Вдобавок сам сундук хорошо защищал журналы от влажности и света. Кто бы ни изготовил этот дорожный ларь, он был мастером своего дела. Швы были настолько приглажены, что потайное отделение и пружинный механизм, с помощью которого оно открывалось, оставались невидимыми даже при внимательном изучении. За три месяца, что Пайпер возилась с сундуком и со всеми остальными вещами Офелии Харрингтон, она даже не заподозрила о существовании второго дна. И не споткнись о сундук, его тайна - а вместе с ней и дневники - так бы и осталась нераскрытой.
Пайпер осторожно перевернула страницу, подняла тетрадь, поднесла ее к стеклу и перевернула для копирования. Тут ей на глаза попалась фраза "мой любовник в маске", и ее пульс опять резко ускорился.
Эта штука вызывает привыкание! Эротический глушитель мозга! Историческая и сексуальная С-4! Пайпер осознавала, что если даст себе волю и начнет читать дневники как женщина, а не как ученый, беды не миновать. Она уже достаточно увидела, чтобы понять, что Офелия Харрингтон вела гораздо более насыщенную жизнь, чем она, Пайпер. Более того, Офелия отважилась на это в эпоху ограниченных женских прав и строго социального конструкта и выбрала такой путь, когда ей не исполнилось и двадцати пяти лет!
Пайпер же родилась в обществе, позволявшем ей быть кем угодно и заниматься чем угодно. И на что она употребила тридцать лет свободы?
Она училась. Работала. Читала классику. Путешествовала, когда выпадала такая возможность. Пыталась угодить родителям. Встречалась с мужчинами, которые ей не совсем подходили, и то от случая к случаю.
Знакомство с дневниками поставило Пайпер перед фактом, что, по сравнению с Офелией Харрингтон, она вот-вот превратится в выцветшую, неудовлетворенную, обозленную и скучную женщину.
В памяти снова - как это часто бывало в минуты обострения жалости к себе - ожило воспоминание о самом болезненном событии в жизни Пайпер, и перед глазами возникла прямая и сильная спина Магнуса "Мика" Мэллоя, уходившего от нее.
Господи, при мысли о Мике Мэллое Пайпер до сих пор съеживалась от стыда. Она, конечно, следила за его звездной карьерой. В их профессиональной среде этого трудно избежать. Мик Мэллой стал неофициальным "лицом" журналов "Смотритель", "Археология сегодня" и "Наука". До Пайпер даже доходили слухи, будто у Мика Мэллоя скоро будет свое реалити-шоу. А почему нет? Он создан для телевидения. Сексуальный. С бронзовым загаром. Настоящий Индиана Джонс, обладающий блестящим умом, смекалкой и убийственно красивый…
Забудь. Это уже неважно.
Пайпер вздохнула. Подробности, которые она хотела узнать о Мике, все равно нельзя было найти в журналах или увидеть и услышать в телешоу, а подойти и спросить кого-нибудь ей бы никогда не хватило смелости.
Счастлив ли он? Был ли он женат? Нашлась ли женщина, сумевшая завладеть его умом и сердцем так же прочно, как археология? Если да, то кто она? И в скольких отношениях представляет собой полную противоположность ее, Пайпер?
Я туда не сунусь.
Пайпер расправила плечи и аккуратно выполнила следующий этап копирования, напомнив себе, что в этих записях речь не о ней с Миком и не о том, как она упустила свой шанс десять лет назад. Дневники не мерило для ее собственных похождений или отсутствия таковых. Это бесценные в историческом смысле документы, и последствия, к которым приведет их обнародование, пока остаются неясными.
Собственноручно описанная жизнь Офелии в бытность ее лондонской куртизанкой не только сделает роль этой женщины в истории гораздо более интересной и сложной, но и поможет лучше понять подпольную экономику Лондона в начале девятнадцатого века, нравы того периода и слабости, которым потворствовали богатые и власть имущие. Это серьезный научный вопрос, а не тест в "Космо".
- Мур-р-мяу!
Пайпер повернулась и встретила желтый демонический взгляд Мисс Мид, которая театрально развалилась на стуле в стиле королевы Анны и поводила из стороны в сторону хвостом, как будто обмахивалась им.
- Думаешь, мне это нравится? - спросила Пайпер у кошки. - У меня нет сил. На улице тридцать пять градусов. Мою жизнь можно с таким же успехом назвать праздником, как и мамины с папой званые ужины. А эта мадам - эта куртизанка, которая расхаживала по гостиным, называя себя "Ласточкой", и так наклонялась подкуривать мужчинам сигары, что из платья вываливались молочные железы… - Пайпер махнула в сторону дневника, который держала на копире. - Боже мой! Какой же она была потаскухой!
Мисс Мид заморгала и отвернулась, как будто ее оскорбила эта вспышка хозяйки.
Пайпер не пришлось продолжать безумный разговор с кошкой, ибо зазвонил телефон. Она убрала дневник в самодельный лоток из органической ваты, покрытой бескислотной тканью, и посмотрела, кто звонит. Внезапно диалог с кошкой показался Пайпер вполне разумным времяпрепровождением. Она позволила звонку перейти в режим голосовой почты, но динамик включила.
- Это твоя мать, - донесся из телефона резкий голос. - Если не услышу обратного, буду считать, что завтра ты не приходишь к нам на обед. Ты меня беспокоишь. Мы тебя месяц не видели. На мои звонки не отвечаешь. Отец думает, что ты опять начала употреблять молочное и у тебя симптомы метеоризма и (или) депрессии. Ты вернулась к молочным продуктам? У тебя депрессия? Тебя пучит?
Перезвони, пожалуйста.
Щелк.
Пайпер решила, что не видит противопоказаний сделать перерыв, и пошла на кухню за мороженым. И не за каким-нибудь, а за настоящим "Ванилла Бин" фирмы "Хаген-Даз". Пятьсот восемьдесят килокалорий и тридцать шесть граммов жира в одном стаканчике.
Открыв морозилку и сунув туда голову, чтобы чуть передохнуть от жары, Пайпер подумала о том, как бы ей хотелось ответить матери. Если бы хватило духу. Она бы сказала: "Да, блин, я опять ем молочное, мамочка! И кстати, ты, кажется, забыла, что твоему единственному ребенку скоро исполнится долбаных тридцать лет!"
Дрожь, внезапно пробежавшая по телу, не имела никакого отношения к открытой морозилке.
Пайпер обнаружила, что такой разговор с матерью - пусть даже мысленный, - приносит ей огромное удовлетворение, особенно ругательства.
Пайпер улыбнулась. О, если бы только мать знала…
Не далее как вчера Пайпер наслаждалась польской колбаской, картошкой фри и гигантским стаканом молочного коктейля. А за три дня до этого совсем отбилась от рук и съела огромный кусок нью-йоркского чизкейка - мраморного, с шоколадными горошинами.
Пайпер понимала, что ее молочный пир - это классический пример бунта, который у нормальных людей бывает в семнадцать. Но в семнадцать ей на это не хватило духу. И в восемнадцать тоже. На самом деле отстойно было расти единственным ребенком в семье, которая основала в Гарварде Лабораторию долгожительства и ограничения калорий. Родители Пайпер были в числе наиболее авторитетных ученых-биомедиков и самых взвинченных и подавленных людей, когда-либо населявших землю.
Дни рождения в их семье не отмечались. Родители говорили, что праздники - это просто предлог для излишеств. В свой день рождения Пайпер могла рассчитывать на поцелуй в щечку и новую книгу, но только не на торт, мороженое или красиво упакованный подарок.
- Будешь ванильное? - спросила Пайпер у Мисс Мид, которая терлась о ее ногу и мурчала, что было верным признаком ее поднимающегося настроения.
Пайпер зачерпнула два шарика божественной субстанции и вдруг осознала, как это жалко. В двадцать первом веке ее представлением о кутеже был стаканчик ванильного мороженого. Офелия Харрингтон посвятила часть 1813 года изучению эротического искусства под руководством мужчины в маске, которого знала только под именем "Сударь" и который в течение семи дней и семи ночей исполнял для нее роль профессора ненасытной развращенности.
Что-то в этой сказке не так…
Глава вторая
Ободренная, я вернулась к свидетельской трибуне, намереваясь разгромить лицемеров - всех до одного.
- Меня обвиняют в убийстве, которого я не совершала. И кто обвинители?
Я обвела взглядом зал суда и указала на преступников:
- Прокурор больше десяти лет безуспешно меня добивался, ползал на коленях у моего порога и рыдал, когда я отсылала его прочь. А истец?
Я с большим удовольствием посмотрела в глаза угрюмому, злопамятному моту, удивляясь, что когда-то находила его неотразимым.
- Этот мерзавец несколько лет назад пытался продать меня в сексуальное рабство, а когда я вырвалась из-под его контроля, жестоко избил.
По залу суда прокатились вздохи и ропот. Но я еще не закончила. Я стояла на свидетельской трибуне и ясным, громким голосом продолжала:
- Этот суд - не что иное, как злой каприз обозленных и невоспитанных мальчиков, которых давно пора хорошенько отшлепать!
Будильник давно отзвенел, но Пайпер не могла оторвать голову от подушек, пребывая в том же одурманенном состоянии, что и все выходные. Двух мнений быть не могло: Офелия Харрингтон была не робкого десятка. Она не прогибалась ни под кого: ни под опекунов, ни под блюстителей этикета, ни под мужчин, которые искали ее общества, а потом искали способ ею управлять.
Этой девице хватало смелости брать от жизни все как в будуаре, так и за его пределами.
Все это очень вдохновляло. И истощало силы.