.
- А я, думаешь, я была счастлива, да?
- Все-таки ты была не такой несчастной, как я. Ведь если бы ты была такой же несчастной, разве ты смогла бы стирать мне рубашки?..
- И что же, надеешься найти свое счастье, когда будешь драить ей палубы, так, что ли?
- Да я и сам не знаю. Во всяком случае, корабль - это такое место, где по крайней мере нет никаких бумаг, никаких регистров.
- Идиот несчастный, - проговорила она, - он еще говорит о каком-то счастье, похоже, ты и в этом-то разобрался ничуть не лучше, чем во всем остальном.
- Но ведь даже ты сама, - дерзнул я, - часто говоришь о счастье человечества.
- Это правда, - подтвердила она, - я верю в счастье.
- Да, я знаю, - заметил я, - в труде и достойной жизни.
Она поднялась, уверенная в себе, столь же непоколебимая, как и обычно. У меня уже пропала всякая охота отвечать ей и вообще что бы то ни было разъяснять. Она сделала вид, будто собралась уходить, потом остановилась и как-то устало заметила:
- Небось это все ее денежки, вот чем она тебя так приворожила, эта шлюха, так, что ли?
- Очень может быть, - согласился я, - должно быть, так оно и есть.
Она снова направилась к двери, потом опять остановилась. У нее было лицо без всякого выражения, начисто умытое слезами.
- Так что, значит, это правда? Все кончено?
- Ты будешь счастлива, - пообещал я.
Но я был несколько обескуражен. Мне уже не казалось, что она когда-нибудь и вправду будет счастлива, кроме того, мне было совершенно все равно, будет она когда-нибудь счастлива или нет.
- Раз так, - проговорила она, - тогда я уеду сегодня вечерним поездом.
Я ничего не ответил. Она слегка поколебалась, потом добавила:
- Это правда, насчет яхты? Ты что, действительно собираешься уплыть на ней?
- Один шанс из тысячи, - ответил я.
- А если она не захочет тебя взять?
- Какая разница.
Она уже взялась за ручку двери. Я не видел ничего, кроме этой неподвижной руки, которая все никак не могла решиться.
- Надеюсь, ты хотя бы проводишь меня на вокзал?
- Нет! - заорал я. - Нет, никуда я тебя не провожу, об одном прошу, исчезни ты отсюда, и чем скорей, тем лучше.
Она глянула на меня какими-то совсем помертвевшими глазами.
- Мне жаль тебя, - проговорила. И вышла из комнаты.