В голове снова взвизгнула не отпускающая уже несколько дней боль, и я уже привычным жестом попробовала запихнуть её поглубже, прижав холодные пальцы к вискам.
– Оля, тебе плохо?
Столько заботы в голосе.
– С чего бы? – не открывая глаз, ответила я. – За последние три дня столько всего произошло. Я почти приняла участие в постановочном бою, который условно дикие люди провели с условно самоубийцами из Детского корпуса, чтобы похитить четверых человек. Я узнала, что окружающие меня люди ведут двойную жизнь…
Совесть жалобно всхлипнула после этих моих слов, намекая, что цесаревне должно быть стыдно, что у цесаревны у самой не один скелет спрятан в шкафу. Но стыдно не было ни капли.
– Плохо ли мне? Точно не из-за того, что у меня открылись пугающие способности. Не из-за того, что на моих глазах убили человека, которого я считала своим другом. И эта смерть послужила толчком к тому, что я и сама едва не стала убийцей. Фоб, в котором мы летели, был сбит направленным ударом со стороны Яхона, хотя на нём были наши опознавательные знаки.
Я замолчала, переводя дыхание и думая о том, что если бы тот снаряд не попал в нас, моё "едва" трансформировалось бы в "уже". Маленькие человечки в моей голове стучали маленькими молоточками по моим усохшим мозгам, заставляя меня вспоминать снова и снова, как я лежу на полу фоба, а к моей груди прижимаются лопатки Птицы. Мои руки на её шее. Она дёргается и безжалостно раздирает ногтями кожу на моих предплечьях, но я терплю, зажмурившись, и вслушиваюсь в хрип. Жуткий хрип, который прорывается даже сквозь стук маленьких молоточков в моей голове. А затем мир перевернулся с ног на голову, нас закружило и затрясло, болтая по фобу, как кусочки фруктов в блендере.
Нет, это не то, о чём хочется вспоминать и рассказывать. И моя аудитория, видимо, это понимала. Они не подгоняли и не перебивали. Молчали выжидательно и сочувствующе.
– Мы были вынуждены всё время двигаться, а трёхдневная прогулка по снежной пустыне – это не тот опыт, о котором я могла когда-либо мечтать. Из еды у нас была одна шоколадка и семь штук овсяного печенья на двоих. Мы постоянно прятались. Знаете, как сложно спрятаться, когда на тебе чёрная одежда, а на километры вокруг нет ничего кроме ослепительного снега? Я больше часа пролежала, зарывшись в снег так, что снаружи был только мой нос, потому что ваша выжившая из ума Птица оказалась шпионкой сикров.
Эти воспоминания были болезненно свежи. Тело до сих пор ломило при воспоминании о холоде и леденящем страхе. "А что, если я замёрзну насмерть ещё до того, как идущие по следу от места крушения фоба ищейки уйдут. Что, если я окажусь спрятанной под этой тонкой коркой льда на долгие-долгие годы?" Неожиданно показалось, что под чьей-то ногой снова заскрипел снег… Я хмурым взглядом окинула полутемный спортзал и обхватила себя руками, продолжая:
– Плохо ли мне? Нет, мне не плохо. Мне недостаточно плохо, вот что я скажу. Недостаточно плохо для того, кто выжил за счёт чужой смерти. Слишком много желания жить. Тогда как человек, которого я успела зачислить в свои друзья, умер только потому, что очень хотел попасть в твою Фамилию, Север… А ведь я просила его не соваться…
Глупо было надеяться на то, что мы сможем прятаться от следопытов долго. В конце концов, Ватрушка сказал, что даже загнанная в угол крыса нападает на своего преследователя. А он никогда не был крысой.
– Я либо умру, либо перестану быть одиночкой, – поклялся мальчишка. – Мной больше никто и никогда не станет затыкать дырки, Ёлка. Веришь?
Ему я верила, в отличие от своих глаз. Потому что мои глаза, когда преследователи подошли к нам на расстояние выстрела, сказали мне о том, что всё это время по нашему следу шли не сикры, а лучшие из команды Палача. Цезарь. Не передать словами, что я почувствовала в тот момент. Невероятное количество мыслей и предположений хлынуло в мой скованный морозом мозг.
– Это и вправду она! – выкрикнул один из тех людей, который просто не мог меня не узнать. – Не стрелять!
На истерику не было времени. На страх не осталось места. Приказ не стрелять не распространялся на Ватрушку. У него была моя ракетница, один патрон в собственном оружии и голые руки для третьего из оставшихся в живых.
В Детском корпусе действительно хорошо учат убивать…
– Пообещай, что не умрёшь, ладно? – попросил Ватрушка окровавленными губами и добавил: – Ты так на неё похожа… Ёлка?
Он смотрел прямо на меня и, совершенно очевидно, не видел.
– Ёлка?
– Я здесь, здесь… – слёзы смешались с кровью на моём лице.
– У меня дома на стене висела твоя фотография, – шептал мальчишка. – Но в реальности ты намного лучше. Тебе идёт быть живой.
Я старалась не плакать громко и не смотреть в сторону трёх ищейских трупов. Я вгрызалась зубами в костяшки своих пальцев, чтобы немного прийти в себя, и неустанно уговаривала Ватрушку не оставлять меня там одну…
И снова это всё не то, о чём я могу кому-то рассказать. По крайней мере, не сейчас.
– Я клянусь, все эти дни меня грела одна-единственная мысль, – продолжила я в абсолютной тишине. – Я думала о том, что хочу спросить у тебя, Север, какое отношение ты имеешь ко всему этому. И ещё очень хочу посмотреть тебе в глаза, когда ты станешь лгать, что всё не так, как мне кажется.
– Я не стану лгать, – парень упорно отказывался стыдливо краснеть или прятать свои бесстыжие глаза.
– Север, – словно предостерегая от излишней разговорчивости, шепнул Зверь.
– Молчи и не лезь. А лучше уйди отсюда, – впервые на моей памяти кто-то кроме меня проигнорировал приказ Арсения Северова. – Если ты хочешь услышать эту фразу, то я скажу: всё действительно не так, – он скользнул рас строенным взглядом по моим губам, которые искривила горькая усмешка. – Мы не продаём одиночек в рабство, а о том, что Птица работает… работала на сикров, я впервые услышал от тебя. Только что. Причём, для меня осталось загадкой, как ты пришла к таким выводам… Что же касается всего остального… – Северов наклонился ко мне и, почти касаясь своим носом кончика моего, негромко проговорил: – Что, если я попрошу тебя просто поверить мне на слово? Что, если я скажу, что не могу сейчас рассказать тебе всего?
Я почувствовала, как защипало в носу. Откровенно говоря, я не была готова к такому ответу. И почему, спрашивается, я наивно верила, что получу ответы на свои вопросы? Годы жизни в Башне Одиночества – не то, что могло научить меня разбираться в людях.
– Не в этот раз, – я отодвинулась от парня. – Прости, но мне нужны доказательства. Ты для меня ничего не значишь, совершенно чужой человек. Скажи, почему я должна верить тебе на слово?
Брови над переносицей Севера сошлись в гневно изогнутую линию, а затем парень выдохнул:
– А ты сама?
– Что?
– Ты сама болеешь той же болезнью. Ты требуешь от меня ответов, а сама не хочешь отвечать ни на один вопрос. Я не знаю, откуда ты появилась такая неземная. Не представляю, где жила и училась раньше? Я даже не знаю, как тебя на самом деле зовут! Почему я должен тебе верить? Баш на баш. Не хочешь рассказать о себе?
Я покачала головой.
– Вот видишь, – Северов ухмыльнулся, скопировав мою недавнюю кривую улыбку. – Что и требовалось доказать.
– Что?
– Ты хочешь, чтобы я открыл тебе свои тайны. Чтобы я доверил тебе жизни сотен людей, но при этом сама не желаешь ничего рассказывать о себе, – прошипел Север и обвиняющим жестом указал на меня. – Откуда я знаю, что могу тебе доверять? Где гарантия, что ты умеешь хранить секреты? Почему я вообще должен отвечать на твои вопросы?
Вместо того, чтобы объяснить мне всё или хотя бы частично рассказать о том, что происходит, Северов только что перевел стрелки с себя на меня. Внутренняя волна протеста поднялась, заставляя гневно забиться сердце и запечатывая мой рот семью печатями. Он требует объяснений, которые я не могу ему дать.
Это замкнутый круг.
Я вдруг почувствовала себя самым уставшим на планете человеком. Молча растянулась на служившем мне постелью мате и, отвернувшись от трёх пар встревоженных глаз, произнесла:
– Все ясно.
– Ёлка, – Берёза погладила моё плечо.
– Уйди. Уйдите все. К чёрту, вместе с вашими тайнами. Я хочу остаться одна, – натянула одеяло на голову и закрыла глаза.
– Я могу тебе сказать только одно, – ворвался в мои мысли голос Севера. – Мы никому не желали зла. Веришь?
Я не ответила. Даже не шевельнулась, чтобы дать понять, что он был мною услышан.
– Всё с самого начала пошло неправильно. Никто не должен был пострадать…
Тяжёлая рука опустилась на моё плечо, и я непроизвольно напряглась.
– Попросила же!
Тяжёлый вздох, после чего меня, наконец оставили наедине с моими мыслями и обидами. Ну, по крайней мере, на какое-то время.
Я вслушивалась в свои тревожные мысли, стараясь отогнать неприятные воспоминания. Надеясь выкинуть из звенящей от боли головы вообще все мысли, но стоило мне только смежить веки, как перед глазами немедленно вспыхивала одна из кроваво-красочных картинок. Безопасность спортивного зала отступала на второй план, а вперёд выдвигалась паника. Я снова оказывалась в крутящемся в бессмысленной агонии фобе. Крики, скрежет металла, кровь на моих руках и удивлённый всхлип Птицы:
– За что?
Девчонка недоверчиво и испуганно смотрела на мигающий монитор пульта управления и её последние слова не были обращены ко мне.
– Ты… виновата… – выдавила она из себя, прежде чем куском металла ей снесло полголовы.