Теплый июньский ветер ворвался в комнату, заколыхал шторы.
— Пух летит, — улыбнулась Валентина Викторовна.
— Да. Как снег.
— А помнишь, тогда тоже пух летел, после сессии?
— Дааа, — грустно улыбнулся Воскресенский и покачал головой. — Я еще в лужу вляпался, помню. Там прямо у остановки была.
— Это когда мы трамвая ждали?
— Да. Они ведь ходили редко. А ты была в шляпке. Моей любимой.
— В сиреневой? — засмеялась Воскресенская.
— Да… страшно подумать! Сорок лет назад. И так же пух летел, и люди встречались, шутили, целовались… А пух все такой же. Поразительно!
— А как быстро все промелькнуло.
— Да. И главное, как много сделано, а кажется — ничего…
— Ну, это ты слишком. Ничего! Дай бог каждому так — ничего.
Профессор вздохнул:
— Ну, Валечка, это все относительно… относительно…
Валентина Викторовна ласково смотрела на него.
Профессор потрогал усы:
— Тополиный пух… тополиный пух…
— Да… тополиный пух… — тихо прошептала Воскресенская.
Константин Филиппыч побледнел, сжал кулаки:
— Какая ты сволочь… сука…
Жена недоумевающе открыла рот.
— Сволочь!
Профессор неуклюже размахнулся и ударил Валентину Викторовну кулаком по лицу.
Ахнув, она повалилась на пол.
— Сволочь! Мразь! Курва проклятая! — шипел побелевший профессор.
— Костя… Костя… — испуганно прошептала Воскресенская.
Трясясь, он надвинулся на нее и стал бить ногами:
— Мразь! Мразь! Мразь!
Воскресенская пронзительно закричала.
Профессор схватил стул и с силой пустил его в трюмо.
Куски зеркала посыпались на пол.
— Курва… сволочь…
Он плюнул в окровавленное лицо жены, но плевок застрял в бороде.
Воскресенская продолжала пронзительно кричать.
Константин Филиппыч выбежал в коридор, трясущимися руками открыл дверь и бросился вниз по широкой лестнице.
Внизу в подъезде ему попался восьмилетний сосед. Профессор наотмашь ударил его рукой по веснушчатому лицу и выбежал во двор.
Вызов к директору
До обеденного перерыва оставалось двадцать минут.
Людмила Ивановна убрала кипы замусоленных чертежей в шкаф, справочник и таблицы допусков сунула в ящик стола.
Сидящий напротив Кирюхин, не торопясь, стягивал темно-синие нарукавники. Соня пудрилась, глядя в треснутое зеркало, и что-то напевала.
Отворилась дверь, вошла Сарнецкая:
— Соньк, ну чо ты?
— Иду, иду…
Соня убрала пудреницу, встала.
— Не рановато, девочки? — спросила Людмила Ивановна, комкая ненужные бумаги.
— Людмила Ивановна! — Соня притворно надула губы. — Мы ж зато раньше приходим.
Буркова улыбнулась:
— Ну, идите…
Соня с Сарнецкой вышли.
Кирюхин вытащил из портфеля завернутые в пергамент бутерброды, разложил на столе.
Зазвонил телефон.
Буркова подняла трубку:
— Технологический.
— Карапетяна, пожалста.
— Он в отпуске.
— А… да… забыл…
— Виктор Васильич?
— Да. Это Людмила Ивановна? Вы ведь его замещаете.
— Да, Виктор Васильич.
— Зайдите ко мне, пожалста.
— Хорошо, иду.
— Ага… жду вас… Да, и технологию малого редуктора прихватите…
— Всего?
— Да, желательно.
— Хорошо.
Директор положил трубку.
Людмила Ивановна удивленно пожала плечами:
— Всего… да там три папки по пуду каждая…
Кирюхин жевал бутерброд с колбасой:
— Людмила Ивановна… может помочь вам, а?
— Не надо, доволоку как-нибудь.
— А то давайте… давайте, а?
— Не надо, спасибо.
Она открыла шкаф, нашла три зеленые папки:
— Виктор Сергеич, только пожалуйста в мое отсутствие не уходите. Здесь из Запорожья звонить должны.
— Ну, о чем разговор!
Буркова поправила прическу, одернула жакет и, подхватив папки, вышла в коридор.
Возле открытого окна стояли и курили несколько мужчин. Заметив ее, они повернулись.