– Моника…
– И при этом вы трое еще имеете нахальство выставлять меня перед окружающими этакой девочкой-дауном, тупиковой ветвью эволюции, что-то типа "а это наша Моника, не обращайте внимания, она у нас нескладеха". Мама, а теперь постарайся мне внятно объяснить, ЗАЧЕМ вы это делаете? Ведь я прекрасно знаю, что на самом деле ты меня любишь. Что Дрю в детстве очень радовалась наличию старшей сестры. Что из тебя Энди не вытряс бы ни цента на свою несчастную машину. И что уйди я из дома, очень, очень многим редким животным Австралии не дождаться встречи с тобой, моя драгоценная мамочка.
В трубке воцарилась почти полная тишина, если не считать попискивания и потрескивания на линии. Потом Юлалия произнесла напряженным и почти заискивающим тоном:
– Моника, мы все немного перегнули палку, я полагаю… Я излишне резка, есть такой грех, но пойми и ты – ведь полмиллиона! Естественно, материнское сердце встревожилось…
– Не пошла ли я по кривой дорожке? К сожалению, нет, мама. Пока еще нет. Но я очень надеюсь свернуть на нее в течение ближайших выходных. Чао!
И повесила трубку.
Обычно в такой ситуации Юлалия перезвонила бы. То есть раньше-то такой ситуации в принципе не могло возникнуть, но если бы возникла… Точно перезвонила бы! Видимо, в небесных сферах что-то изменилось, и значит, жизнь Моники тоже пошла несколько по другой орбите…
Все на свете зачем-нибудь да нужно. Вот и звонок Юлалии Слай послужил невольно тем самым запалом, от которого взорвалась холодная глыба неуверенности в груди Моники. Она больше не сомневалась и не стеснялась. Она собиралась использовать свой шанс на всю катушку.
У нее осталось три дня. Через три дня она либо изменится навсегда, либо… либо у нее отберут платиновую карточку, и мир все равно не рухнет. Нужно пробовать, нужно действовать, нужно жить!
Она позвонила доктору Пардью еще до полудня, чем несказанно его удивила – и обрадовала. Достойный Шеймас Пардью уже вошел в азарт скульптора, которому в глыбе розового мрамора неожиданно привиделся пленительный изгиб бедра будущей нимфы. Он переживал за Монику Слай так, как если бы работал с нею не один месяц. И еще ему очень хотелось посмотреть, что в понедельник случится с теми, кто привык видеть в Монике серую мышь и хроническую идиотку.
Будучи прирожденным бабником, Шеймас Пардью умел оценить женщину, даже столь глубоко забившуюся в свою раковину, как Моника Слай. Будем объективны, не сразу, не с первого взгляда – но зато теперь он с уверенностью мог сказать: этот алмаз еще сверкнет так, что всем мало не покажется!
Самым трудным оказалось начать. Моника даже малодушно укрылась с телефоном в ванной, потому что Джозеф необъяснимым образом вселял в нее уверенность.
Она ожидала неприличных вопросов, а они оказались совершенно нормальными, просто очень подробными и неожиданными.
Как звали куклу, которую тебе так и не подарили?
Самая страшная тайна, которую ты так и не рассказала лучшей подружке?
Сколько денег тебе давали в одиннадцать лет, а сколько – в тринадцать?
Если надо было купить вату или тампоны, ты шла в аптеку или в супермаркет?
Когда ты поцеловалась в первый раз?
А в последний?..
Это была долгая и кропотливая работа. Они устали оба, и доктор, и пациентка, но зато вечером Моника сделала то, чего в прошлой жизни не сделала бы никогда и ни за что. Она позвонила миссис Призл и поблагодарила ее за советы, которые помогли ей изменить себя… Нет, не совсем уж кардинально… Это сюрприз!.. Все увидите в понедельник… Да, и она немного задержится, предупредите мистера Бэгшо, ладно? До встречи…
В субботу Хью Бэгшо обедал у… Господи, ну как ее называть-то? Прабабушкой же глупо!
Вдова Старого Змея Бэгшо была всего на десять лет старше его правнука, у нее были хрупкие пальцы и сильные запястья скрипачки, фиалковый взгляд, золотистые косы вокруг головы и фарфоровой белизны кожа. Ее звали Алисон, и Хью очень с ней дружил.
Алисон с интересом наблюдала, как мрачный Хью гоняет по тарелке зеленый горошек, не обращая ни малейшего внимания на свиной эскалоп. Раньше за ним такого не водилось.
– Эгей! Правнучек! Оставь горошек в покое, поешь мяса.
– А? А-а… Сейчас. Да.
– Хью, ты сегодня прямо сам себя превзошел по части красноречия. Трещишь и трещишь, в ушах звенит.
– Это шутка, да? Ха-ха.
– У меня разовьется комплекс неполноценности, честное слово… Что-то случилось?
– Нет. Да. Ничего особенного.
– Обычно с таким отсутствующим видом говорят о бросившей вас девушке, но, по теории вероятности, очень трудно предположить, что тебя могли бросить ВСЕ твои девушки сразу…
– Ой, перестань ты повторять глупости тети Мэг! Никаких толп девушек я в гардеробной не держу. Наоборот, у меня уже три года нет ни одной официальной пассии.
– А, так это просто тоска юного сердца по любви?
– И откуда столько сарказма в такой маленькой и хорошенькой головке? Успокойся, змея, я вовсе не влюблен и не мечтаю влюбиться.
– Да? Тогда открой тайну, несчастный, о чем ты все-таки думаешь? Неужели о котировках акций "Бэгшо Индепендент"?
– Гадость какая! Нет, вовсе не об этом. Я в среду лечу в Монтану.
– Зачем?
– У Ширли Белью юбилей. Кстати, а сколько ей брякнуло, не знаешь?
– Возраст женщины – это тайна, которую она уносит с собой в могилу, юный Бэгшо. По моим подсчетам… пятьдесят пять.
– Змея!
– Почему? Мне Ширли нравится, а кроме того, она никогда не скрывала свой возраст. Ей до него нет дела – единственный мужчина ее жизни все равно смотрит на нее такими же влюбленными глазами, как и двадцать, и тридцать лет назад.
– Джош… Да, а с виду – чистый гоблин. Вообще, я заметил, внешность бывает обманчива.
– Ого! Слышу речь умудренного жизнью человека. Где набрался премудрости?
– С удовольствием махнулся бы на невинную доверчивость юности, но – не могу.
– А кто еще в твоем окружении похож на гоблина?
– Скорее, на коварную мачеху.
– Ох, неужели я? Но я не гожусь, номинально я твоя прабабушка.
– Ты – кроткий агнец по сравнению… ладно, о женщинах, как о покойниках – либо хорошо, либо никак!
– Свят, свят, свят…
Хью внезапно с яростью поймал неуловимую горошину пальцами и отправил себе в рот, после чего залпом осушил бокал с хересом.
– Нет, ты подумай! Ходит такая… стра-ашненькая крыска, все ее жалеют, всем на нее смотреть смешно, а потом она раз! И Джозеф, видите ли, из ручек у нее клюет! Извращенка!
– Хью, боюсь, я несколько утеряла нить повествования…
– И добро, был бы Джозеф похож на человека, а то – Железный Дровосек в помеси с дворецким Аддамсов!
– Действительно, жуть.
– Тебе смешно. Всем смешно! Представляю, как хохотал Джозеф!
– Да кто такой этот…
– Ни слова, Алисон. Дальше – тишина!
– Хью, не пугай меня. Ты читал Шекспира?
– Да, во времена Шекспира все было намного проще. Яду в рюмку, кинжал в спину – и вся недолга…
– Хью Бэгшо! Либо объясни, о чем весь этот бред, либо давай говорить о котировках акций. Боюсь, даже в них я разберусь быстрее.
– Да что объяснять-то! Один дурак решил облагодетельствовать одну змею, у которой никого нет, а змея на его денежки кормит некоего Джозефа и сюсюкает с ним так, что даже противно.
– Дурак – это ты, Джозеф – дворецкий, а змея…
– Я забыл ее имя. Вычеркнул из памяти.
– Подружка наставила тебе…
– Мне стыдно за тебя, бабушка Алисон! Этим ли выражениям учат в Королевском оркестре струнно-щипковых инструментов!
– О, если бы ты знал, о чем шепчутся юные альтистки во время пауз и партии треугольника! А балерины!
– Алисон, прекрати портить мне настроение своими подколками. Змея мне не подружка, но в каком-то смысле очень близкий человек. И я был уверен, что делаю ей добро…
Алисон откинулась на спинку резного стула и насмешливо прищурила голубые очи.
– То есть, ты облагодетельствовал некую девицу и ждал, что она начнет смотреть на тебя, как на божество, а все вокруг станут хвалить тебя за доброту и ангельский характер?
– Ну…
– И вместо этого выяснилось, что несчастная Золушка в гробу видала твои серебряные туфельки, да еще и Прекрасный Принц у нее имеется?
– Прекрасный, ага!
– Да не твое дело! Ей нравится.
– А чего это ты ее защищаешь? Ты что, знаешь, кто она?
– Нет. Но я знаю, кто ты.
– Давай, давай! Скажи, что я избалованный маменькин сынок, который работает всего три года из тридцати…
– Нет, не скажу. Ты – мальчишка.
– Что?
– Мальчишка, упрямый, шкодливый, легкомысленный, ленивый, несобранный, одинокий – но не злой. В тебе нет злости, Хью. Совсем. Даже самые дурные твои шутки… в них только озорство, но ни грамма подлости.
Хью невольно приосанился. Приятно все же, когда о тебе говорят хорошее… хоть и в такой сомнительной форме. Алисон фыркнула, заметив это.
– Ты вполне способен подбросить шкурку банана прохожему и затаиться в кустах в ожидании, когда он споткнется и растянется на мостовой. Более того, когда он растянется, ты будешь хохотать от всей души, но ты же первый и бросишься на помощь, когда выяснится, что в результате тот сломал ногу. И никогда не ударишь в спину. И не обзовешь женщину дурным словом… в крайнем случае – змеей.
Хью выдохнул и устало сгорбился на стуле.