— Куды опять?
— Да щас, мать, ну чо ты…
Он прошел на двор, прошлепав по грязи, отворил калитку и оказался на пасеке.
Здесь пахло воском и яблоками.
Санька пробрался меж яблонями и сел на узкую шаткую лавочку, прямо напротив четырех ульев. Прохладный ветерок прошелестел по листьям, качнул стоящую поодаль рябинку. Санька развернул меха и прошелся по кнопкам:
— К сожалеееенью день рождеееенья только раааз в гоооодууу.
Пальцы не слушались.
Он пиликал, склонив голову к гармошке. Меха пахли старой кожей и нафталином.
Прибежала Найда, осторожно понюхала гармонь.
Санька прогнал ее и заиграл погромче:
— Хлеба налееево, хлеба напрааавооо…
Но пальцы снова не послушались, гармошка фальшиво попискивала в темноте.
Санька посидел, вздыхая и крутя головой.
Потом вдруг замер, улыбнулся и посмотрел на небо. Молодой месяц в окружении звездной россыпи висел над пасекой. Санька опять улыбнулся, будто вспомнив что-то, зябко передернул плечами и взялся за гармонь.
На этот раз она ответила стройной мелодией.
Санька сыграл вступление и пропел, медленно растягивая слова:
Я свою любимоююю
Из могилы выроююю
Положу, помооою
Поебу, зарою.
Он сжал меха и прислушался. На деревне стояла полная тишина.
Вскоре запели первые петухи.
Разговор по душам
— Хозяин дома? — громко позвал Мокеев, входя в распахнутую калитку просторного палисадника.
В приоткрытом окне добротного деревенского дома показалась немолодая женщина в пестром платке, прищурясь глянула и скрылась. Мокеев взошел на крыльцо, миновал сени с недавно обновленным полом, потянул за кованую ручку двери и ступил в горницу.
Хозяйки в доме не было. Справа стояла большая русская печь, слева массивный дубовый стол. Жестяные ходики в виде кошачьей морды громко тикали. В дальнем углу разместился широкий, окованный железом сундук.
Женщина быстро вернулась:
— Он на дворе дрова рубит. Щас придет. Садитеся.
Мокеев опустился на лавку, поставил рядом сумку.
— А вы из правленья, что ль? — спросила женщина, наливая щи из котла в глубокую тарелку.
— Да нет, не из правления, — улыбнулся Мокеев. — Я из областной газеты.
— Это из какой же? — она испуганно посмотрела на него.
— Из «Зари».
— Правда?! — она широко улыбнулась. — Так мы ж ее и выписываем!
— Вот и хорошо.
Дверь отворилась.
Вошел широкоплечий седоволосый мужчина в голубой рубахе с засученными рукавами. На загорелом лбу его блестели капельки пота.
Мокеев приподнялся:
— Здравствуйте, Иван Сергеич.
— Здравия желаю, — Коврижин шагнул к нему, крепко пожал протянутую руку. — Вы с комбината?
— Нет. Я к вам послан редакцией газеты «Заря». Мы скоро будем печатать материал о вашем совхозе. Вот приехал интервью у вас брать.
Коврижин улыбнулся:
— Интервью… сразу не выговоришь… вас как зовут?
— Глеб Вадимыч. Мокеев.
— Вот что, Глеб Вадимыч, давайте-ка пообедаем. Вы с дороги намаялись, да и я намахался…
— Спасибо… но я завтракал недавно…
— Да знаю я, как вы в городе завтракаете. Хлеб с маслом, да кофий! Садитесь, садитесь…
Мокеев сел за стол.
Коврижин сполоснул руки, вытер полотенцем и сел напротив:
— Добрались на своих двоих?
— Нет. Повезло. Водовоз ваш подвернулся.
— Гришутка?
— Да. А что ж автобус не ходит?
Коврижин хмыкнул:
— А черт их знает. То приедет, то нет. Не автопарк, а шарашкина контора какая-то…
Он прижал краюху хлеба к груди и стал резать большим кухонным ножом.
— И что, часто подводит автобус? — спросил Мокеев.
— Да не то что б очень, но бывает.
— А вы в райком напишите.
— Да не то что писали — были там. С председателем.
— Ну и что?
— Техники мало и людей. Вот какая штука. Работать в автопарке некому.
— Что, текучка кадров?
— Молодежь разбегается. В город едет, в большой.