Ну, а как всё получилось? Тут всё как-то само собой вышло. Ну, Витька с сестрой росли вместе. И вместе – прямо совсем. У них была общая спальня, чуть ли не до окончания школы. Друг дружку не стеснялись, имели полное представление о том, что девочки отличаются от мальчиков, и даже знали, чем.
Как-то летом, Галька тогда, кажется, окончила пятый класс, а Витька седьмой, собрались они "в поход". Звучит громко. На самом деле "поход" – это была небольшая прогулка в степь за дом. Нужно было взять с собой хлеба, бутылку молока и где-нибудь подальше от дома их съесть.
В степи росла кукуруза. Её приказал посадить дедушка Хрущёв. Чтобы маленькие дети могли по кукурузе гулять, в ней прятаться, играть в войну. Играть в войну, чтобы потом напасть первыми на Америку, которая всё время хочет на нас напасть.
Ну, и Витька с Галькой пошли в кукурузу. Местность, где её посеяли, была неровной. Бугры, ложбинки. На буграх королева полей вырастала низенькой, не дотягиваясь, даже нам, детям, до колен. А в ложбинках вытягивалась так, что хитрая частная корова могла в ней укрыться с рогами.
В одной из таких ложбинок сестрёнка и братик решили устроить привал.
У Витьки на этот случай было прихвачено с собой небольшое тонкое одеяло. Его расстелили. Галька, как хозяйка, накрыла на стол. Шли до кукурузного поля каких-то минут пятнадцать, а аппетит уже разыгрался зверский. Покушали. Дома хлеб с молоком никогда такими вкусными не были. Дел вроде уже не было никаких. Поход закончился. И тут Витьке пришла идея поиграть "в доктора". – Давай, – обрадовалась Галька, – а как? – Ну, ты снимай трусы, а я тебе буду укол делать.
Сделали Гальке укол. Потом решили укол сделать Витьке. Пока готовили "шприц", "растворы", пока, наконец, сделали Витьке укол, у него встал его пис. Решили, что его тоже нужно лечить. Галька оторвала широкий кукурузный лист и аккуратно обмотала, "перевязала" Витьке "больной" орган. Правда, пис от этого ещё больше напрягся, и головка его даже высунулась из перевязки.
Потом очередь "лечить" настала у Витьки. Он тоже оторвал кукурузный лист, попросил Гальку снять трусы и наложил ей "повязку": пропустил зелёный бинт от пупка по дуге вниз, до попки. Сверху натянул трусы, чтобы "повязка" не спадала.
"Болезнь" у Витькиного писа не проходила. Он так у него торчал всё время, пока "доктор" занимался "лечением" своей сестры. Тогда решили поиграть в "папки-мамки". – А что это такое? – опять спросила Галька. – Витька сказал: – Снимай трусы. Галька сняла. "Бинты" размотали, повыкидывали. Витька знал, что "папки-мамки" – это, когда дяденька ложится на тётеньку и тыкает в неё своим писом. Да, что там – Витька! Все во дворе уже давно об этом знали. И Галька тоже. Только они с Галькой ещё не пробовали.
Ну, Витька на Гальку лёг, стал тыкать. Когда оба устали, решили, что пора уже идти домой. Но игра, хоть и не доставила обоим удовольствия, но понравилась. Была в ней какая-то тайна, которую вообще-то знают одни взрослые, а теперь вот и они, Галька и Витька. И стали они ходить в поход всякий раз, когда не было по дому особенных дел, когда родители уходили на работу, ездили на базар.
И тут как-то случилось неожиданное. Пошли Витька с сестрой, как обычно, "в поход". Как обычно, расстелили одеялко, сели, покушали хлеба с молоком. Галька сняла трусы, легла играть в "мамку". И – то ли легла как-то по-особенному, то ли Витька тыкнул сильнее обычного, только пис у него просунулся дальше, стал уходить вглубь Гальки. Раньше только головка окуналась, тыкалась в Галькину щелку, а теперь весь пис, будто чего прорвав, стал уходить внутрь. Галька ойкнула, А Витька ещё надавил. И потом стал в ней двигаться, двигаться… Галька сразу пыталась оттолкнуть, как будто ей больно было, а потом сама стала двигаться навстречу, "подмахивать". Потом Витька устал, вытащил своего писа. И!.. Такой ужас они увидели вместе с Галькой! Весь Витькин пис был в крови, в крови было у Витьки всё вокруг, весь низ живота у Гальки был перепачкан кровью!..
Перепугались оба страшно! Витька подумал, что разорвал чего-то своей сестре. Конечно, он же чувствовал – как будто чего-то рвётся! Он приложил своего писа к Галькиному животу. Длинный возбуждённый пис от низа живота дотягивался до пупка. Что тут может быть? Кишки? Лёгкие? Если Витька проткнул сестре лёгкие, то она вот-вот умрёт. А родители его убьют.
Галька плакала, била Витьку кулаками. Если бы она была при смерти, то кулаками, наверное, не била бы. Витька стал успокаивать сестру. Обтёрлись травкой, листьями кукурузы. – Трусы не надевай, – предупредил сестру Витька, – запачкаются. Немного посидели. – Пойдём домой, ты как? – спросил сестру Витька. – Ничего. Только страшно – сказала она тогда ему, размазывая слёзы, которые всё ещё продолжали катиться из глаз.
Но никаких страшных последствий после кровавого происшествия не случилось. Родителям ничего не сказали, и они ничего не узнали. У Гальки ничего не болело, крови больше не было и вообще всё опять стало весело и хорошо.
Только перестали они ходить "в поход". Витька иногда звал: – Пошли, просто погуляем. Но Галька отказывалась. Боялась. А Витька звал опять. Клялся, что ничем её не обидит. Только сходят в кукурузу, выпьют вместе молочка – и всё.
Поверила.
Когда молоко выпили и съели хлеб, Витка осторожно попросил: – А, давай, попробуем, как раньше? Мы с тобой поиграем в "папку-мамку", как раньше, я просто на тебе полежу?.. – А, давай, вначале – в "больницу"? – сказала Галька.
Она медленно, как-то по-особенному перевязывала Витькин пис. Вначале подержала, погладила, внимательно его рассматривая. Потом обмотала кукурузным листом и продолжала держать в руках.
"Лечить" Гальку Витька уже не стал. Они, не сговариваясь, пошли к одеялу. Галька улеглась, приподнявши бёдра, сняла трусы. И – да, как в прошлый раз, раздвинула согнутые в коленях, ноги.
Витька не сдержал своей клятвы. Он сразу хотел делать всё, как раньше, но не встретил уже привычного препятствия, и продвинул, правда, с усилием, своего писа дальше и так – по самые, до самого конца. И Галька не вскрикнула и ничего не сказала.
И потом, когда они ещё и не раз, и не два приходили в кукурузу играть в "папу-маму", крови у неё уже не было.
Когда Витька это рассказал, почти всё мне стало понятно. Только один вопрос я в своё время не прояснил с Толькой Зубковым и спросил у Витьки. Я сказал, что, говорят, от этого бывают дети. Что будет, если Галька вдруг забеременеет? И Витька меня успокоил: – Что ты! Дети родятся, когда уже все взрослые, когда женятся!..
В общем, опасений на этот счёт, оказывается, тоже никаких быть не могло. Мы ещё не взрослые и жениться нам – как пешком до дружественного Китая.
Но лето это у меня было последним в совхозе. Я поступил в культпросвет, и уже с осени стал жить в городе, в общежитии.
А с Галькой встретился вновь уже на её свадьбе.
Меня нашли, пригласили пофотографировать торжество в семье Мелешкиных.
Галька дружила где-то с год с парнем из соседней улицы, Серёжкой Пантюхиным. У них, говорят, была любовь. Как похвалялся своим дружбанам Серёжка – он сломал Гальке целку. Количество сломанных целок в рассказах совхозных сердцеедов раза в два превышало число девушек призывного к половой жизни возраста. Но, тем не менее, Серёжка, как порядочный человек, был обязан на Гальке жениться. На тот момент она ещё счастливо забеременела. Прав был Витька: дети появляются уже у взрослых и – в период женитьбы.
Галька была на свадьбе очень красивой. У неё даже выросли груди!
Но прожили они с Серёжкой всего лет десять. Они переехали в город, купили машину, дачу. Там, на даче, Сережка и сгорел. В небольшом деревянном домике, который сам построил.
Хоронить его привезли в Растсовхоз, на "родовое" кладбище советских ссыльных.
В разных местах совхозного погоста расположились холмики друзей, товарищей моего детства: Витьки Мелешкина, Алеси Двинской, Серёжки Пантюхина.
В короткую надпись "родился-умер" вместилась целая жизнь каждого. Где уже не было войны. Не было голода. И у каждого – какое счастье! – были и папа и мама.
И была обыкновенная жизнь. Единственная и неповторимая.
Тёмные аллеи
Юлька Петракова. Мелкий серый воробышек на первом курсе Актюбинского пединститута. Кругом в тёплом сентябре поприходили на занятия накрашенные студенточки в мини и с разрезами до пояса макси. А Юлька – во всём простеньком, без изысков. Хотя и могла бы выделиться – папа зубной техник, мама – известная в городе на дому колдунья. Но – нет. Всё обыкновенное, слегка подростковое. Что, впрочем, выглядело вполне органично: всего семнадцать лет, росту чуть более полутора метров. Выдавали и все-таки выделяли Юльку из общего контингента глаза. Умные. Чёрные.
А я тогда в институте был уже "дедом". Третий курс, через год – учитель русского языка и литературы. Проходя как-то мимо Юльки и чуть не перецепившись, потому что маленькая и не заметил, я что-то отпустил в её адрес весёлое. Конечно, совсем не обидное, потому что девчонка, потому что, перецепившись через девчонку, можно использовать этот случай, чтобы познакомиться, сказать ей комплимент. Такой, чтобы улыбнулась. Я увидел умные глаза. Очень захотелось сказать что-нибудь необыкновенное. Сильно не напрягался. В двадцать лет идеи, мысли фонтанируют во все концы. Куда было Юльке деваться – она улыбнулась. Мы стали сразу разговаривать, будто знали друг друга тысячу лет. Любая точка, которой мы с ней касались в разговоре, оказывалась точкой соприкосновения. Мы будто сразу стали продолжать разговор, который только что, пару минут назад, прервался…
Так познакомились.