Наконец, Авотин встал с колен, достал платок, вытер лицо и сухо проговорил:
— Да… ну, в общем, это, конечно, твое дело. Ты ведь у нас эгоист. О себе только и думаешь. А я вот о тебе подумал.
Он подошел к письменному столу, выдвинул средний ящик и достал сверток, перевязанный розовой ленточкой:
— Вот. Подарок тебе.
Он подошел к Коломийцу и бросил сверток на подоконник:
— За все хорошее.
Коломиец взял сверток, положил себе на колени и развязал ленточку. Потом он развернул бумагу и бросил на пол. В руках его осталась продолговатая пластмассовая коробка.
Коломиец открыл ее.
В коробку была втиснута грубо отрубленная часть мужского лица. Края рассеченной ссохшейся кожи были покрыты запекшейся кровью, единственная небритая щека ввалилась между посиневшей лоснящейся скулой и вывороченной челюстью; из-под разрубленных губ торчали прокуренные зубы, два из которых были золотыми; белесый глаз, выдавленный из почерневшей глазницы, лежал в углу коробки.
В изумлении уставясь на содержимое коробки, Коломиец приподнялся с подоконника.
Авотин сдержанно улыбался.
Вдруг Коломиец швырнул коробку на пол и бросился на шею Авотину:
— Сережка!
Авотин ответно обнял его. Коломиец восторженно целовал лицо Авотина:
— Сережка… Сережка…
Успокоившись, он покачал головой:
— Сережа!
Лицо его сияло восхищением.
— А ты говоришь — желе! — усмехнулся Авотин.
— Сережка! — Коломиец снова поцеловал его.
— А ты мне другие подарки подносишь, говнюк, — улыбался довольный Авотин. — Ну, что, едем?
Коломиец радостно кивнул.
— Ко мне? — тряхнул его за плечи Авотин.
Коломиец кивнул.
— Петечку берем?
Коломиец кивнул.
— А по вате будем? Потом?
Коломиец кивнул, озорно подмигнул Авотину и прошептал:
— А все-таки нюхнуть у маменьки по-тайному, ох, как сладко, Сереженька.
Авотин сжал кулак и поднес его к красивому лицу Коломийца. Коломиец поцеловал волосатый кулак и засмеялся.
Проездом
— Ну, а в целом, товарищи, ваш район в этом году работает хорошо, — Георгий Иванович улыбнулся, слегка откинулся назад, — это мне и поручено передать вам.
Сидящие за длинным столом ответно заулыбались, стали переглядываться.
Качнув головой, Георгий Иванович развел руками:
— Когда хорошо, товарищи, тогда, действительно, хорошо, а когда плохо, что ж и обижаться. В прошлом году и с посевной опоздали, и комбинат ваш с планом подвел, а со спортивным комплексом, помните, проколы были? А? Помните?
Сидящий слева Степанов закивал:
— Да, Георгий Иванович, был грех, конечно, сами виноваты.
— Вот, сами, вы же руководящий орган, а тут думали, что строители без вас обойдутся и сроки выдержат. Но ведь они же только исполнители, чего им торопиться. А комбинат ваш, он же на весь Союз известен, а пластик нам ого-го как нужен, а в прошлом году 78%… Ну что это? Разве это деловой разговор? Пантелеев приехал ко мне, 78%, ну что скажешь? Неужели — спасибо вам, товарищ Пантелеев, за хорошую организацию районной промышленности, а?
Собравшиеся заулыбались, Георгий Иванович отхлебнул из стакана остывший чай, облизал губы.
— А в этом, просто любо-дорого. Секретарь ваш новый, жаль, что нет его сейчас, приехал весной еще, Пантелеев, тот к осени, в лучшем случае, приезжал, а Горохов — весной. И по-деловому доложил, понимаешь, и причины все, и все, действительно, по-деловому, все рассказал. Строителям цемент из другого района возили. Ну, куда это годится? Пантелеев шесть лет не мог сунуться в Кировский район. Стоит под боком, всего 160 км каких-то, завод сухой штукатурки, а рядом цементный. Ну, куда это годится?
— Да мы, Георгий Иванович, туда в общем-то ездили, — наклонился вперед Воробьев, — но нам тогда сразу отказ дали.